Илья Бражнин - Недавние были

• Название: Недавние были
• Автор: Илья Бражнин
• Издательство: Северо-западное книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Илья Яковлевич Бражнин, автор широко известных книг «Моё поколение», «Друзья встречаются», «Сумка волшебника» и ряда других, своим творчеством прочно связан с Севером, с Архангельском, где прошли его детские и юношеские годы.

В своей книге И. Бражнин с теплотой и лиричностью рисует картины старого Архангельска, рассказывает о проводах архангелогородцами экспедиции Георгия Седова к Северному полюсу, о выставке картин ненецкого художника Тыко Вылко, о встречах со Степаном Писаховым и Борисом Шергиным, о жизни литературного Архангельска той поры и многих других «недавних былях», не утративших своего интереса и в наши дни.

---

Из стихов того мятежного, трудного, жестокого и прекрасного двадцать первого в книжку, к сожалению, вошло только одно стихотворение: «В голодный год». Вот его первые строфы:

Скатилась на покой луна крутой дорогой,

И звезды каплями роняет ночь в хлеба.

По выжженным полям к заре золоторогой

Ведёт меня впотьмах бездомная судьба.

В сухих подсолнухах буянит ветер прыткий,

Пахучим холодком глаза мои обмыв.

И рваный мой пиджак, и скудные пожитки

Давно уж брошены бродячим псам в обрыв.

Устало прохожу чрез сёла, рвы, долины,

Сутулит спину груз голодных страшных лет.

У старой мельницы свой гребень петушиный

Полощет в заводи задумчивый рассвет

Я процитировал три из четырёх строф, составляющих стихотворение «В голодный год». Почему так? Почему не все четыре строфы? Да уж больно соблазнительно было кончить цитату великолепно живописными строками: «У старой мельницы свой гребень петушиный полощет в заводи задумчивый рассвет», тем более соблазнительно, что я тут же вслед за цитатой и на её основе собирался начать разговор о живописности стихов Жилкина, о его превосходных пейзажах.

И всё же, по зрелому размышлению, я решил привести и четвёртую, заключительную строфу стихотворения:

Исчезнет скоро мрак, польётся ветер знойный,

И грудь, как рожь в полях, иссушит вновь сухмень,

И, указав мне путь к далёкой маслобойне,

О чём-то загрустит голубоглазый день.

Неправда ли, хорошо? И неправда ли - необходимо было привести и эту строфу, и по многим причинам. Гибельный суховей, который «и грудь, как рожь в полях, иссушит», в стихотворении о голодном двадцать первом, иссушившем поволжские хлеба и обрёкшем на голод миллионы людей, слишком важная составная часть, чтобы можно было пренебречь ею. Этого я не вправе был делать, как не вправе был опустить из поля зрения «далёкую маслобойню», быть может, спасительную для голодного путника. Нельзя без ущерба для целостности общей картины, общей настроенности стихотворения пренебречь и заключительной строкой: «О чём-то загрустит голубоглазый день».

Очень неожиданная строка в таком тематически жестком стихотворении. Эта жесткость и беспощадная открытость рассказа сразу и резко определена уже в заголовке: «В голодный год». Жесткость эта определена и в «бездомной судьбе» героя повествования, которая ведёт его неведомо куда «по выжженным полям». Жесткость эта в «рваном пиджаке» и в «скудных пожитках», которые за полной негодностью можно бросить в придорожную канаву или «в обрыв».

И вдруг это заключительно неожиданное: «О чём-то загрустит голубоглазый день». Откуда взялись силы у бездомного путника-поэта вызвать к бытию в эти тяжкие дни голубоглазый день будущего? Надо было иметь поистине мужественное сердце, полное веры в грядущее, Чтобы, пронеся по жизненным дорогам «груз голодных страшных лет», возвестить пришествие завтрашнего «голубоглазого дня».

О мужественном сердце поэта говорят не только его стихи, но вместе с ними и его жизнь. Всякий раз, как родной земле его грозил враг, молодой, а позже и немолодой Владимир Жилкин становился в ряды её защитников. Так было в первую мировую войну, когда, надев солдатскую шинель, Жилкин сражался на рубежах и за рубежами своей страны.

И вот, российской армии солдат,

Стою на берегах твоих, Евфрат.

Эти строки взяты из стихотворения «Воспоминания о Турции», в подзаголовке которого значатся трудные и кровавые «1914-1917 гг.».

Противостоящие на Евфрате в эти годы армии турок и русских состояли из рабочих и крестьян, и русский солдат Владимир Жилкин не мог не думать об этом.

Что занесло меня в нагорный мир

Из захолустий Ладог и Кашир?

Враги ли мне - потомок янычар,

Из Вана курд, из Анкары гончар?

Таясь, мы в камышах твоих, Евфрат,

Глушили рыбу взрывами гранат,

На разных берегах давили вшей,

Ругали генералов и пашей.

Смотрели, как багрятся клювы птиц

На вздутых трупах курдских кобылиц,

Как мертвые - плечо к плечу - полки

На Запад плыли в синеве реки.

Такие раздумья солдата в окопах первой мировой войны могли привести и, как известно, привели к тому, что:

И на ноги нас поднял лютый гнев,

И вот, от ярости рассвирепев,

Воткнули в глинозем свои штыки

Кавказские стрелковые полки.

Воткнул вместе с другими свой штык в землю и солдат одного из этих кавказских полков Владимир Жилкин. Но когда враги новой России, воткнувшей штык в землю и в первый день существования объявившей Декрет о мире, пошли на неё войной, молодой русский солдат Владимир Жилкин добровольцем вступил в Красную Армию.

Его зачислили в сорок пятую стрелковую дивизию, которой командовал И. Якир. Здесь, в дивизионной газете «Красная звезда», начинал свой поэтический путь красноармеец Жилкин. Здесь в девятнадцатом году было напечатано его первое стихотворение «На баррикады».

Позже молодой поэт был переведён в политуправление, находившееся в Харькове, и печатался в журнале «Зори грядущего», который издавал Пролеткульт. В Харькове Жилкин попал в живую деятельную среду литературной молодёжи, где запевалой был отличный украинский поэт Мыкола Хвыльовый.

Ещё раньше в дивизионной газете Жилкчн сблизился с таким же, как он сам, молодым красноармейским поэтом Владимиром Сосюрой, имя которого вскоре стало ведомо всей стране. Друзья, одновременно начавшие поэтическую работу в дивизионной «Красной звезде», одновременно же выпустили и свои первые стихотворные сборнички. Даже назвали они оба свои первые тощенькие книжечки одинаково и очень скромно: «Стихи».

Харьковский период жизни Жилкина был плодотворным, но недолгим. Закопошился в Крыму Врангель, в августе 1920 года сформировалась Вторая конная армия, и Владимира Жилкина прикомандировали к редакции армейской газеты «Красная лава». Вместе со Второй конной, участвовавшей и в штурме Перекопа, и в ликвидации чёрного барона, Жилкин прошёл гражданскую войну, после чего вернулся на отцовскую и дедовскую землю, в родные северные края.

Тема борьбы у поэта-бойца не могла не звучать и в его последующих стихах. Стихи из цикла «Интервенция» посвящены именно этой теме. Каждое из них развивает её по-особому, и иной раз очень остро и драматично.

Крик женщины вспыхнул и замер,

Под каменным сводом летя…

В одной из пустующих камер

На свет появилось дитя.

Так начинается «Баллада о крылатом человеке». Но что же было дальше? Каковы судьбы матери и ребёнка?

Однажды, - едва лишь багрянцем

За стенкой закат догорел, -

Явился тюремщик с британцем,

И мать увели на расстрел.

«…А в камере плакал мальчишка, слезами сиротства давясь». Его убить не успели. Он выжил и, рожденный в тюрьме, взмыл на победоносных крыльях в небо - стал лётчиком.

Нет лётчику радости большей,

Чем рваться вперёд, в облака.

Разил он германцев над Польшей

С ревущего штурмовика.

Отважному асу - за тридцать.

Геройством он веку под стать.

И лишь иногда ему снится

Далёкая мёртвая мать.

Не менее драматичны строки, повествующие о судьбе английского солдата-интервента в стихотворении «Томми».

На ферме возле Бирмингама

В плену забот

Стареет седенькая мама

И сына ждёт.

А сын привезён обманом в Архангельск, и только здесь, пройдя сквозь тяжкие испытания несправедливой войны интервентов против молодой Советской республики, мало-помалу прозревает.

Попав на фронт, он «ползком сквозь ельник» пробирается в расположение красных.

И став перед нашим командиром,

Сказал:

- Камрад!

Я понял всё…

Последующие строки повествуют о трагической судьбе Томми.

Стрелок Британии в жестоком

Погиб бою.

Погиб большевиком в далёком

Лесном краю.

В пустом осиротевшем доме

Не лейте слёз.

На дорогой могиле Томми

Семья берёз