Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

Все внимание присутствующих было обращено к Балашову, и, кроме него, никто в первый момент не заметил, как изменился в лице пленник.

— Так вот, посредник между гранатой и танком может быть лишь один. Этого только дурак не поймет! А вы не дурак, — спокойно сказал Балашов.

— Но гранаты подходят к концу, господин генерал, — возразил эсэсовец.

— Не спешите! Не так уж скоро они подойдут к концу. Вы в вашем гестапо привыкли к дешевеньким провокациям, Кюльпе. Но нас вам не спровоцировать!

— Господин генерал, разрешите вас уверить, что я не есть провокатор. Я не подписывал той бумаги… Я заверяю вас честным словом, что я лично… я тут ни при чем, — торопливо сказал эсэсовец. Лицо его вдруг покрылось каплями пота.

Балашов нахмурился:

— Что такое? Какая бумага?

— Я не подписывал той бумаги, что вы от меня получали деньги… Я честный солдат… — бормотал торопливо эсэсовец. — Контрразведка не спрашивает нашего согласия, когда пишет чье-то имя в свои документы… Я не… как сказать?.. я не путался с провокацией…

Балашов глубоко и жадно вдохнул полную грудь и несколько секунд не мог выдохнуть. Он все понял. Все понял… Он побледнел и, с трудом, медленно взяв себя в руки, ответил с небрежностью:

— Ах, во-от вы про что!.. Это все не имеет значения, Кюльпе, кто клеветал, вы сами или ваши хозяева, и сколько вам заплатили за это… Сейчас вы — пленный, враг нашей родины, а не личный мой враг. — Балашов старался держаться холодно и спокойно, но не сдержал волнения в голосе и в нетерпеливом движении пальцев, сломавших пополам карандаш.

Какое-то смятенное недоумение отразилось на лицах присутствующих. Ивакин живо и напряженно взглянул в потемневшее лицо Балашова и поднялся, уступая ему свое место.

— Садитесь, товарищ командующий. Ваше участие в допросе пленного особенно ценно, — сказал он.

Переводчик с поспешностью уступил свое место Ивакину.

— Итак, значит, пленный Кюльпе, — обратился Ивакин к эсэсовцу, — вы хвалились, что можете нам сказать правду, потому что мы мертвецы? Так отвечайте: сколько танков направлено против вяземского «котла», как его у вас называют?

— Две танковые дивизии, — твердо сказал Кюльпе, — с мотопехотой. В последние сутки прибыло еще семь дивизий пехоты и артиллерии, через сутки прибудет еще двенадцать дивизий пехоты. На это хватит ваших гранат?! — ехидно спросил немец.

— Заврался! — сказал Люшин.

— Заврался! — согласился и Балашов. Он уже окончательно справился со своим волнением. — Что же вы хвастались правдой, которую не боитесь сказать?! — спросил он эсэсовца.

— Я говорю только правду, — ответил Кюльпе. — Вы всегда объявляете нашу тактику «шаблонной», а свою — «маневренной». На этот раз именно мы действуем маневренной тактикой: когда обнаружили ваши глубокие эшелоны резервов западнее и восточнее Вязьмы, мы разгадали, что вы хотите ударить нам в тыл и отрезать нас под Москвой. Когда же от пленных узнали про ваш «штаб прорыва», то мы ваш маневр окончательно разгадали. Две наши танковые дивизии получили приказ приостановить движение на Москву и полностью повернуть против вас. — Кюльпе смотрел с торжеством, видя, что завладел общим вниманием и произвел впечатление.

— Две танковые дивизии?! — внезапно вмешался Чалый.

— Две дивизии, — торжествующе повторил Кюльпе. — Послезавтра мы уничтожим вас танками и авиацией. Больше на эту игру у нас нет времени. Тогда мы продолжим марш на Москву. Ваши группировки в районе Гжатска уже уничтожены. У Ярцева и Ельни разбиты остатки отходивших дивизий. Ваши армии будут уничтожены через день, если вы не пойдете на капитуляцию.

— Но ведь ваше радио уже три дня назад объявило нас пленными, а «котел» ликвидированным, — сказал Балашов. — Ваши танки три дня назад должны были войти в Кремль, а вам до Кремля еще двести километров, и вы сами в плену. У кого же? У пленных, что ли?!

— Германское командование не дети, — сказал Кюльпе. — Ценой нескольких суток мы избегали капкана, который вы, господин генерал, нам расставили. Ничего! Мы успеем в Москву, а вы все-таки пленные.

— Мы тоже считаем, — заговорил Муравьев, — что мертвецу можно все рассказать. Потому я вам объясняю, пленный: мы здесь сражаемся именно для того, чтобы вы не дошли прежде времени до Москвы. Москва вам готовит смертельный удар. Вы именно и попались в капкан, когда задержали продвижение танков к востоку.

— Если даже и так, все-таки послезавтра будет тотальный штурм! Вы будете кончены, а германская армия двинется на Москву, — упрямо сказал эсэсовец.

— Товарищи, мы с ним теряем время, — обратился к присутствующим Ивакин. — Мне кажется, смысл допроса исчерпан.

— Могу сказать, Кюльпе, что вы нам серьезно помогли. Мы не все понимали, — добавил Муравьев.

— Неправда! — крикнул эсэсовец.

— Товарищ майор, у командования вопросы исчерпаны. Если отделу разведки зачем-нибудь нужен пленный, то забирайте, — сказал Ивакин и взял у переводчика протокол.

Люшин и переводчик вышли, уводя с собою эсэсовца.

— Ну вот, товарищи, все и ясно, — сказал Балашов. — Прорыв нам удастся только в том случае, если наш общий штурм будет внезапным. Пора начать перегруппировку. Давайте, Сергей Сергеевич, ваш план.

На столе командарма раскинули карту укрепрайона. Командарм, Ивакин, Чалый и Муравьев окружили ее.

В сущности, было почти все разработано. Они обсуждали только кое-какие детали о численности и силе арьергардных заслонов, о расположении артиллерии.

Вскоре Чалый попросил разрешения уйти к себе, чтобы поработать в уединении над окончательным уточнением вывода частей и дислокации.

Балашов отпустил его.

Муравьев, уезжая к себе, кроме противотанковых средств просил и пехотного пополнения.

— Пехоты пока не дам. Поддержу огнем артиллерии. Бой скоротечный будет. Либо прорвемся, либо все заново строить, — возразил Балашов. — Вы, полковой комиссар, не считайте, что я нервный субъект, — сказал Балашов на прощание Муравьеву, — но с этим фашистом такая встреча… как будто в романе, что ли, — добавил он.

— Да, я понимаю, что тут какая-то рана… У вас даже кровь отхлынула от лица, — сказал Муравьев. — Так, значат, связь я буду держать и запрошу по частям. Если есть строители укреплений Вязьмы, то направлю их к вам. Пошел! — заторопился к себе Муравьев.

Балашов остался наедине с Ивакиным.

Установилось временное затишье, когда слух и нервы могли отдохнуть от непрерывного грохота и содроганий земли. Ивакин и Балашов молчали, думая об одном и том же — об этой встрече с фашистом, с пленным эсэсовцем. Оба словно никак не могли подыскать, с чего начать разговор.

— Ты пойми меня правильно, Петр Николаевич, — сказал наконец Ивакин. — Нам с тобой рядом на этом плацдарме насмерть стоять в бою… Можешь ты мне объяснить, что тут такое произошло у нас на глазах?

Балашов поднял медленный взгляд.

— Трудно это мне объяснить и самому понять… Постараюсь, — глухо ответил он.

Карл-Иоганн фон Кюльпе — это был фашист, в котором олицетворялись для Балашова вся психология и идеология гитлеровщины.

Именно этого Кюльпе имел в виду Балашов, когда разговаривал в 1936 году со своим начальством и просил освободить его от службы в Германии, в частности одновременно подняв вопрос о поездке добровольцем в Испанию.

— Нет, товарищ армейский комиссар, вы здесь не знаете в полной мере, что такое немецкий фашизм. Это я знаю, — говорил тогда Балашов своему начальству. — Когда этот тип в золотых очках, восточнопрусский помещик и потомок тех самых «псов», говорит о музыке, — музыка превращается в барабанный грохот. Если он позволяет себе быть сентиментальным, — представление о человеческих чувствах становится рвотным. Если он шутит, то понятие юмора делается пошлостью или цинизмом. Этот приставленный ко мне на все случаи господин называет меня своим «другом», и я не могу за это плюнуть ему в физиономию. Только раз за все время мне удалось случайно увидеть его во всей красе, когда возле ресторана, где был назначен официальный ужин, приехав случайно раньше, я увидел, как он методично бьет по щекам женщину, оттеснив ее за кузов машины. Мы в ту секунду столкнулись внезапно. Я не знаю, что это была за женщина… Фашист увидел меня и смутился. «Это моя, так сказать… — пробормотал он. — Эрна, это мой русский друг…» Я сдержался, чтобы не дать ему в рожу, поклонился и поспешил уйти. А он, товарищ армейский комиссар… он улыбнулся в ответ на поклон. И она, она улыбнулась! Товарищ армейский комиссар, я тогда понял, что если когда-нибудь этот тип войдет в чужую страну, он будет так бить по щекам всех встречных женщин и требовать, чтобы они улыбались… Он может детей топтать! Я готов поехать в Испанию рядовым бойцом, только бы их истреблять, а не встречаться с ними в постоянном общении…