Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II

• Название: Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга II
• Автор: Кондратий Биркин
• Издательство: АВТОР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: ISBN 5-85212-031-6

Предлагаем вторую из трех книг, написанных Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств.

Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и Любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.

---

— Какой же это царь? — говорил народ с неудовольствием. — Да нешто цари так поступают?

Но если такими глазами смотрела Русь на деяния своего царя, заслуживавшие одобрения и признательности, могла ли она не возмущаться, будучи свидетельницею поступков гнусных и непростительных? Неукротимо сластолюбивый, самозванец, не стесняясь никакими препятствиями, обольщал боярских жен, дочерей и даже молоденьких монахинь… Ксения Борисовна Годунова была его наложницей.

На одной из предыдущих страниц мы высказали недоумение при описании странного поступка вдовы Ивана Грозного, признавшей своим сыном бродягу и самозванца; но малодушию инокини Марфы еще можно приискать какое-нибудь оправдание — в защиту же Ксении Годуновой не находим ни слова. Жертвою грубого, зверского насилия честнейшая Девушка или женщина может быть раз в жизни, но чтобы в течение нескольких месяцев переносить ласки человека ненавистного, убийцы ее отца, матери, брата… переносить и покоряться этому жребию, не имея духу убить злодея или собственной, добровольной смертью избавиться от позора, гнусности, срама и на неистовые восторги злодея отвечать слезами и воплями — для этого надобно иметь в характере огромный запас трусости и подлости… Или Ксения, ослепленная самозванцем сменила ненависть на любовь и сердечно привязалась к нему? В таком случае, что же она за существо? Что же после этого женское сердце? Всякий исторический факт пробуждает в воображении целую живую картину, в которой, при соответствующей обстановке, группируются как бы воскресшие личности с их наружностью, одеянием, речами, звуком голоса… Какое сильное чувство омерзения овладевает нами при мысли о свидании самозванца с Ксенией Годуновой и во сколько раз убогая уличная нимфа выше и чище этой развенчанной царевны!.. Она и Лизавета Харлова (см. кн. 1), две родные сестры, отделенные друг от друга почти двумя столетиями. Незадолго до прибытия в Москву Марины Мнишек самозванец расстался с Ксенией Борисовной и приказал ее постричь в монахини под именем Ольги; здесь отставная фаворитка расстриги не зачахла с горя, и еще не скоро в слезах угасла ее молодая жизнь: инокиня Ольга пережила своего возлюбленного, была свидетельницею кровавой эпохи междуцарствия, избрания Михаила Феодоровича Романова и скончалась 30 августа 1622 года, имея около сорока лет от роду… Горе убивало ее очень медленно, если только это горе с годами не исчезло и если только есть на земле горе, которое тошнее смерти, — в чем весьма сомневаемся!

Разочарованный народ русский начал недружелюбно посматривать на царя и на всех иноземцев, его окружавших. Молва о том, что он беглый расстрига, пошла по всей Москве. Первым уличителем и первою жертвою был монах, разглашавший повсеместно, что он знавал Григория Отрепьева, именующегося теперь царем Димитрием Ивановичем, еще в бытность его в служках Чудова монастыря… Монаха удавили в темнице. Другим свидетелем истины был князь Василий Иванович Шуйский; он через купца Федора Конева и других своих приближенных разглашал по всей столице, что царь — самозванец, еретик, орудие иезуитов. Усердный Басманов донес Лжедимитрию о дерзких речах князей Шуйских, и они, немедленно схваченные, были отданы под суд, собранный из присяжных всех сословий… Начались допросы; Василия Шуйского пытали, но он от своих слов не отпирался и был приговорен к смерти, а братья его к ссылке. Приведенный на Лобное место, князь, раздеваемый палачом, громко сказал народу: «Братья! Умираю за веру Христову, за правду… за вас!..» Положил голову на плаху, и в этот самый миг посланный из Кремля царским именем объявил ему помилование, ко всеобщей радости. Василия, Димитрия и Ивана Шуйских сослали в пригородье Галицкое; имения их конфисковали.

Но пощада Шуйского не заставила молчать стоустую молву, а готовившаяся ему казнь не устрашала новых обличителей расстриги. Таковыми были его мать-вдова Варвара Отрепьева, его брат и дядя: их заключили, а последнего сослали в Сибирь. Дворянина Петра Тургенева и мещанина Феодора, называвших царя его настоящим именем, казнили, и они погибли как мученики, испытав перед смертью поругание и обиды безумной черни. «Туда вам и дорога, ништо вам!» — говорила она и в то же время шептала о царе, что он расстрига, бродяга, обманщик. Видя возраставшее к себе недоверие народное, царь набрал себе иноземную дружину из трех сотен телохранителей, под начальством капитанов: француза Маржерета, шотландца Вандемана и ливонца Кнутсена и перестал появляться один на улицах Москвы.

— Трусит! — решил народ и сделался смелее прежнего.

В сентябре 1605 года царь отправил в Краков за своею невестою Мариною Юрьевною Мнишек своего великого секретаря и казначея Афанасия Власьева. Предполагаемый брак с католичкою, не одобренный ни духовенством, ни боярами, будто масло, подлитое на огонь, озлобил народ. С другой стороны, папа римский напоминал царю об исполнении данного ему слова, т. е. о введении католицизма в России; Сигизмунд выражал свое неудовольствие на несоблюдение царем данных им королю обязательств… Самозванец попался между двух огней.

Первого ноября Власьев с драгоценнейшими подарками от державного жениха ясновельможной невесте прибыл в Краков, где и представился королю Сигизмунду; 12-го числа того же месяца, изображая царя Димитрия Ивановича, Власьев обручился от его имени с Мариною Мнишек. Последняя перед отъездом в Россию, прощаясь с королем Сигизмундом, поклонилась ему в ноги, к крайнему соблазну гордого царского посла… Этим временем царь, в ожидании невесты, проводил время безумно весело, пируя на свадьбах бояр и вельмож, которым в отмену стародавнего закона разрешил вступать в брак без предварительного царского на то соизволения. Первым вельможею, воспользовавшимся этой льготою, был престарелый князь Мстиславский, женившийся на двоюродной сестре царицы-инокини. Вся Москва принимала участие в пирах царских, на которых роскошь превосходила пределы здравого смысла. Наемники самозванца — ляхи, казаки, немцы — сыпали золотом; не только ели и пили — в банях мылись из серебряной посуды. Они черпали деньги из государственной казны, истощаемой царем без всякого помысла о безвозвратном ее истощении… Димитрий Иванович, вследствие постоянных гулянок смягчившийся сердцем, простил Шуйских, воротив их из ссылки и водворив в прежних правах и должностях… на свою голову! Прибытие изгнанника Василия Ивановича Шуйского в Москву было праздником для всего города; народ приветствовал его как мученика, пострадавшего за правду; недальновидный царь обласкал его как друга и для скрепления союза предложил Шуйскому породниться с собою женитьбою на родственнице Нагих, молодой княжне Буйносовой-Ростовской. Шуйский согласился, и свадьба его была назначена через несколько дней после царского бракосочетания. Стараясь милостями привлечь к себе бояр, царь в то же время вооружал против себя духовенство и весь народ московский. Духовенство негодовало на него, во-первых, за отобрание в казну многих монастырских имуществ и безвозвратные займы из церковной казны; во-вторых, за веротерпимость — так как царь дозволил в стенах Кремля служить обедни и католическим ксендзам, и лютеранским пасторам. Что же касается до народа, то он был выведен из последнего терпения наглостью иноземцев и казаков, бесчинства которых действительно переступали все границы. Поляки, входя в православные храмы во время богослужения, не только громко разговаривали и бряцали оружием, но прислонялись к иконам, садились на гробницы с мощами святых. Казаки, обходясь с народом со всей безнаказанной дерзостью грубой солдатчины, величая себя помощниками царя при возведении его на престол, обзывали людей русских жидами и нехристями… На Волге в это же время между тамошними казаками явился некий Илейко, выдававший себя за царевича Петра, сына покойного царя Феодора Ивановича (см. выше). Этот бродяга грабил на Волге купеческие караваны, а царь, в угоду казакам, не принимал никаких мер к усмирению грабителей. Замечательно, что во всех государствах появление разбойников на сухом пути, корсаров на море всегда предшествовало и предшествует великим переворотам, опасным недугом поражающим государственный организм. Тело политическое в подобных случаях напоминает тело больного человека, покрытое насекомыми, или дом, вследствие нерадивости хозяина наполненный тараканами и мышами.

Наконец ненависть к самозванцу проявилась даже в рядах людей, до тех пор ему безусловно преданных. Ему донесли, что между стрельцами весьма многие злословят его, называя врагом истинной веры. Стрелецкий голова Григорий Микулин в угоду царю изрубил смельчаков, но их смерть вызвала на мученический подвиг дьяка Тимофея Осипова. Исповедовавшись и по приобщении св. тайн, Осипов в кремлевских палатах в присутствии бояр назвал царя в глаза Гришкою Отрепьевым, рабом греха, еретиком и за это поплатился головою… Смолк его голос под топором палача и раздался другой, дряхлый, дрожащий голос Симеона Бекбулатовича! Он, крещеный татарин, взывал к русским, чтобы они постояли за церковь православную и остерегались происков иезуитов и злоумышлении самозванца… За это Симеона постригли в Соловецком монастыре. Так пришлось самозванцу бороться с ненавистью народною, у которой, как у баснословной гидры, на месте одной отрубленной головы вырастало десять новых. Василий Шуйский и Михайло Татищев укоряли царя за несоблюдение постов: он хотел удалить последнего в Вятку, но простил его по совету Бас» манова… как увидим, на погибель последнего. Царский престол, на который удалось взобраться смелому бродяге, приметно колебался под ним: под красным сукном, покрывавшим его подножие, искапывалась бездна; над головой самозванца висел не Дамоклесов меч, но секира народного мщения.