Моника Спивак - Мозг отправьте по адресу...

• Название: Мозг отправьте по адресу...
• Автор: Моника Спивак
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-24551-0

В книге историка литературы и искусства Моники Спивак рассказывается о фантасмагорическом проекте сталинской эпохи – Московском институте мозга. Институт занимался посмертной диагностикой гениальности и обладал правом изымать мозг знаменитых людей для вечного хранения в специально созданном Пантеоне. Наряду с собственно биологическими исследованиями там проводилось также всестороннее изучение личности тех, чей мозг пополнил коллекцию. В книге, являющейся вторым, дополненным, изданием (первое вышло в издательстве «Аграф» в 2001 г.), представлены ответы Н.К. Крупской на анкету Института мозга, а также развернутые портреты трех писателей, удостоенных чести оказаться в Пантеоне: Владимира Маяковского, Андрея Белого и Эдуарда Багрицкого. «Психологические портреты», выполненные под руководством крупного российского ученого, профессора Института мозга Г.И. Полякова, публикуются по машинописям, хранящимся в Государственном музее А.С. Пушкина (отдел «Мемориальная квартира Андрея Белого»).

---

Также и Асеев пишет:

При подготовке материалов выставки за 20 лет Владимир Владимирович нашел донесение о себе – о своих семнадцати годах – филера, приставленного следить за каждым его шагом и о существовании которого он и не подозревал. Монотонно-бесцветное бормотанье филерских строк о том, что «длинный» вышел из дому в 9 часов утра, зашел в булочную Филиппова, что делал там, неизвестно, вышел со свертком и так далее, вызвало у Владимира Владимировича давнее далекое. Он вспомнил, что действительно каждое утро ходил из дому покупать булки: «Вот идиот! Неужели он думал, что я от Филиппова бомбы таскаю в свертках!»

(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[210])

Было бы, однако, неверно представлять себе М. этого периода как поглощенного исключительно интересами революционного движения. Несмотря на проявляемую им активность в этом направлении, он значительную часть своего времени и внимания уделял литературным и художественным интересам, которые в нем были очень сильны. Помимо политической литературы он читает очень много по самым разнообразным вопросам, классику, естественно-научную и философскую литературу (Гегель).[211] Феноменальная память позволяет ему удерживать в голове все это многообразие знаний. Надо полагать, что при наличии сильно выраженных интересов к поэзии оригинальное поэтическое творчество хотя и начинало все более привлекать к себе В.В., однако в этот период не получило еще оформленного характера. Оно только что начинало зарождаться по-настоящему и пускало первые ростки. Главная же линия его художественных интересов шла в направлении живописи. Спустя год после исключения из гимназии он поступил в Строгановское училище.[212] Проучился, однако, недолго, всего около полугода, после чего вышел из училища, неудовлетворенный засильем «академизма». Его уже тогда не удовлетворяли проторенные пути в искусстве.

Внешний облик В.В. в это время рисуется следующим образом. Он выглядит по своему физическому развитию значительно старше своих лет. В деле М., заведенном полицией, возраст его указан на несколько лет больше действительного. Это впечатление еще более усиливается большой самостоятельностью и независимостью поведения.

Очень красочно это изображено в следующем отрывке из воспоминаний Н.Н. Асеева:

Гудел он своим баритоном добро-покровительственно уже и тогда. А это – в столь молодом парне – несколько возмущало. Сидит – младше тебя, а длинный, глаза огромные, голос труба – и покровительственно насмехается: если человек кажется ему стоящим, то покровительственно-ласково, если человек ему на взгляд – дрянцо с пыльцой, то снисходительно-издевательски.[213]

В этот период юношества личность М. начинает развертываться во всей своей исключительной яркости. Громадная художественная одаренность сказывается во всем его внешнем облике, и в первую очередь в необычайной образности и живости речи, уже в то время отличавшейся блестящим остроумием. Школьный товарищ передает, что «когда начинались разговоры, он просто ослеплял нас блеском своих каламбуров, острот и стихотворных цитат, являвшихся неотъемлемым элементом его речи». Общая повышенная восприимчивость и впечатлительность к окружающему и живость реагирования дополняют этот образ.

Внешность М. имеет несколько экстравагантный вид. Вот краткий набросок, составленный на основании воспоминаний близко знавших его в это время: «Высокий рост. Выглядит старше своих лет. Необычайно глазастый. Наряд анархиста – шляпа лопухом. Толстовка. Плащ. Галстук широким бантом. Все это – очень поношенное».

Здесь в этом облике, имеющем в себе многое от «богемы», уже с несомненностью выступают перед нами черты «анархиста-бунтаря», столь характерные для М. периода его футуристических выступлений. В возникновении их немалую роль играло, как нам кажется, стремление возможно ярче выявить свою индивидуальность, привлечь к себе внимание. Однако в еще большей степени эта «поза» являлась своеобразным выражением протеста. Полная бурной энергии натура М. стремилась в поисках выхода сломать те тесные рамки, которыми она была скована всей окружающей ее средой, начиная от мертвящей казенщины, тупости и убожества, господствовавших в гимназии и художественной школе, и кончая материальными бедствиями и лишениями, заставлявшими, для того чтобы поддержать существование, заниматься мелкой и малоинтересной работой.

Резюмируем все вышесказанное. М. в этот период своей жизни находился во власти различных действовавших в нем, еще не установившихся и не определившихся устремлений. Главнейшими из них являются, с одной стороны, его устремления к политической революционной деятельности, а с другой – его художественные наклонности. В сфере художественной – влечение к живописи было выражено значительно сильнее, чем к поэзии. Самостоятельное, оригинальное поэтическое творчество только начинало пробуждаться на фоне общего большого интереса к поэзии вообще. В то же время уже в этот период начинают складываться характерные для последующего футуристического периода черты «анархиста-бунтаря», налагая заметный отпечаток на внешний вид и на весь образ поведения.

Одиннадцатимесячное пребывание в Бутырской тюрьме оказало решающее влияние на все дальнейшее течение жизни М., явившись в ней переломным моментом. В.В. со всей силой подчеркивает в своей автобиографии значение этого момента, когда перед ним во всей остроте встал вопрос: как быть дальше? Куда идти? Отдаться ли целиком работе в Партии, перейдя окончательно на положение нелегального и став профессиональным революционером-подпольщиком, или избрать второй путь, к которому не менее сильно влекли его художественные наклонности – начать серьезно учиться («Разве революция не потребует от меня серьезной школы?» – «Я сам»[214]), накопить опыт, найти свой стиль и, овладев им, направить его на борьбу за общие цели и тем принести революции, в конечном счете, не меньшую, а большую пользу, чем если бы он решил пойти по первому пути. Таков ход рассуждений М., как он рисуется по автобиографическим данным. Ему в то время было 17 лет.

Победили художественные наклонности. М. решает заняться искусством («Я прервал партийную работу. Я сел учиться». – «Я сам»[215]).

За время своего тюремного заключения М. основательно проштудировал всю новейшую художественную литературу того времени, главным образом занимался символистами – Андреем Белым, Бальмонтом. Он делает первые серьезные попытки самостоятельно писать стихи, но остался ими совершенно неудовлетворенным. Это поколебало его веру в то, что он сможет стать поэтом.

«Думалось, стихов писать не могу. Опыты плачевные». «Исписал такими целую тетрадку. Спасибо надзирателям – при выходе отобрали. А то б еще напечатал!» («Я сам»[216]).

Поэтому по выходе из тюрьмы М. все свои усилия устремил на живопись, последовательно занимаясь у проф. Жуковского, Келина, под конец в Училище живописи, ваяния и зодчества.[217] Однако нигде он не удерживался подолгу. М. сам объясняет это неудовлетворенностью теми направлениями, которые господствовали в этих школах. Протест против устоявшихся форм в искусстве стал по выходе из тюрьмы еще яростнее. Вместе с тем в нем идет непрестанный процесс поисков новых форм. Своего художественного лица.

Приведем эпизод, как М. и Крученых срывали диспут, происходивший в обществе художников «Бубновый валет».[218]

Поднялся шум. Маяковский с Крученых полезли на эстраду для объяснений, брать штурмом эстетическую крепость бубновых валетов. Сорвали афишу, висевшую на эстраде. Шум в зале перешел в рев. Кончаловский что-то кричал, но его уже заглушал штурм голосов в зале и его бас был не слышен. Тогда взвился «охоты поэта сокол-голос» – чуть ли не впервые окрик Маяковского – и перекрыл и шум зала, и хохот, и крики, и шарканье ног. Зал затих, придавленный мощью, красотой и силой никогда не слышанного еще голоса.

Как видит читатель, первые выступления будущего громадины-поэта были на живописные темы. Диспут был о живописи.

(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[219])

Занятия живописью послужили поводом к решающему событию в жизни М., определившему, и на этот раз окончательно и бесповоротно, его творческий путь. Таким событием явилась его встреча в 1912 г. с Давидом Бурлюком, игравшим в то время роль организатора и руководителя движения футуристов в живописи и литературе. Бурлюк сразу оценил таившиеся в М. возможности. М. впоследствии с большой признательностью и любовью вспоминал о Бурлюке, отмечая то значение, которое встреча с ним имела для развития его поэтического таланта. "Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневные 50 к. Чтоб писать не голодая" («Я сам»[220]).