Олег Верещагин - Garaf

• Название: Garaf
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: Фэнтези

ОТ АВТОРА

(содержит элементы ритуального проклятья святотатцам)

Итак, я не выдержал.

Сорвался.

Нарушил клятву, которую повторял… ммм… да, повторял двадцать четыре года, почти каждый раз, когда обдумывал новые и новые сюжет своих книг (которые начал писать класса со второго, беспощадно коверкая нравившиеся мне произведения!).

Страшную клятву…

Никогда не писать ничего о мире Джона Роналда Руэла Толкиена!

НИ! КОГ! ДА!

…Все знают, как твёрдо я соблюдал клятву. И в тяжкие, чёрные годы владычества графомана и плагиаторщика Перумова, чьи первые книги я сдуру купил в 95–м. И в ещё более тяжкие, хотя и не чёрные, а галлюцинаторно–розово–голубые годы тошнотного (увы — необходимого по профессии!) чтения опусов про добрых орков и пьяных эльфов (на тему: «Я там был, я всё видел, Профессор ошибался и всё было не так!»).

Я держался.

Я твёрдо не хотел осквернять страну, которая открылась однажды девятилетнему пацану на крыше сарая, где он, совершенно потрясённый, увидел перед собой мир (позже я узнал — значительно порезанный цензурой…) какого–то Толкиена, о котором я тогда ничего не знал толком, кроме того, что ТАКИХ книг я не читал ещё ни разу. Я принял Средиземье всё, целиком и мгновенно, чем поразил родителей (не нашедших в этой книге ничего интересного… впрочем, папа уже не первый год искал истину на дне стакана, а мама позже книгу всё–таки прочитала…), да и большинство друзей–приятелей (лишь позже, в подростковые годы, мне удалось совратить пару человек на те же тропы, которым и снова и снова отправлялся странствовать я (хорошо, что книги тогда издавали добротно!!!)…) Как же я жалел, что могу читать и перечитывать только ОДНУ часть…

Короче, я был верен той клятве, не желая пятнать Средиземье своими следами…

…Во всём виноват Пашка.

Я повторяю это снова — во всём виноват Пашка, и прошу зафиксировать это для будущих поколений — во всём виноват малолетний (14 лет на момент того разговора) засранец (я не откажусь от своих слов даже под пыткой) Павел Зубков.

Это поразительно начитанный и умный (даже по меркам моего детства, когда мальчишки читали в сто раз — без преувеличения — больше… да и умнее были значительно) мальчишка, которому я обязан кропотливой работой по перепечатке некоторых моих книг (и многочисленными опечатками в оных). Интересы Пашки в музыке и литературе до такой степени совпадали с моими, что я, поэкспериментировав, начал давать ему «потоком» всё, что читал и слушал сам…

…пока не споткнулся на Толкиене. Дж.Р.Р. Великом Профессоре.

А ведь я был уверен — уверен! — что книга Пашке понравится!!!

И добро бы он просто промолчал. Хотя бы из вежливости.

Белобрысый потомок русских, немцев и скандинавов (в его жилах течёт именно эта жуткая смесь), экс–беженец из Казахстана и пр. и др — короче, Павел Зубков не пожелал щадить моих чувств. Правда, конспективно — весной 2008 года, отдавая мне первый том — он сказал просто: «Фиг–ня!» — именно так, раздельно. Я так очумел, что решил, будто ослышался и через какое–то время поинтересовался, нести ли вторую книгу. В ответ на что получил недоумённый взгляд и почти ласковое, как будто обращённое к умалишённому, пояснение: «Олег Николаевич, но это же правда фигня…» Я повторил вопрос с угрозой в голосе: нести или нет?! Павел огрызнулся: «Нет!» На майке у него в тот момент был изображён наш тамбовский символ, и вообще он сам сильно напоминал собирающегося тяпнуть надоедливую руку молодого волка.

Я «отпал». Гнев бушевал в моей груди. Мне хотелось сказать то, что я никогда не говорил ни одному из своих подопечных — сакраментальное и очень обидное, но часто употребляемое многими моими коллегами: «Мал ещё рассуждать!» Но я удержался… Я ведь сам вызвал его на этот разговор.

Толкиен всё написал не так, потому что не так пишет Пехов. А как пишет Пехов — это и есть правильно. Эльфы, орки, гоблины и вообще. У Пехова — правильно, у Толкиена — нет.

Мне захотелось убить Пехова, которого я и раньше–то не любил. Но было уже поздно. Пашка получил сильнейшую дозу антитолкиеновской сыворотки — прочёл русского автора, пишущего фэнтэзи на западные темы. Причём автора совершенно не задумывающегося над категориями добра и зла, а просто гонящего острый сюжет. Смертельное и неотразимое блюдо даже для очень умного мальчишки, вовремя не прочитавшего Профессора.

Я был бессилен.

Спасать Пашку было поздно. Увы. И я решил отомстить. Совершенно недостойно отомстить четырнадцатилетнему подростку.

Я сделал Пашку Зубкова главным героем этой книги.

Всю тонкость моей мести вы поймёте позже…

…Хочу предупредить сразу — эта книга — книга правоверного толкиниста (хотя и не толкинутого). Любителям «смотреть на вещи с ТОЙ стороны» и вообще выискивать сложные объяснения простым вещам она покажется унылой и скучной, как Библия — завзятому атеисту. Те, кто захочет найти тут «новый подход, «оригинальное видение» или — не дай боги! — «революционные концепции» будут жестоко разочарованы. Всё очень традиционно. Во всём. От секса до политики.

Увы.

Но хочу предупредить так же, что, в отличие от «коренного» мира моя книга по изложению вовсе не эпична. Это не большое полотно величавого старинного гобелена, прекрасного и бесценного, с которым надо обращаться бережно (усердно пашущие толкиеновскую ниву об этом забывают…). Это — картина неореалиста–романтика, где видно, как конь роняет с губ пену, а из–под ногтей руки, сжимающей меч, выступает кровь…

И конечно же, эта книга не была бы моей книгой, не стань её главным героем «наш человек там». Такой, какой он есть. Мой любимый «герой с улицы».

Книга именно моя — о Добре и Зле, о выборе и страхе, о боли и любви… Ну и немножко всё–таки — см. строчку ниже.

Месть! Смерть!! И преисподняя!!!

Итак — от начала Третьей Эпохи прошло 1408 лет.

У нас же было лето 200… года.

---

Прямо возле трона лежал один из пажей Нарака, мальчик лет десяти–двенадцати, Гарав не успел запомнить его имя, а сейчас… мальчишка был разрублен надвое, от плеча до бедра. Нарак поднял голову — до этого он смотрел на убитого пажа — и сразу стало тихо. Бешеным голосом он спросил:

— За что зарубили ребёнка?! За верность?! Отвечайте, скоты!

В толпе прошёл шепоток — многие уже знали, что Нарак и Олза остались живы только потому, что паж, задремавший в зале у камина, среди собак, проснулся от их рычания, увидел входящих людей, успел натравить свору и поднял крик — и был тут же зарублен Раудом.

Сейчас Рауд выкрикнул с такой ненавистью, что от его голоса становилось холодно:

— Ты предатель, Нарак сын шлюхи! Ты продал Кардолан Артедайнскому Выродку и нимри! Будь ты проклят!

Установившаяся было тишина взорвалась, над головами схваченных засверкали мечи, но Нарак вскинул руки:

— Стоять! Стоять… — повторил он и показал рукой на заговорщиков: — Пытать, пока н расскажут всё — кто, зачем, для чего. Сначала этих, — рука князя как бы зачеркнула мальчишек, — на глазах у этих! — он, словно ударяя копьём, поочерёдно показал на старших. — Убрать и начинать немедленно!

Заговорщиков уволокли. Олза хлопнул Гарава по плечу, подвёл к дверям в коридор и показал мечом на лежащего там светловолосого человека с раскроенным лицом и грудью — он был мёртв и неловко скособочился в луже остывшей крови:

— Вот твой удар. Он меня почти достал — и тут ты…

— Не помню, — сказал Гарав…

…Заговорщиков казнили через два дня, утром. Было солнечно и ветрено; ветер — тёплый, сильный — дул с моря. Гарав стоял в переднем ряду слева от Эйнора и смотрел на обтянутый красным эшафот, где стоял один из младших палачей, опираясь на длинный двуручный меч с тупым концом, но до сияния заточенной рубящей кромкой.

Всех шестерых привезли в специальной повозке. Гарав уже знал, что никто из них ничего не сказал — ни когда пытали младших на глазах у старших, ни наоборот. Когда палач применил к Рауду огонь, Лоссен, до этого не издавший ни единого стона — пока мучили его самого — открыл было рот, но отец сказал ему: «Молчи," — и Лоссен молчал, не закрывая глаз.

Шли все шестеро сами — ноги им сохранили и вообще привели в порядок, если так можно выразиться. Но они прошли близко от Гарава, и следы пыток, а главное — неистребимый запах боли — были ему отчётливо видны и ощутимы.

Один за другим — в полной тишине, только упруго хлопали флаги — приговорённые поднялись на помост. Мальчишки помогали идти друг другу, один из мужчин опирался на плечо юноши. Выстроившись в ряд шестеро слушали приговор, который читали громко, отчётливо.

Гарав обвёл взглядом толпу на площади. На большинстве лиц была открытая ненависть к заговорщикам, на некоторых — обычная человеческая жалость… а на некоторых Гарав видел ясно читаемое сочувствие. На немногих — но видел.

Смотреть на казнь ему не хотелось, тяжело было на это смотреть. Но он смотрел, потому что пажа зарубили. И ещё много народу погибло в ту ночь.

Первым казнили Лоссена. Мальчик сам встал на колени, улыбнулся отцу, аккуратно убрал с шеи и подвязал разбитыми руками волосы и обратился к отцу:

— Отец, прощай, — а потом попросил палача — ясно, громко и вежливо: — Пожалуйста, не запачкай волос.

Палач кивнул и ударил. Голова отскочила сразу (толпа выдохнула), и Гарав с отвращением и жалостью увидел, как бьётся тело — раз, другой дёрнулось — и ощутил запах… Это умирающее тело вытолкнуло наружу содержимое кишечника и мочевого пузыря.

Помощник палача поставил голову на специальное возвышение. Волосы не были запачканы…

Второй мальчишка сам не пошёл — забился, отчаянно замотал головой, и его потащили. Гарав закрыл глаза. Нет, он не мог на это смотреть. И открыл их лишь когда казнили Рауда. Этого жалко не было. Что бы он там ни думал и во что бы не верил — за ним стоял Ангмар, и это он обрёк на гибель всех погибших и казнённых людей. Он.

Впрочем, Рауд вёл себя очень достойно. И попросил только одного — позволить поцеловать голову сына.

Ему разрешили.

Потом случилось то, что должно было случиться…

…В свою комнату Гарав вернулся в тяжёлом настроении. Гарав понимал, что для людей, пошедших с оружием против власти, тут, в этом мире, нет оправдания «ребёнок». Но Пашка, его воспоминания, его воспитание — всё бунтовало против этого. Кроме того, он с ужасом вспоминал то, как казнённые пачкали штаны — это превращало смерть в нечто настолько постыдное, что мальчишку начало мутить, когда он вспомнил о том, как его самого чуть не казнил Эйнор. Зрелише, как он валится вот так же и… в общем…

…в общем, его стошнило в раковину. Плохо обладать развитым воображением. А самое главное — нелепо было спрашивать и спорить о праведности и неправедности суда и казни. По здешним меркам всё было справедливо. И было правым дело Нарака. Что хочешь — то и думай. Как хочешь — так и живи с этим.

Нет, подумал вдруг Гарав, умываясь и фыркая. Не хочу я жить при дворе. Ну его к чёртовой матери. Хоть бы война скорей какая или Эйнора куда услали… а выслужу рыцарское звание — сразу уеду.

Он обернулся — как по заказу, вошёл Эйнор. Буркнул:

— Сапоги мои почисть, Фередира я в город отослал.

— Сейчас, — кивнул Гарав. И спросил тоскливо: — Эйнор, нам никуда ехать не надо… в ближайшее время?

— Надо, — ответил рыцарь, не спрашивая, в чём дело и чего это оруженосца так потянуло из Зимры.

— Эйнор! — послышался голос в смежных покоях. — Эйнор, Гарав тут? — и в комнату бесцеремонно ввалился Олза. — А, ты тут! — он неожиданно смутился (Гарав удивился). — В общем–то я пришёл благодарить… я знаю, что за это глупо предлагать деньги, но — что ещё–то? — он достал кошелёк красной кожи с чёрным тиснением и подбрасывал его в руке. — Вот… ну и ещё — я всё равно твой должник, и в любой момент помогу, чем скажешь и чем смогу… — Олза сердито вздёрнул голову: — В общем — бери и не вздумай отказаться, я обижусь!

— Я не откажусь, — засмеялся Гарав и, беря кошелёк, пожал предплечье княжича. Тот ответил таким же пожатием и облегчённо вздохнул:

— Ну вот… Эйнор, ты едешь в город?..

…Так и не спросил, куда надо, но хорошо, что уезжаем, подумал Гарав, валяясь на постели и на животе считая монеты. У Олзы — это знало всё княжество — деньги не держались. И сейчас Гарав вовсе не считал, что стоило платить за спасение княжича в бою — разве это не обязанность? А в кошельке (кстати, он сам по себе был недешёвый) оказалось двадцать два кастара и пятьдесят семь зарни. Мда, в давнем разговоре Эйнор был прав. При дворе служить доходно. Но…

— Лютню купить, что ли? И играть научиться? — вслух спросил Гарав. — Куплю.

— Покажу, где можно купить, — собщил Фередир, входя. Лоб оруженосца был разбит, и он на ходу промокал его платком. Гарав поднял брови:

— М?

— Я не виноват, что некоторые мужь… люди не понимают разницы между дружбой и прелюбодеянием, — Фередир шлёпнулся на кровать и стал стягивать сапоги. — Пришлось прыгать с балкона.

— Прибьют тебя, — лениво сказал Гарав. — И князь скажет, что правильно прибили. Есть же порт. Зачем тебе замужние?

— Я ценитель не шлюх, а женской красоты, а она не терпит собственников, — Фередир покосился на монеты: — Ого.

— Бери, — предложил Гарав широким жестом. Фередир засмеялся:

— Ну, если правда… Пошли погуляем?

— С такой печатью на лбу только под кроватью прятаться… Кто хоть пострадавший–то?

— Я, — нагло ответил Фередир. — Женщина осталась довольна, а этот старый пень — всего лишь торговец рыбой. Да ещё и дунландец! — Фередир скривился.

— Спекулянт, значит, — по–русски сказал Гарав. — Сейчас ещё подведи под свое кобеляченье политическую платформу.

— А? — не понял Фередир.

— Да так, — пожал плечами Гарав и сел (монеты посыпались на постель и пол, зазвенели), обнял колени. — Вот, послушай…

Он не стал петь — он просто прочитал…

— Мне приснилась старая сказка…
Знаю, в жизни так не бывает.
В жизни надо ходить с опаской,
Жизнь оплошностей не прощает!
Лишь во сне улетишь далёко -
До реальности через дрёму…
О себе говорить жестоко,
Только… всё было по–другому.
Моё зрение почему–то
Свет сиянием не калечил…
Нужно было спешить к кому–то?
Тьма не делала трудной встречу.
Знаки доброго приключенья
Возвращение обещали…
Даже рок не имел значенья -
И друзья на подмогу мчались…
Только в жизни–то — всё иначе.
В жизни пламя не греет — губит.
Снег под солнцем весной заплачет -
И тепло так и не полюбит…
Ледяные от снега реки…
Беспощадные ветры буден…
И удача ушла — навеки.
И подмоги не жди — не будет.
Не бывает чудес на свете…
Но так хочется в миг бессилья
На мгновенье поверить в ветер,
Что удачу несёт на крыльях!
В то, что будут пути другие,
В крепость рук и в солёность пота…
В то, что самые дорогие
Вскачь летят из–за поворота…

Песня Эрени Корали.