Димитр Димов - Табак

• Название: Табак
• Автор: Димитр Димов
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Роман «Табак», неоднократно издававшийся на русском языке, вошел в золотой фонд современной болгарской прозы. Глубоко социальное эпическое произведение представляет панораму общественной жизни в Болгарии на протяжении пятнадцати лет – с начала 30-х годов до конца второй мировой войны. Автор с большим мастерством изображает судьбы людей, так или иначе связанных с табачной фирмой «Никотиана».

---

Но его внимание неожиданно отвлекла стрельба, вспыхнувшая на склоне горы. Доносилась она с той стороны, куда отошли первые группы отряда. Мгновение спустя в небо взвилась зеленая ракета. Кто-то негромко выругался. Зеленая ракета означала, что в тылу – противник. Мичкин тоже выругался, но не потерял присутствия духа и сказал успокаивающе:

– Все по местам! Это засада белых андартов… обыкновенных паликаров[67]… Наши с ними разделаются легко.

Но Мичкин знал, что это были отлично вооруженные бандиты, которые получали от греческих торговцев табаком деньги, от англичан – оружие, а от немцев – паек. Самые развращенные и жестокие негодяи на свете, они с одинаковым усердием служили трем сторонам. Больше всех они ненавидели коммунистов, потом – болгар, а люди, которым они сейчас устроили засаду, были и коммунистами и болгарами.

Стрельба быстро разгорелась на широком фронте. Среди людей, беспорядочными группами отходивших от станции, наступило замешательство. Некоторые повернули назад, другие пошли параллельно подножию горы с намерением обойти нападающих с фланга, а третьи залегли и открыли огонь по белым андартам. При лунном свете, который уже начал бледнеть, Мичкин и его товарищи видели, как темные согнувшиеся силуэты партизан бежали к оврагам, чтобы укрыться в них. В наступившей суматохе раздался голос Шишко, который, судя по всему, был где-то недалеко. Сердито крича, он старался организовать отступающих и посылал приказания через связных. Ему, видимо, удалось добиться своего – беспорядочная масса отступающих от станции разделилась на три группы, и каждая из них приняла боевой порядок с большими интервалами между бойцами, так что огонь андартов почти не задевал их.

Мичкин продолжал вести наблюдение за шоссе. Моторы ревели громче прежнего, но самих машин не было видно – они скрылись в лощине. Обернувшись назад, он увидел, что стрельба греков ослабевает. Они заметили обходное движение партизан и, чтобы предупредить его, стали перегруппировываться, удлиняя фронт. Удачный маневр Шишко вывел противника из засады, а в подвижном бою белые андарты, как и все наемники, были недостаточно храбры. Но бой этот требовал нового нечеловеческого напряжения от партизан, выбившихся из сил после трудного перехода до станции и сражения, длившегося всю ночь. Однако не было сомнения, что они сумеют прорваться к горам, и в этот миг Мичкин думал не о них, а о своей позиции на холме: они оказались в западне, так как находились между белыми андартами, которые могли спуститься с гор, немцами со станции и теми солдатами, что двигались на машинах по шоссе.

Итак, Мичкин снова почувствовал приближение смерти и понял, что. защита холма повлечет неминуемую гибель его группы, но у него и на этот раз не возникло мысля о бегстве. Оставалась крохотная надежда на спасение, если красная ракета поднимется в небо до того, как немцы обрушат на холм минометный огонь, и группе удастся пробить кольцо андартов, которое сомкнётся вокруг нее после отхода Шишко. Но рассчитывать на это не приходилось – ведь Шишко только начинал свой маневр, а группе на холме надлежало охранять его тыл. Мичкин почувствовал, что он со своими людьми обречен на верную гибель.

Пока бывший разносчик молока угрюмо размышлял, Ляте и еще несколько человек, которые залегли в окопах, открыли стрельбу по станции. Группа немцев, выбравшихся из помещения саперного взвода после отхода Шишко, тащила пулеметы к холму. Думая, что партизаны отступают без прикрытия, немцы решили установить пулемет на холме и обстрелять их с тыла. Стрельба Ляте и его товарищей отогнала солдат, и они скрылись в густом, непроницаемом дыму, который окутывал станцию. Один из них ничком упал на землю и уже не встал.

В это время Мичкин услышал знакомое пыхтение человека, страдающего одышкой, я обернулся. По склону холма карабкался Шишко, а за ним шла Варвара, поддерживая пожилого бойца, который тихо стонал и волочил раненую ногу, опираясь на винтовку. Шишко шел с трудом, его лицо и лысое темя блестели от пота. Дойдя до Мичкина, он остановился, тяжело дыша, и простоял так почти целую минуту. Одышка не давала ему говорить. Мичкин понял, что этому толстому, с трудом двигающемуся человеку нелегко было бы выйти целым и невредимым из подвижного боя с андартами. Стараясь дышать ровнее, Шишко делал какие-то знаки рукой, но ни Мичкин, ни его товарищи не могли ничего понять. Боец, раненный в ногу, заметил это и объяснил:

– Он велит уходить. Мы будем прикрывать ваш отход.

– Что? – произнес Мичкин.

– Он приказывает вам отходить, – повторил раненый.

– Как это «нам отходить»? А вы?

– Паша песенка спета. Мы будем защищать холм.

Он показал на свою ногу, потом спросил у Данкина:

– Нет ли у тебя, парень, бинта?… Нет?… Тогда оттащи меня к пулемету, а то эта баба совсем ослабела – ей меня не дотащить.

– Ты что же, одни будешь прикрывать отход? – спросил Мичкин.

– Вдвоем с комиссаром, – ответил раненый. – Ему тоже не по силам пробиться сквозь греков – ведь у него астма, да и брюхо толстое. Прости, товарищ комиссар… Брюхо у тебя толстое, зато сердце храброе… Не сердишься на меня, а?

Мичкин не обрадовался, услышав, что события приняли такой оборот. Он повернулся к Шишко и мрачно спросил:

– Это правда?

– Правда, Мичкин!.. – ответил Шишко. Приступ астмы и кашля у него наконец прошел. – Мне нужно только несколько добровольцев, чтобы удержать холм, пока остальные не отойдут.

Мичкин, пораженный, взглянул на старого толстяка. Грохот моторизованной колонны заметно усилился: машины выбрались из лощины и мчались к холму. Но Мичкин не обратил на это внимания. Он видел лишь удивительный свет, горевший в единственном глазу Шишко. Так светились глаза сына Мичкина во время последнего свидания перед казнью. Так светились глаза Динко, когда он шел в бой. Так светились глаза всех коммунистов, которые в трудном, отчаянном положении шли на последний шаг ради партии. В сознании человека, разносившего молоко в Чамкории, наступил хаос: могучий инстинкт жизни еще противостоял сверкающему взгляду Шишко, грохоту моторизованной колонны, воспоминаниям о повешенном сыне. Все ярче, все отчетливее, все горестнее и сильнее становились эти воспоминания. И Мичкин, чувствуя, что он подчиняется воле казненного сына, воскликнул:

– Ребята, я остаюсь с комиссаром!.. Есть еще кто?

Люди молчали. Моторы немецких машин выли зловеще и пронзительно. Время от времени, из клубов черного дыма над станцией вырывались огромные языки пламени и озаряли лица партизан призрачным желто-красным светом.

– Значит, никто не желает, бабы вы этакие! – гневно выругался Мичкин. – Значит, я командовал пентюхами и трусами?

– Я! – отозвался Данкин.

– Нет, паренек, ты не останешься! – сказал Шишко. – У тебя военное образование, и ты сможешь еще лет сорок служить партии.

– Я! – сиплым голосом произнесла Варвара.

Шишко нерешительно помолчал.

– Ты ученая и умеешь агитировать, – сказал он наконец. – В другом деле партия использует тебя лучше.

Опять наступило тяжелое, напряженное молчание, а грохот немецких машин все приближался.

– Больше нет добровольцев? – Мичкин уже приготовился излить на подчиненных поток ругательств.

Он хотел было отдать приказ, но удержался, потому что лишь люди, добровольно идущие на смерть, могли оказаться полезными в подобную минуту.

Вызвались остаться еще двое – невзрачные, полуграмотные и незаметные люди, в которых Мичкин никогда не подозревал героических порывов и готовности к самопожертвованию. Они были застенчивы, на собраниях не выступали, не умели пи предвидеть события, ни командовать и потому всегда оставались в тени.

– Нужен еще один! – сурово промолвил Мичкин.

Опять воцарилось молчание, слышны были только рев пожара на станции да вой немецких машин, несущих им смерть. Глаза у Мичкина зловеще сверкнули и стали испытующе перебегать с одного человека на другого. Теперь необходимо отдать приказ. Глаза Мичкина остановились на Ляте.

– Добре, помру и я! – горестно произнес македонец.

Немецкие машины были уже совсем близко. Шум их моторов превратился в яростный вой – бессильный и злобный, потому что прибыли они поздно и бензин уже пылал. Мешкать было некогда. Мичкин воскликнул:

– Ребята, отходите! Добровольцы, по местам!

Мичкин лег за пулемет, рядом пристроился Ляте и подал ему магазин с патронами. Шишко и раненый укрылись с автоматами в окопчиках, которые были вырыты на стороне, обращенной к станции, а оба добровольца из группы Мичкина залегли с винтовками на склоне, обращенном к шоссе. С перевязочного пункта приползли еще несколько раненых, которые не могли вести подвижной бой и предпочли умереть со своими. Пока они с приглушенными стонами размещались в окопчиках, бойцы Мичкина один за другим спускались с холма. Спускались они молча и быстро. Последним ушел Данкин. Прежде чем начать спуск, он подошел к Шишко и спросил: