Мор Йокаи - Черные алмазы

• Название: Черные алмазы
• Автор: Мор Йокаи
• Издательство: Корвина
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 963 13 1223 2

Роман крупного венгерского романиста Мора Йокаи «Черные алмазы» (1870) посвящен судьбам Венгрии конца 60-х годов XIX века, в период развития капитализма, дает широкую картину венгерского общества того времени.

---

Петер Сафран покорно поцеловал руку Эвелины, обтянутую красивой светло-сиреневой перчаткой. Просто диво, до чего послушным и смирным парнем стал людоед!

— Благодари ее милость, она твоя благодетельница, — продолжал Феликс. — По ее просьбе их сиятельство светлейший князь изволил распорядиться, чтобы тебя определили на нашем участке десятником с годовым жалованьем я тысячу форинтов. Ну, что скажешь на это, парень?

Что он мог сказать? Он поцеловал руку и светлейшему князю.

— Ну, а теперь выпей со мной! — с величественной снисходительностью сказал господин Каульман, наполняя пенящимся шампанским бокал Петера Сафрана: «Много лет жизни нашему всемилостивейшему председателю, его сиятельству князю!»

— Да здравствует самая прекрасная из женщин! — галантно добавил князь, прежде чем грянул туш, и тогда все четверо сдвинули бокалы: Петер Сафран, князь, банкир и прекрасная дама.

Крестьяне были растроганы этой сценой. Подумать только, знатные господа чокаются с рабочим в грубой домотканой одежде. Видать, и взаправду любят народ.

А Петер Сафран в это время гадал про себя: из двух господ, что сидят справа и слева от дамы, который может быть ее мужем, и тогда кем же приходится другой?

Он выпил свой бокал, но в голове от этого не прояснилось.

Праздник завершился великолепным фейерверком. Золотые искры хлопающих ракет летели к участку Ивана.

На другое утро Петер Сафран пришел к Ивану и объявил, что переходит на господскую шахту.

Иван только сказал с горечью:

— И ты? Ну что же, ступай!

Сафран был бледнее обычного. Он ждал, что Иван начнет упрекать его, но ждал напрасно, ибо Иван не промолвил больше ни слова, и тогда у Петера вырвалось то, что камнем лежало на душе.

— Почему тогда вы крикнули тому человеку «доктор»?

— Потому что он и есть доктор. Доктор философии.

Сафран угрожающе поднял палец.

— Все равно вам не надо было кричать тогда «доктор»!

Он повернулся и вышел, не попрощавшись. Душевные силы Ивана подвергались поистине суровому испытанию.

Лучшие рабочие покидали его. Мощные, колоссальные капиталы захлестывали его утлое суденышко, грозя смести начисто; от Ивана отказались все его прежние партнеры и компаньоны. Крепкое сердце нужно было иметь, чтобы не убежать из этого прокопченного домишка, оставив торжествующему противнику неблагодарную шахту.

Но и в этом тяжелом положении один истинный друг не изменял ему и не давал отчаиваться: то была аксиома, что дважды два всегда четыре.

Простейшая логика подсказывала Ивану, что происходит на его глазах.

«Это объединение промышленников?! — Нет, рыцарей биржи».

«Они занимаются развитием национальной экономики? — Нет, ведут азартную игру».

«Может быть, здесь создается промышленное предприятие? — Нет, вавилонская башня».

Дважды два — четыре. И вовеки веков — четыре.

Даже если все цари земные издадут законы и указы, что дважды два — пять, даже если сам папа выпустит буллу, чтобы люди верили, будто дважды два отныне — пять, и все финансовые тузы дважды два посчитают пятью, все равно дважды два останется неизменным во веки веков: четыре.

А наше процветающее акционерное общество намерено действовать вопреки сей непреложной истине. С крайне легкомысленным расточительством оно строит, открывает шахты, налаживает добычу угля, заключает договора, покупает, продает, — и все, все вопреки простому арифметическому закону; дважды два — четыре. И не ради прибылей в будущем, а ради минутного, кратковременного успеха.

«Я переживу эти неслыханные события!»

В конце года еще один сюрприз поразил деловой мир. Бондаварские акции начали устанавливаться между тридцатью пятью и сорока процентами выше номинала. А меж тем близился срок второго платежа.

В таких случаях все «свежие» бумаги обычно идут на понижение.

Господин Чанта как раз подумывал, что сейчас самое время избавиться от акций, сгрести свое серебро и — домой.

Но именно в это время он получил от Шпитцхазе тайное уведомление воздержаться от продажи акций… Сегодня правление подвело итоги двух последних месяцев и на ближайшем заседании удивит пайщиков, распределив двадцать процентов прибыли, после чего акции вновь подскочат. Так что пусть господин Чанта извлечет прок из этой тайны.

И действительно, такой сюрприз был преподнесен деловому миру. Уже в первые два месяца работы бондаварская шахта дала колоссальную прибыль, помимо tantieme, на каждую акцию пришлось шесть форинтов дохода, а это всего лишь через два месяца после выплаты тридцати пяти процентов — невиданный успех.

Иван, прочитав об этом, громко расхохотался.

Уж он-то лучше, чем кто-либо, знал, с какой прибылью работает акционерный участок. Ведь нет ничего проще, чем провести учет таким образом, чтобы вся наличность в кассе фигурировала как прибыль. А разве неопытные пайщики могут разобраться в этом? Сами-то члены правления, конечно, ведают, что творят. Но даже если каждый из них потеряет то, что вложил в бондаварские акции, он выручит свое на других, а мелкие пайщики пусть себе плачут.

Ведь на бирже никогда не трубят тревогу.

Итак, господин Чанта не спустил свои акции, выплатил серебром второй взнос и теперь радовался прибылям и благословлял Шпитцхазе, который удержал его от продажи бумаг по тридцать пять процентов, тогда как через неделю они поднимутся до сорока пяти.

Иван же спокойно взирал на эту дьявольскую свистопляску:

«Доколе же будет длиться эта шутовская затея?»

Почести сермяге

По странному расположению созвездий, именно в тот момент, когда Иван сказал себе: «Доколе же будет длиться эта шутовская затея?» — на бирже князь Вальдемар задал тот же вопрос светившемуся торжеством Каульману:

— Как вы полагаете, долго ли продлится эта комедия?

— Предстоит еще третий акт, — ответил банкир.

— Да, третий взнос. Тогда-то, с моей помощью, вы и взлетите в воздух.

— Я тогда тоже скажу свое слово!

Противная сторона не в силах была разгадать планы Каульмана. Ясно, что он к чему-то готовится. Но к чему? Это знали лишь аббат Шамуэль и князь Тибальд.

Третий акт открывала авантюра с бондаварской железной дорогой!

Трудная задача! Государственные мужи гневаются на Венгрию и в гневе не разрешают ей строить железные дороги, даже проезжие дороги не дают мостить, пусть-де Венгрия обратится в пустыню, пусть станет азиатской страной!

А нет ли у них достаточно веских оснований для гнева? Ведь доныне все выношенные ими государственные идеи разбивались о косность этого упрямого народа.

Все в Венгрии — все, кто ходит в сукне, — настроены против них. Чиновничье сословие, средний класс страны, интеллигенция, — все единодушно скорее готовы сложить с себя полномочия, нежели способствовать осуществлению замыслов венской государственной мудрости. Хорошо! Одних депутатов сменили другими: к накрытому столу всегда подоспеет гость. Но эта мера не дала никаких результатов. Новая партия чиновников получила жалованье, поприветствовала представителей власти, выразила добрые пожелания, принесла присягу, набила карманы, но для претворения в жизнь государственной идеи не сделала абсолютно ничего.

Разница между прежними и вновь навербованными лишь в том, что первые открыто заявляли, что не желают ничего предпринимать, а эти делали вид, будто стараются как-то действовать, но у них ничего не получается, будто они толкают дело вперед, а оно ни с места.

От сословия, одетого в сукно, не добиться того, что нужно государственным мужам.

В прошлые времена служил противовесом класс, разодетый в шелка и бархат: парадная венгерка и ряса, помещик и поп. Теперь и они сошли со сцены.

Кардинал противится, епископы попусту занимают свои места, графы, бывшие губернаторы засели в Пеште и выражают недовольство, а может, и устраивают заговоры.

«Flectere si nequeo superos…»[155] Обратимся же к сермяге.

Сермяга, как известно, самый низкий сорт серой, жесткой ткани, которую носят лишь самые бедные слои народа. Но именно сермяга пользовалась в то время наибольшей популярностью в имперской столице.

Нет, дело не дошло до того, что модницы, потеряв голову, набросились на сермягу и отныне только из нее шили себе воздушные платья! Просто люди, одетые в эту ткань, заняли целую скамью в законодательном собрании империи. Их прислала Галиция.

Ну так что? Есть у вас какие-либо возражения? Ведь мы как-никак демократы! Не так ли?

Ах, покорнейше прошу прощения! Конечно, мы демократы. Я тут ни словом не возражаю, более того, как раз хочу подчеркнуть, что это была гениальная идея: посадить сермягу в законодательное собрание. Облаченные в нее люди вне всякого сомнения весьма прямодушны и порядочны. Если епископ зевает, и они зевают, если он встает, и они встают тоже, если он скребет в затылке, и они скребут, что лишний раз доказывает их принципиальность и твердость.