Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

Ивакин ловко перескакивал через попадавшиеся по пути окопы.

— Ишь нарыли! — отметил он. — Вы примечайте, товарищ Бурнин, — может, эти окопы и нам пригодятся… Видите, — обратился он снова к своей теме, — разрушенная дисциплина тоже не сразу в сознание бойца возвращается… А пока его в роту оформят, потом в батальон сведут, боец принужден раз пятьдесят обратиться к гимнастике привычных рефлексов, просто в порядке выполнения команды. Даже марш в полтора-два километра, дым от кухни, бряканье ложек о котелки, горячая пища, выдача табачку — все помогает. Пока пообедал, кричат: «Становись! Смир-рно! На первый-второй рассчитайсь! Ряды вздвой! Напра-вуп!» Глядишь, он и снова боец как боец.

Оба рассмеялись, как от эффектного фокуса.

— Да, — продолжал Ивакин, — а в полки мы, пожалуй, пока не будем сводить: отдельные батальоны маневреннее в обстановке подвижности фронта. И командиры серьезнее ответственность чувствуют: ты пойми — что ни майор, то полковник! — сказал Ивакин, значительно и торжественно подняв палец. — Самостоятельность в командире растет. А случится беда — так в беду попадает не полк, а все-таки батальон! Как во флоте на кораблях отсеки. «Потопляемость» уменьшается…

— Зато управление сложнее! Связь труднее! — сказал Бурнин.

— В такой обстановке, какую у нас есть основание ожидать, телефонные ниточки, Анатолий Корнилыч, рвутся как паутина, на них не рассчитывай. Командир должен чувствовать всю полноту твоего доверия, — убежденно сказал Ивакин. — Исходя из него, любой капитан или майор будет в бою угадывать твой приказ, хотя бы ты сам оказался похоронен, чего тебе не желаю до полной нашей победы… Здесь пригибайся в кустах, тут сейчас и НП, — предупредил Ивакин, согнувшись перед вершиной высотки. — А майоры да капитаны, товарищ Бурнин, в бою — важнее генералов.

— Спасибо, Григорий Никитич! — горячо отозвался Бурнин.

— За что я сподобился? — не понял Ивакин.

— За нашего брата — за капитанов, майоров, за ваше доверие…

— Тю, ты! — засмеялся Ивакин. — Ты сам ведь майор, а я с тобой, как с начальником штаба армии… А что, разве я неправильно? — спросил он.

— Ну как неправильно! Если бы все так, как вы! — воскликнул Бурнин. — За доверие к командиру спасибо. А по-штабному и «по-ученому» все-таки надо будет полки и дивизии восстанавливать. На партизанщину переходить нельзя, — сказал Бурнин, поняв, что Ивакин совсем не из тех начальников, которые нетерпимы к советам подчиненных.

Глава седьмая

Направляясь в часть назначения, Иван Балашов ехал позади огромной колонны машин, подвозивших снаряды для фронта. Он уже знал, что дивизия, в которую он был назначен, выдвинулась дальше всех прочих на запад и стояла в боях.

Они уже проезжали районом, по которому долго топталась война. Каменные дома тут были разрушены, деревянные — сожжены. Деревья стояли голые, раздетые взрывною волной и зноем пожаров, хлеба выжжены и вытоптаны, повсюду стоял запах гари и плохо зарытых трупов.

Вся местность изрыта воронками и окопами. Среди обгорелых высоких печей с необычайно высокими трубами, которые остались на месте домов, валялись снарядные ящики с немецкими надписями, стреляные снарядные гильзы, штабеля снарядов — возле подбитых скособоченных пушек, разбитые конные повозки, а по склонам холмов рядами выстроились, как фашистские батальоны, сотни белых могильных крестов — и на каждом дощечка с именами побитых гитлеровцев, а на некоторых надеты темные стальные каски.

Проезжая по этим местам, Иван быстро утрачивал полудетское романтическое настроение. В этой обстановке военного разгрома ему уже не хотелось петь, он посуровел и словно стал старше. Иван хотел своими глазами увидеть город, который побывал у фашистов, видеть людей, которые испытали фашистскую власть. Но Ельню они проехали ночью.

Дальше двигались осторожно. Сюда уже доносился треск пулеметов, винтовочная стрельба. Издалека были видны разрывы снарядов, взметавшие черно-красные метлы к небу. Два-три раза снаряды упали вблизи дороги.

В полусожженной деревне, через которую протекала речка, Ивану указали блиндаж, вырытый в крутом берегу. Узкая тропка над самой водою привела его в редакцию, вход в которую маскировал молодой ивняк.

Оказалось, что их печатника отправили в госпиталь, на срочную операцию. Номер, полный боевых наступательных эпизодов, взятых с переднего края своей же дивизии, запаздывал на полсуток, а станок был не в порядке. Ивану пришлось часа два повозиться, пока со станка сошли первые оттиски.

— А мы вручную хотели печатать! — смеясь над собою, сказал наборщик и показал сделанный до прибытия Ивана плешивый и грязный оттиск.

— Теперь живем! — одобряя работу Ивана, откликнулся второй.

Приглушенная пулеметная стрельба, а изредка и недалекие разрывы мин все время напоминали о близости переднего края.

Только к ночи, когда закончил работу, Иван ощутил, что почти не спал двое суток. Наборщики еще остались работать к следующему номеру, а он пошел спать в один из немногих уцелевших в деревне домов, где ночевали газетчики. Но Иван так и не заснул.

Может быть, сказалось напряжение последних двух суток, а может быть, продолжали тревожить те же мучительные сомнения по поводу вчерашней встречи с генералом.

Пролежав целый час без сна, Иван поднялся, сел, написал письмо Ксении Владимировне и сам его снес к «соседям», которыми оказалась как раз полевая почта, куда он попал перед самым отъездом девушки-почтальона. Оттуда он вышел на разрушенную и пустынную деревенскую улицу. Стояла промозглая ночь, луны не было видно за тучами, однако осенний мрак был освещен заревом далекого пожара, частыми вспышками снарядных разрывов и разноцветными ракетами, которые то и дело взлетали с разных сторон.

От переднего края доносилась оживленная пулеметная и ружейная перестрелка.

С горькой досадой и с чувством, похожим на стыд, Иван подумал, что ему все-таки пало на долю не воевать, а только печатать корреспонденции о чужих боевых подвигах.

Он возвратился в избу и лег…

Еще до рассвета его разбудил нарастающий, совсем близкий грохот орудий, от которого, подрагивая, дребезжали оконные стекла. Где-то рядом с деревней били два полковых миномета.

— Эх, наши дают! Дают! — весело повторяли также проснувшиеся редактор, политрук — секретарь газеты, старшина и наборщики.

Но вдруг вслед за новым раскатистым гулом политрук вскочил с койки со взволнованным восклицанием:

— Эге! Добрались!

— Где это ахнуло? — зараженный его тревогой, спросил редактор.

— Это они батарею нашу, должно быть, нащупали. У птицефермы разорвался, — предположил старшина.

— Все в укрытие! — раздалась команда.

Иван не успел натянуть сапоги, как повторился раскат взрыва. Из окошек со звоном посыпались стекла. Пахнуло ночным холодком.

— Живей! — подгонял Ивана редактор, торопливо затягивая на себе ремни снаряжения. Остальные все уже выходили.

— Товарищ старший политрук, связной с приказом из штаба! — выпалил с порога шофер.

При свете карманного фонарика редактор пробежал глазами бумагу и приказал немедленно быть готовыми к выступлению.

Убрать в автобус замаскированный в ивняке типографский движок, задвинуть в ящики кассы со шрифтом, укрыть брезентом отпечатанный, но еще не разосланный тираж — все это было делом минут… Пока они собирались, где-то невдалеке от деревни уже начали постукивать пулеметы, донеслась нестройная винтовочная стрельба, и вдруг по деревне ударило сразу несколько мин. Осветительные ракеты теперь взлетали всего в каком-нибудь километре от расположения редакции. Всем приказали дослать патроны в стволы и быть готовыми к бою. Однако в бой они не вступили. Они тронулись растянувшейся колонной в десяток штабных машин по лесной малоезжей дороге, покидая селение, где уже загорелись соломенные кровли. Высокое пламя освещало вершины деревьев. По следам ныряющей в ухабах автоколонны на дороге и рядом, в лесу, бесприцельно и беспорядочно рвались немецкие мины…

Всю ночь пропетляв по лесным дорогам, они оказались всего километрах в двадцати к востоку от прежнего расположения, обойдя Ельню с юга. На стоянке у небольшой деревушки, через которую Иван проехал всего полтора суток назад, по общему смятенному настроению и некоторой нечеткости приказов он догадался, что сейчас они не просто меняют дислокацию политотдела и редакции, а с вынужденной поспешностью отступают.

В первый миг даже сердце заныло от этой мысли. Но оптимизм, свойственный молодости, поднялся на дыбы: «Не может быть! Куда же еще отступать!»

Однако, когда колонна опять снялась с места, картина дороги заново разбудила тревогу.

Толпы беженцев торопливо шагали рядом с телегами, нагруженными наскоро сложенным скарбом и кучами ребятишек, с тоскливо мычащими коровами и телятами, привязанными позади телег. Выбиваясь из сил, они тащились пешком — с узелками, лыковыми кошелями, мешками, женщины — с грудными ребятами на руках. Колхозники и горожане с одинаково угрюмой укоризной, молча провожали глазами катившиеся к востоку автоколонны, перегруженные бойцами и командирами. Местами возле дороги валялись конские туши, покинутые в оглоблях вместе с телегами, лежали трупы гражданских беженцев, расстрелянных из пулеметов фашистской авиации. Среди них были и дети. Иногда одинокая женщина или мужчина протягивали красноармейцам ребенка, умоляя захватить его, спасти от врага, да так и исчезали из глаз позади машин в безнадежной беспомощности… Ивана охватывал стыд: «Мы, молодые, вооруженные, покидаем тут беззащитных!»