Сергей Лукьяненко - Фантастика 2000

• Название: Фантастика 2000
• Автор: Сергей Лукьяненко
• Жанр: Научная Фантастика

Кир Булычев и Эдуард Геворкян! Сергей Лукьяненко и Владимир Васильев!

И многие, многие другие — писатели уже известные и писатели-дебютанты — предлагают вашему вниманию повести и рассказы.

Космические приключения и альтернативная история, изысканные литературные игры и искрометный юмор — этот сборник так же многогранен, как и сама фантастика!

«Танцы на снегу» Сергея Лукьяненко, «Путешествие к Северному пределу» Эдуарда Геворкяна, «Проснуться на Селентине» Владимира Васильева — вы еще не читали эти произведения? Прочтите!

---

Оригинальным Кривоногов не был и оригинальность не любил. Он, конечно, понимал, что оригинальность и ненормальность — не одно и то же. Но четкой границы не чувствовал. А потому предпочитал обходиться без оригинальности. Кривоногов уважал четкость. В большой степени неприязнь к оригинальности была связана и с тем, что по службе ему постоянно приходилось иметь дело с необычными людьми и необычными событиями. Оригинальность болезненно интересовала его: он искал ее, чтобы пресечь.

Утром, проходя по своему участку, во дворе винно-водочного магазина он обнаружил спящую на скамейке-диванчике неопрятную, окончательно опустившуюся собаку — здоровенного ньюфаундленда. Ничуть не убоявшись размеров пса, он подошел к скамейке и ткнул кулаком в черный медвежий бок. Собака лениво шевельнула хвостом.

— Эй, — сказал Кривоногов, — чего разлеглась?

Собака подняла голову и тяжело, с присвистом, вздохнула. Кривоногов явственно почувствовал острую смесь чесночного запаха и перегара. «Сука, — подумал Кривоногов. — Или кобель».

— Вставай, — сказал он, — подъем.

Собака встала, осторожно, лапа за лапой, спустилась со скамейки и, понурившись, села возле Кривоногова.

— Чего расселась? Пошли.

Собака послушно поднялась и вразвалочку двинулась чуть поодаль.

Капитан Селевич, непосредственный начальник Кривоногова, увидев в кабинете мохнатую, облепленную репьем собаку, удивился не особенно. Он доверял Крйвоногову, хотя врожденное чувство субординации иной раз и вынуждало его вносить в речь с подчиненным чуть пренебрежительные нотки:

— Потерялся? — кивнул он на пса, развалившегося у зарешеченного окна.

— Леший ее разберет, — неопределенно ответил Кривоногов, — пьяная она.

— Чего говоришь-то?… — поднял брови капитан.

— А вы, товарищ капитан, сюда подойдите, во-во, и наклонитесь-ка. Дыхни, — сказал он собаке.

— Х-хы, — послушалась та.

— Чуете?

— Вот же скотина, — поморщился Селевич, — вроде породы благородной, а туда же.

— Да это всегда так, — проявляя классовое сознание, сказал Кривоногов, достал папиросу и закурил.

— Что с ней делать-то, — вслух подумал Селевич и обернулся к Крйвоногову: — Где ж тебя угораздило суку это подцепить?

— А может, она — кобель?

— Хрен редьки не слаще. Откуда она?

— Возле штучного кемарила.

— Факт антиобщественного поведения налицо. Может, штрафануть ее?

— Чего с нее возьмешь-то? Разве что с хозяина?

— Эй ты, — наклонился Селевич над собакой, — штраф будешь платить?

Собака высунула язык и часто задышала.

— Стерва! — выругался в сердцах Кривоногов.

— Чего с ней цацкаться, давай в трезвяк ее, там разберутся!

— Не примут, — сказал более опытный в таких делах Кривоногов.

— Ты, пес! — напористо сказал Селевич. — Ты у нас допрыгаешься! На работу бумагу пошлем…

— Какая у нее работа, — попытался перебить начальника Кривоногов, но тот, не обращая внимания, закончил: — …Вылетишь, как миленькая, сейчас с этим строго.

Собака икнула и закрыла глаза.

— Ну, сволочь, ты гляди-ка! — возмущенно и в то же время восторженно ударил себя ладонями по ляжкам Кривоногов. — Да мы ж тебя, мы ж тебя… посадим тебя! Через пятнадцать суток по-другому запоешь.

— Куда ты ее посадишь? — раздраженно перебил его остывающий уже начальник. С минуту они помолчали, затем, неприязненно покосившись на подчиненного, Селевич тихо сказал: — Знаешь что, Кривоногов, гони-ка ее отсюда.

Кривоногов затушил папиросу о нижнюю плоскость подоконника, подошел к собаке вплотную и с нескрываемым сожалением несильно пихнул ее ногой.

— Пошел!

Собака нехотя поднялась и поплелась к двери кабинета. Выйдя из здания милиции, она зажмурилась от яркого весеннего дня, встряхнулась и прямо тут же, перед дверью, улеглась на мостовую. Затем она посмотрела перед собой не по-собачьи мутными глазами, зевнула, обнажив почерневшие от никотина зубы, и проворчала:

— Похмелиться бы.

…Виталька притащил домой мохнатую полосатую гусеницу и показал ее матери: — Правда, похожа на тигра?

— Правда, — ответила Ирина. Два чувства боролись в ней: брезгливость и симпатия к этому полузверьку-полунасекомому.

Победила брезгливость, поддержанная здравым смыслом и возможностью сослаться на милосердие: если гусеницу оставить в квартире, она просто погибнет.

— Ты знаешь, что из этой гусеницы получится бабочка?

— Бабочка? — не поверил своим ушам Виталька.

— Да. Сначала гусеница превратится в куколку, а потом — в бабочку.

— Везет же, — сказал Виталька, — ползает, ползает и вдруг превращается в бабочку. А человек может во что-нибудь превратиться? Может быть, человек — это гусеница чего-нибудь еще?

— Гусеница ангела, — усмехнулась Ирина. — Нет. Человек ни во что превратиться не может. А гусеницу вынеси во двор и посади на травку или на цветок. А то и она ни во что не превратится; просто умрет и все.

«А все-таки человек — гусеница ангела, — думал Виталька, выходя во двор. — Ведь откуда-то этих ангелов придумали. Наверное, кто-то видел их. Просто что-то в человеке сломалось, и он перестал превращаться. Гусеницы помнят, как это делается, а люди забыли».

Он осторожно посадил свою мохнатую пленницу на листик тополя и погладил мягонькую шерстку. Как бы ему хотелось подглядеть, как она будет превращаться в бабочку. Может, тогда и он вспомнил бы что-то?

Сегодня лиловые тролли Марксик и Гомик имели редкую возможность, а значит, и желание, веселиться. Сегодня Хозяину пришла пора менять кожу, а этот сложный и болезненный процесс носит сугубо интимный характер; вся прислуга была нынче свободна. Точнее, она просто обязана была исчезнуть из подземной обители Властелина на двое суток. И если кто замешкается, пусть пеняет на себя.

Лиловые лилипуты имели два задания от василиска. Первое — добравшись до ближайшего почтового ящика, бросить туда конверт. Второе — более сложное — касалось некоей женщины и было им не совсем понятно, однако все равно выполнено будет ТИТЛЯ В ТИТЛЮ. Можно было постараться побыстрее справиться с этими заданиями, а оставшееся время посвятить своим делам. Можно же было выполнять задания не торопясь и развлекаясь по ходу.

Лилипуты выбрали второй вариант.

Наскоро позавтракав и торопливо пройдя путаным лабиринтом, к полудню они выбрались на свет. Их окружил пахучий сосновый бор. Отверстие, из которого они вышли, само собой заполнилось грунтом и в несколько секунд поросло травой. Карлик понюхал воздух своим подвижным туфелькой-носом и, хрипловато пискнув: «Зюйд-зюйд-вест», — потащил — собрата, сжимающего обеими руками почтовый конверт, за собой. Вскоре они выбрались к автостраде.

…Федя Пчелкин любил деньги. Особенно же любил он наблюдать, как деньги порождают деньги. Дельце, которое он проворачивал сегодня, сулило немалый барыш, и Федя, сидя за рулем своей «семерки», мчавшейся по загородному шоссе, с удовольствием, отчаянно фальшивя, подсвистывал несшейся из колонок стереосистемы мелодии: «…Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…» Федя любил жизнь. А деньги считал ее концентратом. И жизнь любила Федю.

Он был уже всего в нескольких километрах от города, когда увидел впереди спины двух топающих по обочине дороги малышей в классных сиреневых рубашечках, заправленных в черные, с лямочками, брюки. Был Федя человеком не злым, мало того, он даже любил делать людям добро, если только это ничего ему не стоило. Тормознув возле карапузов, он распахнул дверцу и, высунувшись, позвал:

— Э! Пионеры! Подь сюда.

Пионеры продолжали топать, не обращая на него ни малейшего внимания. «Семерка» двинулась вровень с ними. Глазами Федя уже видел, что в пионерах что-то не так, но его жизнерадостная и консервативная натура не желала принимать это к сведению.

— Пионеры! — крикнул он снова. — Мамку потеряли, что ли? Залазь, подкину.

Они резко остановились и медленно повернулись к нему. Федя почувствовал, как оборвалось что-то в нижней части его живота и стремительно помчалось в недра Земли. ТАКИХ лиц он не видел еще никогда. И век бы ему их не видеть. Оба они были непропорционально вытянуты, так что расстояние от макушек до подбородков составляло чуть ли не четверть от всего роста лилипутов. Лица были мертвенно-бледны и безгубы. На обычных лицах такие носы-трамготинчики были бы даже забавны, но на этих — только усугубляли ощущение уродливой нереальности. Но самым неприятным были глаза. Выпуклые, словно пришитые к коже, яркие пуговки, не выражающие абсолютно ничего. У Гомика эти пуговки были сервизно-лазоревые, а у Марксика, само собой, аврорно-алые. Если кожа лица гномика была девственно чиста, то подбородок Марксика украшала реденькая бородка.

Федя Пчелкин отшатнулся от окна дверцы и хотел было уже дать газу, но внезапно почувствовал, как странное оцепенение серой жижей вливается в его тело. Тролли не умели, как Хозяин, превращать людей в камни, но мелкими, необходимыми в быту приемами магии и экстрасенсорики владели отменно. Сейчас они как бы «переключили» Федю на «автопилот», уселись в машину, а он сомнамбулически повел ее к городу. Одновременно тролли заставили своего пленника интенсивно пробежать памятью по всей прожитой жизни и с интересом разглядывали то, что встречалось ей на пути.