Матвей Ройзман - Всё, что помню о Есенине

• Название: Всё, что помню о Есенине
• Автор: Матвей Ройзман
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Писателю М. Ройзману посчастливилось близко знать Сергея Есенина. В его воспоминаниях содержится много новых сведений о жизни и творчестве этого большого советского поэта. Автору удалось нарисовать живой образ Есенина, передать его характерные черты. В книге Есенин предстает перед нами таким, каким он и был на самом деле, — великим тружеником и патриотом.

Стихи С. Есенина цитируются по изданию: Сергей Есенин. Собр. соч. в 5 т. M., Гослитиздат, 1961–1962

---

«Пальмы». Изд. Всерос. союза поэтов, 1925, стр. 19

И в том же сборнике стихов появляется цикл моих стихов «Россия». Это ли не влияние Сергея?

Очень характерно, что в то время как Есенин еще был за границей, на заседании «Ордена» Мариенгоф оглашает «Почти декларацию». Она составлена им с участием Шершеневича, в ней есть такие строки: «Пришло время либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху». И далее: «В имажинизм вводится, как канон: психологизм и суровое логическое мышление». И еще: «Малый образ теряет федеративную свободу, входя в органическое подчинение главного образа». Конечно, эти строки льют воду на мельницу правого крыла, на статью Есенина «Быт и искусство», и мы единогласно утверждаем «Почти декларацию», которая появляется во втором номере «Гостиницы».

Да что имажинисты! В день шестидесятилетия Есенина один критик, выступая по радио, перечислил два десятка фамилий известных поэтов, которые обязаны своим рождением Сергею. А вот если бы внимательно изучить, начиная с 1919–1920 годов, все произведения известных и неизвестных поэтов, то их наберется не два десятка, а две сотни! Я пишу об этом уверенно, потому что до последнего дня существования Союза поэтов (1929 г.) работал в правлении и читал стихи начинающих и уже печатающихся поэтов в разных городах…

Мир был восстановлен между всеми имажинистами, когда в начале 1922 года вышел сборник «Конский сад. Вся банда», где были напечатаны стихи семи поэтов-имажинистов.

Внезапно над «Орденом» разразилась гроза. В первом номере журнала «Печать и революция» А. В. Луначарский напечатал статью «Свобода книги и революция», в которой резко отозвался об имажинистах. Почти в то же время он, обрушившись на сборник «Золотой кипяток», сложил с себя звание почетного председателя Всероссийского союза поэтов. (Союз не имел никакого отношения к «Золотому кипятку», который был выпущен издательством «Имажинисты».)

Трое командоров собрались в Богословском переулке и решили ответить Луначарскому. Есенин написал записку редактору журнала «Книга и революция» И. И. Ионову, с которым был в дружеских отношениях, и приложил письмо, адресованное Луначарскому. Но Ионов не очень-то охотно откликнулся на просьбу Сергея. Тогда было послано приблизительно такое же письмо редактору журнала «Печать и революция» В. П. Полонскому. Осторожный Вячеслав Павлович переслал письмо Анатолию Васильевичу и попросил, чтоб он ответил. Здесь тоже дело затянулось.

Все это рассказал мне Есенин, когда я зашел на квартиру в Богословский переулок. Лежал Сергей на ковре, сбоку от него находилась небольшая старая коробочка от лото, а перед ним валялись нарезанные из карточек картонные квадратики: на одной стороне — цифра, на другой — написанное рукой Есенина слово. Он сказал, что пытается механизировать процесс сочинения стихов и образов. Взял из кучи несколько квадратиков, прочитал:

— Вечер, свечи, — и произнес вслух:

Вдали розовый вечер
Зажег желтые свечи…

— Один мираж, а не поэзия! — воскликнул Сергей с огорчением.

Он собрал квадратики, положил их в коробочку, закрыл ее и, встав, положил на подоконник.

(Я упоминаю об этом потому, что многие мемуаристы, например, друг Есенина С. Клычков, напечатал статью о том, что Сергей «заготавливал карточки со словами для поисков случайных образных сочетаний».[30] Другие же писали, что у Есенина были целые корзины с записками, на которых были занесены образы из его словаря. А на самом деле эта придуманная Сергеем игра ограничилась сотней квадратиков и продолжалась недели три, не больше.)

Когда я шел от Есенина, встретил по пути Шершеневича. Он, задумавшись, прошел мимо меня, и я окликнул его:

— Что с тобой, Дима?

— Со мной ничего, — ответил он, пожимая мне руку. Но я видел по его лицу, что ему не по себе. Неужели он все еще переживает трагикомическую историю с его книгой «Лошадь, как лошадь»? Этот сборник стихов поступил для распространения в Центропечать. Сотрудники прочитали название и решили, что книга посвящена лошадям, и отправили весь тираж в Наркомзем, в отдел коневодства.

Спустя неделю Вадим пришел в Центропечать получать деньги и, узнав о судьбе своего сборника стихов, бросился в Наркомзем. Начальник отдела коневодства угостил Шершеневича морковным чаем с монпансье и заявил, что он в восторге от стихов Вадима: они будут способствовать увеличению поголовья лошадей. Начальник сказал, что пишет по этому поводу докладную товарищу Буденному.

С большим трудом удалось вернуть книгу в Центропечать…

Я взял Вадима под руку, отвел в сторону и объяснил:

— Я вижу, Дима, что ты не в своей тарелке. Что произошло?

Вместо ответа он спросил:

— Не знаешь, чем закончилось дело Гольцшмидта? Это случилось в жаркий июльский день прошлого года. Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано «Долой стыд!» Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете это — человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла. Вдруг откуда не возьмись бойкая старушка закричала: «Ах вы, бесстыжие глаза!» — и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц белым зонтиком. Та несла двумя руками древко и не могла защищаться. Обозлившись, первый русский йог вырвал зонтик из рук старушки и забросил в Дмитровский переулок. Старушка упала и завопила. Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц. В это время подоспели милиционеры и доставили всех троих в 50-е отделение милиции, которое тогда помещалось в Столешниковом переулке. На территории этого отделения находился клуб Союза поэтов, я был знаком с милицейскими работниками и прочитал протокол. Футурист жизни и его спутницы сперва находились в камере предварительного заключения, а потом, после суда, были высланы из Москвы с правом жительства повсюду, кроме шести столиц наших республик («минус шесть»). В провинции первый русский йог начал выступать в роли фокусника, гипнотизера и в заключение программы разбивал о свою голову разные предметы…

Я сказал с усмешкой Вадиму, что, полагаю, «Орден» не собирается организовать манифестацию раздетых имажинистов.

— О, нет! — сказал он. — Иначе разбегутся не только двуногие, но и четвероногие! Сегодня вечером мы окончательно решим, что делать, и вынесем предложение на обсуждение…

Я шел и размышлял о том, что же задумали наши командоры? Шершеневич — человек смелый, волевой, опытный в литературных боях — вряд ли повел со мной такой разговор, если бы не затевалось что-нибудь из ряда вон выходящее.

К тому же не понравилось мне, как выглядел сам Вадим: щеки ввалились, веки красные, в углах губ — морщины. Неужели все это произошло оттого, что предстояло наше выступление с протестом?

Только спустя несколько месяцев, зайдя к нему домой по делу, я узнал, что произошла трагическая история: Вадим полюбил артистку необычайной красоты, обаяния, ума — Юлию Дижур. Она ответила ему взаимностью. Когда он познакомил меня с Дижур, я от души поздравил их, понимая, что они станут мужем и женой. Но вот Дижур повздорила с Вадимом, и он ушел от нее, заявив, что никогда не вернется: он хотел проучить ее. Она несколько раз звонила ему по телефону, он не поддавался ее уговорам, и она выстрелила из револьвера себе в сердце. Почти все стихи, как и последняя книга Вадима,[31] посвящены памяти Юлии:

Как папиросой горящей, подушку лбом прожигая в ночи,
Сквозь зеленое днище похмелья
Сумасбродно и часто навзрыд лепечу
Неистовое имя Юлия.

Я встречался с Вадимом до начала Отечественной войны, и он всегда вспоминал о Юлии. Умер он в Барнауле в 1942 году от милиарного туберкулеза.

Сергей предложил мне собрать «Орден имажинистов» в ближайшие дни. В текущих делах заслушали заявление-поэта Сергея Спасского, который просил принять его в «Орден». Стихи его читали, слышали выступления в клубе и проголосовали за него.

Мариенгоф прочитал то место статьи А. В. Луначарского, где нарком ругал имажинистов. Прочитал он и ответ командоров, адресованный в те два журнала, о которых уже говорил мне Сергей. Анатолий внес предложение выйти всем членам «Ордена» ночью на улицы и расклеить на стенах листовки следующего содержания:

«Имажинисты всех стран, соединяйтесь! Всеобщая мобилизация поэтов, живописцев, актеров, композиторов, режиссеров и друзей действующего искусства № 1