Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны

• Название: Короткая ночь долгой войны
• Автор: Иван Арсентьев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988

Введите сюда краткую аннотацию

---

- М-может, они замедленного д-действия? - предполагает Янковский, чуть заикаясь.

- Во всяком случае, не мгновенного... - утешаю его и смотрю на часы. Оказывается, с начала боя прошло всего-навсего двадцать минут, а мнится - минула целая вечность. И то сказать, с чьей длиннющей монотонной жизнью сравнить этот куцый огрызок времени? Янковский пришел в себя, деловито интересуется:

- Итак, что дальше?

- Лично я собираюсь сидеть камнем, - отвечаю. - Не советую и вам разгуливать по бугорочкам. Если есть желание, зафиксируйте их на пленку издали. В подтверждение того, что родились в рубашке. Больше, надеюсь, в подобную катавасию не полезете?

- Не знаю, не знаю... Римляне говорили, что настоящую радость приносит только лишь настоящее дело.

«Гм... Вот те и на!»

Янковский принялся налаживать камеру. В зените опять поднялась пальба, появилась «рама», корректировщик «Фокке-Вульф-189», вздрагивает земля от тяжелых взрывов, кто-то мелькнул на бреющем... Фронтовая обыденщина. Мы продолжаем сидеть на своем «горбатом», как на островке, среди минного половодья и будем сидеть до тех пор, пока не поможет нам господь, то есть саперы...

Я выполнил задание, сбил вражеский самолет, не взорвался на минном поле, казалось бы - радуйся! Но радости я не испытываю. Чего мне не хватает? Риторический вопрос, я знаю чего.

Над передовой дрожит мутно-рыжая пелена, мимо проносятся стрижи, и их резвый свист слышен даже сквозь гул канонады, а меня раздирает обида за все и за всех. Обидно за самолет - это сложнейшее средоточие человеческих труда и разума, обидно за изувеченную выхолощенную землю, на которой неизвестно что и когда вырастет, обидно за оператора, который подвергался со мной смертельной опасности, чтобы оставить о нас след в памяти будущих людей. Хотел запечатлеть, но вряд ли смог: полет получился неудачный. Я извинился перед Янковским.

- Что вы! Это я должен извиниться, плохо стрелял, а кадры великолепные. Одно скверно; в объектив не поймаешь. То земля, понимаете, дыбом, то небо, ну и «мессеры»-нахалы мешали снимать, но это в порядке вещей.

Янковский сидел на центроплане наискось от меня, и только сейчас я заметил в нем ту отрешенность, что ли, которая возникает в людях, непосредственно сталкивающихся со смертью. А вот что видел Янковский во мне, того не знаю.

После полудня саперы вывели нас из минных «посевов» и эвакуировали самолет.

Хотя жизненным принципом своим Янковский считал римский афоризм: «Истинную радость приносит лишь истинное дело», на следующий день к боевой работе его не допустили, а еще сутки спустя дырявая полуторка киношников убыла в неизвестном направлении. Убыла, чтобы ровно через год объявиться за тысячи километров в Польше. Видать-таки, «охота» на Кубани не отбила у Янковского охоту к острым ощущениям, то бишь к отысканию выдающихся кадров.

...Плывут на запад облака - нежно-розовые, словно подкрашенные. Обгоняя их, подлетаю к аэродрому «лавочкиных» прикрытия и вызываю по радио Федора Бочкина, по прозвищу «пан Пузач», часто сопровождающего меня на боевые задания. Мы с ним, как говорится, не один пуд соли съели за войну, находимся на короткой ноге и в разговоре не придерживаемся официальной командирской лексики. Федор-здоровила вдвое толще меня и короче на голову, я обещаю величать его в Германии «гер Баухман», что по смыслу равнозначно «пану Пузачу». Федор видит мою группу, взлетает с ведомым и начинает тут же красоваться надо мной вверх ногами. Голос у него - паровозный гудок. Спрашивает:

- Я вижу, ты стрелка поменял?

- Выражайся осторожней, - говорю. - Этот стрелок есть оператор кинематографа, усекаешь? Он снимает боевые сюжеты для истории ВВС. Ты имеешь много шансов влипнуть в историю, если не прекратишь кувыркаться над группой точно ог­лашённый!

- Ишь ты! А я-то не соображу никак, почему тебе честь такая, эскорт почетный, от нас аж две пары...

- Да, кстати, почему не вижу второй пары?

- И не увидишь, все в разгоне.

- Очень мило! А если «мессы» стеганут?

- Не боись, кто над тобой, гы-гы? - Федору, видать, надоело висеть головой вниз, принимает нормальное положение. - Ты опять на свою гнусную переправу?

- На фашистскую, - поправляю я.

- Что ж, помогай тебе аллах разутюжить ее, как вчера, а я помогу, чем смогу, навалясь да черту помолясь...

Навстречу нам начинают появляться облака посолиднее, копнами, за ними удобно укрываться от зениток противника, но за ними могут прятаться и фашистс­кие истребители.

Заоблачные рассуждения ненадолго отвлекают внимание, и я опять перевожу взгляд на землю. Район знаком хорошо, вот уже виднеется растушеванная в дымке река, пересекающая ее шоссейная дорога, по ту сторону - лес. А вот и тонкая спичка, переброшенная через серую лепту воды, - понтонный мост. Как всадить бомбы в эту спичку с двухкилометровой высоты - дело, как говорят, хозяйское. Мне не нужно напоминать, что сегодня - это не вчера, нынче положение гораздо более сложное, немцы настороже, нахрапом их не возьмешь. О внезапности и речи быть не может, меня видят черт-те откуда, наводчики давно получили данные для первого залпа. Приказываю своим по радио:

- Стрельбой не увлекаться, все внимание бомбометанию. Цельтесь точнее. Выбираю место для перевода в пикирование,   оглядываюсь   по   сторонам   -   и вдруг мне делается как-то не по себе. Что-то мне неясно, чего-то словно недостает,   или   я упустил что-то? Что? Оглядываюсь на группу - и тут меня пронзает  нехорошее удивление: не бьют зенитки, вот в чем дело. Не вижу ни единого   разрыва, это неспроста. Опять и опять шарю взглядом по небу- ничего подозрительного.   Мешкать дальше недопустимо, проскочу цель. Только было открыл рот, чтоб скомандовать «пошел!», глядь- от бортов всех «илов» разом оторвались капли красных ракет. Янковский торопливо докладывает:

- Командир, десять «худых»!

- Сколько? - не поверил я своим ушам.

- Десять «мессеров» атакуют, ракурс три четверти, удаление...

У меня перехватило дыхание. Делаю доворот вправо, чтоб видеть. Да, стая несется на нас. Что предпринять? Спикировать на переправу? Нет, на выходе нас перещелкают, как мух. Хочешь не хочешь, а придется вступать в невыгодный и, пожалуй, безнадежный воздушный бой. Приказываю:

- «Горбатые», освободиться от бомб и замкнуть круг!

Федору:

- Ты видишь, что затевается?

Тот не отвечает. Мельком замечаю его истребитель, несущийся в лобовую на фашистский косяк, но что он сделает с такой оравой? Повторяю по радио раз за разом, что возле переправы меня атакует десятка «мессершмиттов», требую истребителей расчистки воздуха. В момент передачи обстановки сверкают опять красные ракеты.

- Командир! - не говорит, а тревожно кричит Янковский. - Еще семь... извините, восемь «фоккеров» атакуют!

Сердце мое замирает. Восемнадцать на четверку «илов» и два Ла-5 - это конец. И когда! Конец войны на носу. У-у, гадючье племя! Недешево вам обойдется это...

- «Стрела-пять», ты слышишь, черт бы тебя подрал! Восемнадцать «мессеров» гробят четверку «илов», давай своих истребителей! - ору вне себя генералу, что сидит на станции наведения.

В ответ ни гугу. Впрочем, если генерал и говорит, мне теперь не до слушанья, я воюю. «Фоккеры» и «мессы» наваливаются странной бесформенной кучей. Что это с ними? Новая тактика? Подобного я никогда еще не видел, верчусь в кабине, как на иголках, подозревая подвох. Провороню - сшибут за милую душу. Мне ли да не знать, какой у немцев тактический строй, приемы атак! А тут похоже на свору грызущихся собак. Не иначе рассчитывают задавить численным превосходством. Но мои держатся в круге хорошо, не так-то просто разорвать нашу оборону.

- Стрелки! Беречь боезапас! Бейте только наверняка!

Атаки хлещут беспрерывно, ливень огня. Группа отбивается, кружится, и в глазах моих кружение. Мелькают огненные трассы, камуфлированные фюзеляжи, струи седого воздуха, сорванные с консолей крыльев. Протянулась белая полоска- купол раскрывающегося парашюта, кто-то сбит. Кто? Мои на месте, старательно прикрывают друг другу хвосты. Янковский помалкивает, не стреляет. Пулемет заело? Спрашиваю, кто сбит?

- «Фоккер»...

- Почему молчите?

- Прицеливаюсь получше...

«Ну и ну! Послал бог вояку... Прицеливается! Полигон ему здесь, видите ли!» Но вот и он наконец открывает огонь. Короткая очередь - и злорадный вскрик:

- Е-е-есть!

Что там у него «есть», не спрашиваю, «фоккеры» зажали четвертого ведомого Зубкова, а стрелок молчит, словно его нет. Трассы немцев вот-вот коснутся крыла Зубкова, но Зубков видит и, упреждая противника, скользит влево и сразу же вправо. Правильный маневр, молодец! И тут же меня осеняет догадка: он показывает заднюю кабину. Защитного фонаря нет, стрелка не видно. Убит? Упал на пол раненый? Или струсил, спрятался на дно кабины? Фашистские пилоты заметили это раньше меня и повисли на хвосте Зубкова.