Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

• Название: Каракалпак - Намэ
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Жанр: Современная проза

Роман-эссе

Перевод с каракалпакского Евгения Сергеева

---

Учился.

Однако, в отличие от некоторых моих нынешних коллег, не рискну сказать; мой учитель Пушкин (или Лев Толстой, Достоевский, Шолохов).

Не рискну, потому что если ученик не достигает уровня своего учителя, то лучше бы ему и не поминать имен наставников (благо никто из них нас в ученики не приглашал), лучше не поминать, дабы ненароком не запятнать эти имена. Во всяком случае, мне так кажется.

15

Верно говорят: «Глаза трусливы, да руки смелы». Чем лучше я узнавал литературную классику, чем отчетливее представлял всю ее глубину, тем страшнее мне становилось. Но глубина манила, и я хоть и не надеялся вскорости познать все «до дна», но уже погрузился с головой. Писать начал еще больше.

Однажды летом 1951 года сидел я в читальне Центрального парка Нукуса. Зашел туда от безделья. Каникулы, занятий в пединституте никаких. Вот и решил в свободное время полистать газеты и журналы. Вдруг…

Да-да, именно. Я и глазам не поверил… Еще раз перечитал. Нет, все верно. Они! Мои стихи. В молодежной газете «Жас ленинши», на последней странице, ближе к левому нижнему углу мое стихотворение «Желание», а под ним — моя фамилия и даже имя полностью.

Наконец-то! Свершилось!!

Я, кажется, воспарил вместе со стулом, на котором сидел. Радость распирала грудь. Лицо сияло. Наверняка в этот миг от меня исходило какое-нибудь невероятно мощное излучение. Свет какой-нибудь. И хотя солнце и так стояло в зените, но свечение, испускаемое мною, наверняка ощутил бы любой. Будь в это время хоть кто-нибудь в читальне.

Но, увы, не было никого. Даже библиотекарша забилась поглубже в тенек и на меня внимания не обращала. Хотел было уже подбежать к ней и заорать: «Это мое стихотворение! Видите! А Тулепберген Каипбергенов — это я! Вот смотрите! Я!» Но, правда с трудом, сдержал себя.

Впрочем, из-за того, что читальня была пуста, я, признаюсь, совершил то, чего ни раньше, ни позже не делал. Не сделал бы и тогда, будь рядом хоть кто-то. Я украл газету. Свернул ее аккуратно и, сунув за пазуху, вышел в парк, надеясь хоть там отыскать знакомых. Но куда там. Жара. Каникулы. Ни единого знакомого лица.

Но вдруг (опять «вдруг» — день сплошных неожиданностей) у самого выхода наталкиваюсь на нашего аульного коше-бия. Я даже не успел удивиться, не расспросил его, какими судьбами он в городе оказался, не осведомился ни о его здоровье, ни о том, как там в ауле поживают мои домашние. До того горел желанием хоть перед кем-нибудь похвастаться, что тут же, без всяких предисловий сунул ему в руки газету и, ткнув пальцем в стихотворение, выпалил:

— Мое! — Переведя дыхание, добавил:- Здравствуйте!

Коше-бий, казалось, тоже ничуть не удивился моему появлению. Он словно нарочно дожидался меня здесь, у входа, и ждал будто бы именно затем, чтоб первым из всех людей прочитать мое стихотворение. Впрочем, любой уважающий себя коше-бий уверен, что именно он и должен обо всем случившемся с любым жителем аула (нынешним жителем или бывшим, не имеет значения) узнавать первым, из первых рук, из первых уст.

Читал он медленно. То ли наслаждался, то ли грамоту подзабыл, то ли видел уже плоховато, и мелкий, бледный газетный шрифт был ему «не по глазам». Пока прочитал, казалось, прошла целая жизнь. По крайней мере, за это время я успел поведать ему не только всю свою творческую судьбу, но даже поделился и планами на будущее.

Дочитав, он вместо похвалы произнес какую-то несуразную фразу:

— А разве ты еще не оставил намерений стать поэтом?

— С какой это стати я должен оставлять свое намерение, если — вот, видите — оно уже осуществляется?

Я вдруг заметил, что начинаю говорить не литературным слогом, а языком коше-бия.

— Неужели ты не осведомлен об анекдоте касательно поэтов?

Я ответил, что в институте мы изучаем теорию и историю литературы, а также биографии таких писателей, как Шекспир, Гёте, Пушкин…

— Значит, ты не имеешь представления касательно этого анекдота, поскольку он целиком посвящен не каким-то там поэтам, а нашим, каракалпакским. Ну так слушай внимательно.

Анекдот, рассказанный коше-бием. В недавно минувшие годы Великой Отечественной войны наши местные власти нукусского городского масштаба решили организовать воинскую часть в составе одних поэтов, поскольку все поэты — люди патриотически настроенные, граждане высокосознательные и боевые. Как вышестоящие инстанции, тчк и нижеследующие поэты выразили по поводу этого решения свое принципиальное согласие.

И вот все поэты пришли к военкомату и расположились общим фронтальным строем одной шеренги. Выступил из военкомата командир и приказал:

— По порядку номеров рассчитайсь!

Но они, вопреки команде приказа, начали на свой манер рассчитываться следующим образом:

— Первый. Первый.

— Первый…

Тогда командир, взяв в расчет особенности их творческой психологии, решил прекратить дальнейший расчет и, перестроив их в две шеренги, повести прямо на вокзал. Согласно принятому решению, он отдает им следующую команду:

На «первый» и «второй» рассчитайсь!

А они опять:

— Первый.

— Первый.

— Первый…

На основании вышеизложенной причины сформировать из них отдельную часть не оказалось в состоянии возможности, поэтому их распределили по одному.

Коше-бий рассказывал с таким азартом и так громко, будто хотел рассмешить не только меня, но и весь город. Действительно, двое-трое прохожих приостановились, чтобы послушать этот анекдот. А мне он показался пасквилем, и я почел личным долгом вступиться за честь коллег, особенно теперь, когда я сам опубликовал стихи и уже могу смело говорить, что принадлежу к славному племени поэтов.

— Такой анекдот можно рассказать о ком угодно, — сердито возразил я. — Разве только одни поэты хотят быть первыми в своем деле? А рабочие разве не рвутся в передовики? А бригадиры не хотят разве выйти на первое место? Разве не военные сочинили поговорку: «Плох тот солдат, который не надеется стать генералом»? И вы наверняка тоже хотите быть лучшим среди кошс-биев. Я вот прямо говорю: хочу стать первым среди поэтов! И ничего плохого в том нет. Вполне жизненное желание.

Коше-бий подумал и изрек:

— Действительно, граждане всех специальностей соревнуются промеж собой в достижении первенства результатов своей профессии. Но никто, как поэты, не вступает из-за этого в конфликты при помощи ссор и мелкой грызни.

— Они и не ссорятся, — вразумлял я, — они выясняют отношения. Оружие поэта — слово. И слово многозначное. Я могу назвать вас «худым человеком». А вы можете понять это двояко. Если вы поймете это как оскорбление, что, мол, вы плохой человек, то обидитесь. А если поймете это как похвалу, что в ваши лета вы еще стройны и худощавы, то обрадуетесь.

У каждого поэта свой выбор образных слов, своя образная система, — пояснял я научно и, как мне казалось, доходчиво, — но бывает, что один поэт не принимает образность другого и неверно понимает его слова.

Поэты не ссорятся, они критикуют друг друга. Обычно критикуют публично, в печати. Но это вовсе никакая не грызня. А напротив, так они стараются помочь своим коллегам избавиться от ошибок и достичь большего совершенства.

— А почему бы им не проводить взаимный обмен критическими ошибками с глазу на глаз, без посредства печатной помощи?

— Можно и так, — соглашался я, — Но если критикуется опубликованное произведение, то и критика должна быть публичной. Когда стихи напечатаны, они становятся всеобщим достоянием, — вымолвил я не без гордости. — И в таком случае все должны знать, что их общее достояние имеет тот или иной недостаток.

Коше-бий глянул на меня хитро и сказал:

Не соглашаясь с твоим выступлением, я полагаю, что вопрос сути в иной плоскости дела. Скажи, сколько платят за стихи?

— Пока я еще не получал гонорара, но один из знакомых поэтов говорил, что платят десять рублей[50] за каждую строчку. И это самое малое.

- Ой-бой! — удивился коше-бий.

— А как же? — Меня обрадовало его искреннее удивление. — Это еще не предел… Все зависит от стихов. За хорошие дают и больше, по двадцать пять рублей за строку.

— За каждую?

— Конечно, за каждую.

— А какое количество строчек можно написать в течение срока одного рабочего дня? Если взять персонально лично тебя, то за какой временной отрезок написал ты эти двадцать строк?

— За один вечер.

— Ой-бой!! — еще громче воскликнул он. — А за критику тоже платят?

— Разумеется.

— Вот и вопрос сути, — заявил он. — Свои стихи пишешь — идет получка зарплаты денег, чужие стихи критикуешь — обратно деньги берешь. — Коше-бий торжествующе поглядел на меня и ни с того ни с сего предложил:- Пойдем-ка пообедаем.

Не хотелось мне никуда идти после такого разговора, да и денег, честно говоря, не было.