Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

• Название: Каракалпак - Намэ
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Жанр: Современная проза

Роман-эссе

Перевод с каракалпакского Евгения Сергеева

---

Долго такое лекарство искали, наконец нашли. Подсыпали в еду своему государю, и стал он понимать людей и выслушивать их. II жизнь в том государстве вновь наладилась.

Уж не хотите ли вы сказать, что если эти ребята после окончания педучилища не позабудут половину своих знаний, то им и преподавать в первом классе нельзя?

— Вы хоть и большой начальник, а этой маленькой притчи не поняли. Ну, спасибо за откровенность, а я пойду, — произнес он с обидой и, вдруг повернувшись к нам, добавил:- Ребята, у нашего народа много легенд, сказаний, притч, загадок. Учитесь понимать их смысл. И не забывайте детям рассказывать притчи и сказки. Это ведь тоже воспитание литературой. Только устной литературой.

Адылов погрустнел. Видимо, притча, и особенно последние слова, старого учителя задели его за живое.

— Ребята, — обратился он к нам, помолчав немного, — мне приходилось слышать, что великий русский писатель Федор Достоевский говорил: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели». А если так подумать, то откуда вышли мы, каракалпаки? Конечно, из фольклора, из этих вот сказаний, преданий, притч. Да и совсем ли мы вышли из них — тоже вопрос. И надо ли выходить совсем? Ваша учеба — это подготовка к преподаванию, к наставничеству. Но не надейтесь, что, окончив педучилище, вы будете только обучать других. Нет, вам придется и самим постоянно брать уроки у других людей. Так уж устроена жизнь…

12

Для меня до сих пор загадка: почему это районо выдало мне направление в школу-семилетку, что находилась в пяти километрах от моего родного аула, когда в нашей десятилетке как раз не хватало учителей? Но логика казенного мышления неисповедима. Сколько я ни убеждал, сколько ни доказывал. Нет. Уперлись, и все тут.

— Нам виднее, — говорят, — куда вас направить на работу. А для вас должен быть один закон — трудовая дисциплина.

Директор той школы, куда меня определили, издал приказ, согласно которому я полностью брал четвертый класс, а еще из-за нехватки учителей вынужден был преподавать математику в 5 — 6 классах. Через полгода меня назначили еще и старшим пионервожатым. Но мало того, на меня же возложили обязанность вести литературный кружок, хотя сам директор преподавал каракалпакский язык и литературу, и, казалось бы, ему заниматься кружком сподручнее.

Впрочем, я и не противился. Во-первых, вести литкружок — это совпадало с моими интересами. А во-вторых, чем сильнее меня загружали, тем более значимым и ценным работником я сам себе казался. Одно плохо — свободного времени практически не оставалось.

Притча, которую поведал мой дедушка. В давние времена жил один многодетный отец, и больше всех своих детей любил он младшего сына. Всюду-то брал его с собой, и доверял таскать самые тяжелые вещи, и только ему позволял прислуживать себе за столом, и даже собственную посуду мыть разрешал только ему. Такое доверие радовало парня, и он старался изо всех сил.

А братцы его меж тем оженились, хозяйством обзавелись. Кто в учебу пошел, кто по торговым делам, но все преуспели, и каждый стал славен и знаменит. А любимый сынок все при отце крутился. Но однажды опомнился и говорит отцу:

— А когда же мне начинать жить своим домом?

— Наконец-то, — обрадовался отец, — а я уж боялся, что ты так никогда за ум и не возьмешься.

Отвел отец сына на берег Аму, в то место, где впадает она в Аральское море, и сказал:

— Вот, живи здесь. Строй дом. Лови рыбу, — а сам пошел погостить к другим детям, да так больше и не вернулся.

Уж не мы ли потомки того старательного сына?

К чему я говорю тебе это, Тулек? А к тому, что, может, и твой директор ждет, когда же ты сам за ум возьмешься.

Легенда, рассказанная моей матерью. Давным-давно у одного шаха тоже был любимый сын. Остальным сыновьям стало завидно, и начали они клеветать на него и наконец добились того, что шах поверил той клевете и возненавидел сына, которого прежде любил. Так возненавидел, что решил его казнить.

Однако для родителей сын — всегда сын, и захотел шах дать ему возможность спастись. А для этого позвал к себе судью, отсыпал судье монет и говорит:

— Предложи моему сыну две бумажки. На одной пусть будет написано: «Казнить», а на другой: «Помиловать». Не хочу, чтобы я стал виновником его смерти. Пусть сам вытянет бумажку и сам решит свою судьбу.

Судья обещал так и сделать. Но другие братья узнали о том и тоже подкупили судью. И дали ему денег больше, чем шах. Попросили они, чтобы и на одной бумажке и на другой было написано слово «Казнить».

Настал день суда. Судья протягивает шахскому сыну две бумажки и говорит:

— Выбирай. Сам решай свою участь. Что вытянешь, то и будет.

А парень догадался о том, что замыслили братья против него. Подошел он, взял бумажку да не разворачивая и сунул ее в рот. Разжевал ее и проглотил. А потом обращается к судье и говорит:

— Я вкусил то, что уготовила мне судьба. Теперь разверните другую бумажку и прочтите, что там.

Судья разворачивает другую бумажку. А его люди окружили, при них наврать он не может, а потому читает то, что там написано. А написано там: «Казнить». Значит, парень вынул и проглотил ту, на которой написано: «Помиловать».

Его и помиловали.

Помни, Сере: из любого положения всегда есть выход. Не зря люди говорят, что одно верное слово может отвести сразу тысячу сабель, нависших над твоей головой.

Случай, который рассказал мой отец. Тут недавно провожал я нашего председателя. Да что там «провожал», если честно, то пьян он был вдребезги. Еле дотащил его. А он всю дорогу бубнил:

— Я с чего напился, — говорит, — я с тоски напился. А тоска с того, что чую неладное, а откуда беду ждать — не знаю. Когда, — говорит, — председателем сделался, так я враз приструнил всех, кто был мною недоволен. Кого вовсе от дел убрал, кого припугнул, и все они замолкли. Теперь против меня никто и слова не скажет.

Когда о чем ни спрошу, все одно талдычат: «Слава богу, под твоим руководством дела идут отлично».

Какое там к шайтану «отлично». Я ведь вижу, сколько кругом неполадок. Я ведь чую — а нюх у меня ой-ей-ей какой, — чую, что ошибок у меня навалом. А какие именно — понять не могу. И никто ведь не подскажет, чтобы исправить успел. Так вот и влипну. И загремлю. Ох, влипну…

Говорил он это, а сам чуть не плакал.

Сынок, начальство, оно, конечно, несогласных не любит, но уважает, если умное. Потому уважает, что чует: без них оно и само пропадет. Так что ты уж будь поежистей, позанозистей.

* * *

Я, конечно, как и подобает, с вниманием выслушивал старших — и отца с матерью, и бабушку с дедушкой, и аксакалов с коше-бием, но, признаюсь, не очень то задумывался над всеми этими притчами, легендами и рассказами из жизни. Просто времени для размышления над ними не было.

Дел невпроворот. Встать с утра пораньше и спешить за пять километров в школу. Там — уроки, пионерские собрания и слеты, заседания педсовета и литературного кружка. Вечерами — проверка тетрадей и подготовка к завтрашним урокам. И так день за днем и без конца.

А если и выдавалась свободная минутка, то голову я загружал не размышлениями над преданиями и поверьями, а строчками и рифмами ненаписанных стихов.

Бросить это занятие я не мог. Сколько уже потерпел на нем! Сколько обидных слов из-за него выслушал и вычитал! Ни единой похвалы не удостоился. Но оно доставляло мне какую-то тайную радость. Было почти что манией. Почти что скрытой болезнью.

Стихи я писал и писал. Некоторые из них продолжал посылать в редакцию, продолжал, несмотря ни на что. И ждал, ждал, когда же опубликуют. Если по какой-то причине я не успевал с утра просмотреть хоть один из номеров газеты, то моментально закрадывалось сомнение-надежда: а может, именно в этом-то номере их и напечатали? В такие дни, входя в класс, я с нарочитым спокойствием спрашивал:

— Ну как, дети, что в сегодняшней газете пишут? Поднимите руки, кто читал?

Я ждал, что вот сейчас они дружно загалдят, и я пойму по их голосам и лицам, что они уже видели мое стихотворение и конечно же оценили его по достоинству.

Пусть не все, пусть хоть один кто-то встанет и скажет, что сегодня с утра он прочитал мое стихотворение. Пусть даже не хвалит его, пусть только скажет: Учитель-ага, я прочитал ваши стихи.

Но нет. Ответы были как и всегда. Я их уже наизусть помнил:

— К нам в аул газета опаздывает…

— А у нас в доме ее не выписывают…

— Я не успел прочитать, утром читал отец…

* * *

На следующий год ушел из школы мой директор, и на его место пришел Тажетдин Сейтжанов. Теперь он народный поэт Каракалпакии, но уже и в то время писал стихи. Не просто писал, а еще и публиковал их в республиканской газете. Я конечно же многие годы внимательно следил за поэтической рубрикой газеты, а потому не только имя, но и произведения Сейтжанова были мне знакомы.