Даниэль Кельман - Магия Берхольма

• Название: Магия Берхольма
• Автор: Даниэль Кельман
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00418-Х

Впервые па русском языке – одни из ярчайших дебютов в немецкоязычной литературе последних лет; магический роман во всех смыслах этого слова, посвященный тайнам иллюзионизма и прихотливо преломляющий их в повседневности; роман, который с полным на то основанием сравнивали с признанными шедеврами современной литературы, исследующими ту же тематику, – «Миром чудес» Робертсона Дэвиса и «Престижем» Кристофера Приста

---

Потом я проснулся еще раз; мне приснился странный длинный сон. Я встал и подошел к окну. Звезды еще не погасли. Они светились холодным светом, но я знал: каждая из них – пламя, бушующая космическая катастрофа. Они сгорают и когда-нибудь остынут. В сердцевине Вселенной мерцал свет; но медленно, бесконечно медленно, он обессилевал и гаснул. Я потер глаза и опять лег в постель.

Когда я проснулся, уже рассвело. Солнце одолело треть пути к зениту; гудя, как жук, пролетал вертолет да бил расстроенный церковный колокол. На окне, в углу, сидел в поблескивающей от росы паутине паучок и посреди сверкающих капель ждал гостей. В саду приземлилась ворона и принялась клевать червей. Небо было голубым, облачным и высоким, паутина задрожала на ветру. Паук испугался и стал спускаться на канате. Вдалеке залаяла собака; просигналила машина.

Я надел плащ и вышел. Глинистая дорожка начиналась у бокового входа в монастырь и развертывалась до горизонта, где исчезала меж двумя пологими холмами. Пахло землей и влажной травой; ветер усиливался. Он дергал меня за плащ, тянул за волосы и вдруг швырнул мне в лицо заржавевший, о трех зубцах, лист, сорванный с одинокого дерева – дерева у моего окна. Я невольно рассмеялся, и в эту минуту пошел дождь. Я удивленно вскинул голову: в самом деле, несколько желтоватых тучек, потеснив солнце, отбрасывали на землю обширную влажную тень. Дождь падал тяжелыми каплями: я застегнул плащ, поднял воротник и пошел дальше. По голове у меня стекали струйки воды, земля под ногами превратилась в бурую жижу, вокруг барабанили, подпрыгивали и разбивались брызгами капли, травинки танцевали как живые. За моей спиной монастырь прижался к земле, как большой зверь. Теперь дождь зачастил, ветер размахнулся и дал мне шлепающую, сырую оплеуху. Я снова рассмеялся и вдруг понял, что стою под темным, журчащим ливнем. Казалось, весь воздух между мною и небом превратился в обрушивающиеся потоки воды; весь мир хотел раствориться. Скоро я вымокну до нитки. И все-таки я не пошевелился.

Отец Фасбиндер сидел за письменным столом. Перед ним стояла пишущая машинка; клавиши пощелкивали у него под пальцами. Когда я вошел, он опять не повернул голову, и мне опять стало не по себе, как уже было однажды.

– Входи, Артур! Садись!

– Как ты узнал, что это я? – Он ждал, что я об этом спрошу.

Он был явно польщен:

– Я не узнал. Я только предположил. Ну и как было в Айзенбрунне?

– Трудно сказать…

– Странное ощущение, правда? Я побывал там один раз, много лет назад, и чуть с ума не сошел. Трудно было переносить тишину?

– Да, особенно по ночам. Она журчит, как текущая вода.

– Так кровь шумит в ушах.

– Ах вот как. Как просто.

– Почти все на свете просто, Артур.

Я сел, нервно потирая руки, и подождал.

– Ну и что? Подействовало? Сны все еще мучают?

– Нет, прошло.

– Хорошо. Значит, ты больше в себе не сомневаешься? Теперь ты знаешь, чего хочешь?

– Да. Я не хочу быть священником.

Что-то в его лице застыло. Руки приподнялись над клавиатурой машинки, на мгновение замерли в воздухе и снова легли на клавиши. Сердце у меня сильно билось: наконец я заставил себя это произнести. Этот миг стоил мне двух бессонных ночей. Но теперь он позади. Я действительно это произнес.

– Что ты сказал, Артур?

– Ты… ты правильно меня понял. Я… я не хочу быть священником. Теперь не хочу.

Он медленно откинулся на спинку стула и повернулся ко мне; взвизгнули пружины кресла. Его фигура вдруг показалась мне худой и резко очерченной. Я не решался на него взглянуть и смотрел на коричневые кожаные корешки книг за его головой. Имена авторов, тисненные золотыми буквами. Одинокий луч света упал сквозь неплотно заделанное потолочное окно, наискось пересек комнату и провел на стене светлую окружность.

– И что же, – спросил он, – заставило тебя передумать?

– Трудно сказать… За последние недели у меня появилось чувство, что я изменился. Такое ощущение, будто…

– Это из-за женщины?

– Нет! – крикнул я. – Правда же нет! Это глупо, наконец! – (Солгал ли я тогда? Я спрашиваю тебя: солгал?)

– Ах вот как. Тогда мы, вероятно, выбрали другое поприще. Ты предпочел стать фокусником в варьете.

– Нет, ни за что! – (И тут, клянусь, я говорил правду!) – Это… недоразумение. Я просто осознал, что не гожусь для…

– Если бы мы полагали, что ты нам не подходишь, я бы здесь сейчас с тобой не говорил. По этому поводу можешь не беспокоиться!

– Нет, не в этом дело.

Внутри луча был заключен рой серебряных пылинок, они танцевали в такт неощутимому сквозняку.

– Ты совершаешь ошибку и когда-нибудь будешь раскаиваться. Подумай, что ты делаешь! Если ты сейчас уйдешь, то вскоре поймешь, что был не прав, но все-таки не вернешься. Ведь ты высокомерен, Артур.

– Я тебе объясню…

– Ты не обязан ничего объяснять.

Луч погас, – вероятно, туча закрыла солнце.

– Не стоит придумывать аргументы, дело не в этом. Сейчас решается твоя судьба. Еще есть время. Если ты действительно сомневаешься…

– Я…

– …то уходи. Уходи сейчас же и навсегда. Не ты делаешь нам одолжение, приходя сюда, мы делаем тебе одолжение, принимая тебя. Никто не оказывает нам милость, лишь мы можем удостоить милости. Без нас мир станет скучным и унылым местом, для большинства людей он уже такой. Хотя они об этом не догадываются, но только благодаря нам они получают право называться людьми. Без нас они обезьяны, невесть что о себе воображающие. Нам никто не нужен. В том числе и ты.

Луч света снова вспыхнул, как будто его включили, и снова стал ощупывать стену. Я сглотнул; в горле у меня пересохло.

А ведь я мог бы о многом рассказать. О нескончаемых ночах, которые секунда за секундой ползут по направлению к блеклому рассвету и ни одна таблетка не дает желанного сна. Сколько таких ночей я пережил с тех пор, как внезапно осознал под дождем, что не хочу быть священником. Я все еще чувствовал, как вокруг меня бушует вода, как она размывает почву у меня под ногами и как внезапно все – земля, небо, трава, дождь и одинокое, исхлестанное дождем дерево – произносит одну и ту же фразу: «Ты им не станешь». – «Но почему?» – «Не спрашивай, просто прими это как есть. Ты им не станешь. Ты – не станешь». Когда дождь кончился, я, тяжело ступая, утопая в размякшей грязи, побрел обратно в монастырь. Старый монах, с лицом, на котором лишенная событий жизнь прорезала глубокие морщины, вышел мне навстречу и многозначительно кивнул, точно понял, что произошло.

А последующие дни! Я пытался уговорить себя, передумать, но тщетно. Размышлять было не о чем, ни к чему было оценивать сияющие «за» и грозные «против»; осталось только холодное, ясное осознание того, что я не хочу быть священником. При этом я был спокойнее, уравновешеннее, чем когда-либо. Иногда я замечал с беспомощным удивлением, что ничтожный болтун во мне уже давно молчит. За моим окном, над деревом, переливаясь в серебристо-серой паутине, всходило и заходило солнце. Я смотрел на него, слушал, как шелестит тишина, в которую иногда вторгалось гудение самолетов и машин, и ощущал, что мое существование созвучно всему этому, всему случившемуся, всему, что может произойти. Маленький водоворот в сливе раковины булькал и при этом вращался вместе с земной осью. В огороде созревали овощи, пахло осенью. Иногда было ясно, иногда шел дождь, а по временам в атмосфере рыскали сверкающие грозы. Что бы я ни делал, существовало что-то непреходящее и правильное. Нет, я не хотел быть священником. Я так решил, а сам даже не мог четко и ясно объяснить почему. К чему объяснять это теперь, когда прошли годы? Кто отдает себе отчет в собственных поступках? Кто понимает себя или кого-нибудь другого? Только идиоты осмелятся утверждать, что способны понять кого-нибудь. А больше никто, вероятно, даже Бог. Странная мысль: человек – высшее существо. А почему? Потому что он не такой, как звери с влажными носами и сияющие ангелы. Потому что его, и только его, не до конца понимает Бог. А иллюзионист? С этой точки зрения он, самый непонятный из людей, пожалуй, высшая ступень человека. Венец творения…

– Это ересь! К тому же довольно глупая.

Я поднял голову и встревоженно уставился на отца Фасбиндера. Неужели я произнес все это вслух?… Или он читает мои мысли?… Неутешительная перспектива.

– Я обязан сказать тебе вот что: сомнение, друг мой, – смертный грех. Вопреки мнению остроумных циников, в нем нет ничего забавного. Упорствовать в сомнении означает погибнуть. Не торопись. Можешь взять отпуск на год, уехать отсюда, подвергнуть себя духовным упражнениям, поститься или есть все что хочешь. Существует множество вариантов.

Я покачал головой:

– Нет, я думаю, это… больше ни к чему. Я уже сделал выбор.

– Хорошо. Вероятно, я смог бы тебя переубедить, но таким образом я привлек бы к нашему делу еще одного человека без истинного духовного призвания. Позволь спросить, что ты намерен делать?