Макс Фрай - Русские инородные сказки - 6

• Название: Русские инородные сказки - 6
• Автор: Макс Фрай
• Издательство: Амфора
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-367-00727-5

Мы снова рассказываем друг другу сказки и записываем их, когда не лень, а потом из сказок составляется очередная книжка — казалось бы, что может быть проще? И в то же время меня не оставляет ощущение, что мы — издатель, составитель и авторы, все вместе — делаем нечто невозможное, невообразимое, немыслимое. Я не могу объяснить, почему обычная с виду книга, шестой по счету сборник авторских сказок, кажется мне чем-то «невозможным», но твердо знаю, что это — так.

Мы делаем невозможное, и у нас получается — вот он, философский камень, превращающий свинцовую тоску небытия в золотой огонь жизни. Мы делаем невозможное, и у нас получается — именно так я представляю себе рай. Мы делаем невозможное, и у нас получается — если смысл жизни не в этом, я так не играю.

Мне даже жаль немного, что я не могу быть просто читателем, который случайно берет в руки эту книгу, открывает ее наугад, начинает читать, а потом понимает, что уже полчаса стоит столбом посреди книжного магазина. Будь я читателем, счастье мое было бы неожиданным и пронзительным, и может быть, мне даже удалось бы сформулировать, почему обычная с виду книжка кажется мне чудом — уж не приснилась ли? Вопрос, впрочем, риторический, точного ответа на него не существует даже для составителя. И хорошо, что так.

---

— Не правда ли, эксклюзивно? — шепнул вкрадчивый голос под ухом. — Добрый доктор Гаспар Арнери работал всю ночь. Не говорите потом, что город не желает отблагодарить своего героя.

Тибул с ужасом глядел на сцену. Суок не только ходила там, приплясывала, поводила бедрами, потоки воздуха не только задирали ее алую юбку до самой груди — нет, Суок еще и пела! Пела тонким пронзительным голоском, от которого Тибулу захотелось заткнуть уши и завыть. Это не была больше его Суок, его тихая, молчаливая, все выслушивающая Суок, с волосами из нитрополипирена. Она стала совершенно чужой. Гимнаст шагнул вперед. Увидев выражение его лица, охранник встрепенулся и ринулся следом, вытаскивая на ходу пистолет. Он перехватил Тибула у самой сцены и принялся выкручивать гимнасту руку. Тогда Тибул другой рукой ударил охранника под подбородок, и сразу, по тому, как хрустнул позвоночник и голова откинулась назад, стало понятно, что сломана шея. Тибул вырвал пистолет из мертвой руки и три раза выстрелил в Суок, а потом поднялся на сцену и выстрелил еще три раза.

Человек наконец-то разжал челюсти собаки и запихнул туда листки. Еще некоторое время среди поплывших чернильных пятен можно было различить имена: Тибул, Суок, Три Толстяка и доктор Гаспар Арнери, а потом все размякло, утонуло и провалилось внутрь.

Человек с усилием вздернул белую собачью тушу за задние лапы и помахал ею перед домом:

— Эй! Эгей-гей! Я убил вашего пса! Как вам это нравится, хренососы?

В первую секунду казалось, что дрогнула земля, — но нет, это двинулся дом. Вот он отбросил ненужные стены, оставив только огромную крышу. Крышу поддерживали тысячи маленьких куриных ног, а куриные черепа горой были свалены у помойной ямы.

— Апофеоз войны, — хмыкнул человек, пока крыша, мелко семеня ножками, надвигалась на него.

И когда та придвинулась совсем близко, он отшвырнул в сторону собачий труп и подхватил стоящую рядом канистру с бензином. Окатив гнилую солому и раз, и два, и три из канистры, человек полез в карман за зажигалкой — но успел ли он отщелкнуть серебряную крышечку и приласкать бензиновое озеро голубым огоньком, я понятия не имею.

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА

РЫБНЫЙ ДЕНЬ

Готовили рыбу весь день. Отрезав плавники и вычистив внутренности, запекали в остывающих, подернутых нежным пеплом углях — прямо в чешуе, с солью и пряными травками, обернув каждую рыбину в два-три слоя широких плотных листьев. Варили в котлах: сперва рыбную мелочь, а после крупную рыбу, кусками — в готовом бульоне, с кой-какими овощами, припасенными или собранными здесь же, не разберешь. Чищеных рыбин вкладывали одну в другую и томили в горсти масла да в шелухе на малом огне, плотно прикрыв котлы крышками. Устроив из камней печи, коптили рыбу в сухом ароматном дыму. Жарили над огнем, нанизав на очищенные от коры крепкие ветви. Острым ножом тоненько пластали рыбную мякоть и ели сырой, приправив лимоном и маслом.

Ели, положив куски жареной рыбы на хлеб — пышный, теплый, с орехами, с кунжутом и тмином. Собирали хлебом растекшийся соус, крохотные, на пол-укуса хлебцы макали в бульон, сухими и тонкими хлебными листами вытирали пальцы.

Вечером женщины взяли корзины и пошли от костра к костру, собирая остатки и рыбьи кости.

— Все вверх да вверх… Постой, отдохнем, — одна из женщин окликнула подругу и уселась рядом с корзиной. — Умаялась. Хорошо, хоть на самой вершине убирать нечего, что там у него было-то — пять хлебцев да две рыбешки… Не на что и смотреть.

ПИКНИК

Долго шли: через холмы, огибая заросли кустарника, мимо рощ смоковниц и олеандров — пока наконец не вышли к горе. Я корзиной все руки оттянул, но оно того стоило. Забрались почти что на вершину, и такая нам открылась красота, такая… дух захватывает. Огляделись — а там и ручей нашелся, и рядом камень удобный — большой, плоский. Отец в сторону чуть отошел, присел — он немолодой у меня, понятно, устал, а слуг мы оставили еще у холмов, за лошадьми пусть смотрят, за поклажей. И хорошо, что их нет, что ж я — безрукий, сам не могу? Веток сухих наломал, из круглых камней сложил очаг. Принес воды от ручья — много, чтоб и умыться, и пить. На край камня постелил платок чистый, края прижал, разложил лепешки, виноград, орехи поставил, мед, гранатовые плоды… Один, как учили, не разламывая, покатал осторожно по камню туда и сюда, давя зерна, а после сделал надрез и собрал терпкий сок в чашу. Поднес отцу.

А у него на коленях веревка разложена, прочная, тройного плетения, а в руке нож. И он его вертит, будто бы солнце ловит на лезвие, играет — а сам в землю глядит, низко так голову наклонил, мне и лица не видать.

Отец, говорю, я тебе сок принес. Выпей. Он голову поднял, смотрит на меня, молчит. Отец, говорю, ты что — плачешь? Отец? Ты устал?

А он меня назвал по имени, запнулся, глаза прикрыл как от боли, сглотнул. Исаак, говорит. И опять замолчал. Сын мой. Исаак. Послушай меня…

ЛАБИРИНТ

«Живи», — сказала Лариса и втиснула в мою ладонь неудобный тяжелый ключ. И я стала жить.

Первые дни я почти не выходила из комнаты. Проскальзывала по нужде к узенькому коридорчику, мимо двух филенчатых, в наплывах белой краски дверей, плескала в лицо водой из медного крана над скособоченной раковиной, щелкала рычажком электрического чайника. И спешила назад, к себе. Там, в темноватой захламленной комнате, меня окружала тишина. Я перебирала глупые чужие вещи — такая у нас с Ларисой была договоренность: «Разобрать там, — она неопределенно помахала рукой, — разобрать, разложить». Я и раскладывала. С глухим стуком захлопывались дверцы, протестующее поскрипывая, вдвигались на место ящики. Тишина вползала в меня облаком на мягких лапах; умещалась напротив потертым плюшевым медведем. Я успокаивалась. За окном деревья роняли разлапистые цветные листья, а я, соря крошками, сидела на подоконнике — жевала булку и пила чай.

Ларису я не видела. Она передвигалась (жила? присутствовала?) в глубине квартиры, шумела и топала в своей квадратной, на два окна комнате, за которой, я знала, есть еще коридор, и ванная, и большая кухня с растрескавшейся краской на стенах, мраморным подоконником высокого окна и плиткой на полу.

Понемногу я стала исследовать квартиру. Она оказалась куда больше, чем я ее помнила, — впрочем, в те несколько раз, что я приходила сюда как гостья, мы сразу сворачивали, стучались в дверь, шумно радовались встрече, доставали пирожные и вино. Теперь я играла сама с собой в экспедицию: заворачивала в бумагу несколько бутербродов, наливала чай в термос. Привязывала к ручке своей двери конец бечевки и, медленно разматывая клубок, шла направо или налево по коридору, считая шаги и повороты.

* * *

— Бля… ну ты Ариадна… — Лариса неожиданно выскочила на меня из темноты. Я быстро нафантазировала Минотавра за одной из запертых дверей и нервно рассмеялась. Лариса повернула выключатель. — Пойдем… пойдем… — Лариса достала из кармана ключ и открыла дверь. За дверью начинался новый коридор.

— Да сколько ж здесь… — начала я.

— Весь этаж, — сказала Лариса. — Квартира на весь этаж, ты не знала? Пойдем, я тебя познакомлю с другими, — она коротко запнулась, — с другими гостями.

* * *

Там, за дверью, было интересно. Во-первых, там были котята! Серый и черный, они гонялись друг за другом по громадной прихожей, запрыгивали на груды висящей по стенам одежды, прятались в тенях, чтобы неожиданно выскочить и напасть на проходящие мимо ноги. Черный котенок вцепился когтями в задник моей тапочки и проехался следом за мной несколько метров.

«Другие гости» были представлены Лерой Ивановной (толстая старуха в халате, с черными неестественными бровями и лакированной прической с крутыми завитками кудрей), минутно показавшейся в дверях своей комнаты молодой парой (он кивнул, она спряталась за его спину, потом узкая бледная рука захлопнула дверь) и молчаливым таджиком — из его имени я запомнила только дважды повторяющийся звук «тх».

«Хозяйкой» здесь была Ирина — у нее были ключи от всех комнат в этой части квартиры.

— Да переезжай, — сказала она. — Тут места…

Я посмотрела на Ларису. Она махнула рукой:

— Переезжай, чего. Все лучше, чем в темноте бродить.

Я благодарно кивнула. Ира нравилась мне гораздо больше Ларисы. Я никак не могла вспомнить, когда мы познакомились, — казалось, что Лариса была всегда, шумела и топталась на периферии моей жизни, иногда приближаясь вплотную (тогда я мучалась: она совсем не умела держать дистанцию, нависала, заглядывала в глаза, тормошила, тянула меня). Ира была другая: черноволосая, тонкая, с ускользающим взглядом, неслышной походкой, с медлительной грацией большого зверя. Она по большей части молчала, заговорив, обрывала фразы точно в том месте, где уже без слов понятно необязательное продолжение, много курила. Я перебралась в комнату со скрипучим полом и полукруглым окном в частом переплете рамы. Ларису я больше никогда не видела.