Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

• Название: Клодина уходит...
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

А ещё… Марта. Да, Марта. Я едва решаюсь писать о таком… Противный Можи не отходит от неё ни на шаг, но её это нисколько не беспокоит, она делает вид, что не замечает его постоянного присутствия. Поверить этому я не могу. Искрящиеся серые глаза Марты всё подмечают, всё улавливают, читают в глазах окружающих, как в открытой книге. Почему не вырвет она свою маленькую холёную ручку, когда этот тип дважды в день, здороваясь и прощаясь с ней, приникает к ней слишком долгим поцелуем? Можи весь пропитан спиртным. Он умён, не спорю, образован, хотя шутки его иногда довольно сомнительного свойства; по словам Алена, он хорошо владеет шпагой, удары его опасны, и рука у него не дрожит, несмотря на выпитый абсент. Всё это так, но… Фу!

Марта просто забавляется, хотелось бы этому верить. Она кокетничает, ей просто приятно видеть, как при её появлении вытаращенные глаза её поклонника наливаются кровью и теплеют. Она забавляется…

Сегодня я пошла вместе с Мартой посмотреть, как она принимает душ. Меня до сих пор трясёт как в лихорадке.

Стоя за перегородкой в кабине, сложенной из нетёсаных еловых брёвен, где со стен льётся вода, а перед глазами стоит облако удушливого пара, я присутствовала на странной экзекуции, которая называется душем-массажем. Марта тут же скинула с себя одежду. Я невольно зажмурилась при виде так бесстыдно обнажённого, сверкающего белизной тела. У Марты такая же белая кожа, как и у Алена, но с розоватым оттенком. Нисколько не смущаясь, она поворачивается ко мне спиной, и я вижу её пухлые, с глубокими ямочками ягодицы, она тем временем натягивает на голову чепец, нечто вроде головного убора торговки рыбой.

Затем она оборачивается… и я поражена тем, как выглядит эта хорошенькая женская головка теперь, когда её пышные волосы спрятаны под чепец: глаза её смотрят пронзительно, как у безумной, нижняя челюсть кажется короткой и тяжёлой, надбровные дуги придают лицу выражение жестокости и вульгарности, я смотрю на это пугающее меня лицо и напрасно пытаюсь отыскать черты знакомой мне Марты. Это тревожащее меня лицо увенчивает прелестное, пухлое, пожалуй, даже слишком женственное тело с тонкой талией и соблазнительными формами… Марта смеётся.

– Ау, Анни! Ты что, заснула?

– Нет, но с меня хватит. Эта кабина, твой чепец…

– Гм, видите, Катрина, какая смелая у меня невестка. А не устроить ли нам вместе для неё хороший, настоящий душ, под двойным давлением?

Я с опаской смотрю на бесполое существо в клеёнчатом фартуке, которое стоит в выжидательной позе на деревянных колодках. Она смеётся, обнажая красные дёсны.

– Ложитесь, сударыня… Вы и так задержались, ваши четверть часа уже давно начались.

– Сейчас, сейчас.

В одно мгновение Марта оказывается в некоем подобии наклонного открытого гроба – я вначале его даже не заметила – и ложится, прикрыв грудь обеими руками, предохраняя её от слишком сильных ударов струи. Падающий сверху свет освещает каждую складку и рыжевато-золотистый пушок на её теле… Краска стыда заливает моё лицо. Никогда не подумала бы, что у Марты столько на теле волос… Я представляю себе тело Алена и ещё больше краснею при мысли, что оно покрыто такими же золотисто-розовыми, отливающими медью волосами. Марта ждёт, закрыв глаза, локти у неё дрожат, а бесполое существо направляет на неё два свисающих с потолка толстых шланга…

Раздаются пронзительные крики, вопли, мольба… Под упорной холодной струёй толщиной с мой кулак, падающей прямо сверху и как бы гуляющей по её телу от груди к щиколоткам, Марта извивается, словно разрезанная на части гусеница, всхлипывает, скрежещет зубами, бранится, а потом, когда холодная струя сменяется горячей, блаженно вздыхает.

Ужасное существо одной рукой направляет струю, а другой, большой сильной рукой, шлёпает, безжалостно шлёпает по нежному телу Марты, и оно от ударов покрывается красными пятнами.

Через пять минут эта страшная пытка окончена. Марта закутывается в просторный тёплый пеньюар, и банщица растирает её. Сняв свой ужасный чепец. Марта смотрит на меня тяжело дыша, в её глазах стоят слёзы.

Сдавленным от волнения голосом я спрашиваю у неё, неужели всё это повторяется каждый день.

– Каждое утро, малышка! Каково! Клодина заявила в прошлом году: «Такой душ взбадривает не хуже землетрясения».

– Но это ужасно, Марта! Эта струя хуже всякой дубины, ты же плакала, рыдала… Это чудовищно!

Марта, полуодетая, оборачивается, на губах появляется странная усмешка, ноздри у неё ещё раздуваются:

– А я этого не нахожу.

Здешние обеды и ужины для меня настоящая пытка. У нас на выбор два ресторана, и оба они принадлежат казино; ведь при гостиницах нет своей кухни, а этот курортный город – город только по названию, здесь есть лишь казино, водолечебница и четыре больших гостиницы. Один вид ресторанов, куда мы все направляемся, словно пансионеры или арестанты, где мы все жаримся в полдень под палящим горным солнцем, лишает меня аппетита. Я подумала было обедать у себя в номере, но ведь кушанья будут всегда доставляться холодными, и потом, это было бы не слишком любезно по отношению к Марте, для неё обеды и ужины – возможность посплетничать, позлословить, кое-что разнюхать… Я уже начинаю говорить её языком! Каллиопа садится всегда за наш стол, и Можи, которого я с трудом выношу, тоже. Марта уделяет ему слишком много внимания, делает вид, что интересуется его статьями, буквально требует от него рецензию на «Драму сердца», последний роман Леона, которая должна способствовать его продаже и создать ему рекламу на курортах…

Леон поглощает жёсткое мясо с жадностью человека, страдающего малокровием, и не оставляет своим вниманием Каллиопу, которая упорно отсылает его писать свои шестьдесят строк и обращается с ним так, словно она настоящая принцесса крови, а он – наёмный уличный писец. Странная маленькая женщина! Должна признаться, теперь уже я ищу её общества. Она много и путано говорит о себе, останавливается и, не найдя подходящего слова во французском, вылавливает его в каком-нибудь другом языке, а я, затаив дыхание, слушаю, словно волшебную сказку, рассказ о её Полной превратностей жизни.

Чаще всего это происходит, когда Марта принимает душ и в парке почти никого нет. Я усаживаюсь в глубокое плетёное кресло позади молочной и, пока она говорит, любуюсь её яркой красотой.

– Когда я была маленькой, я была очень хороша собой.

– Почему вы говорите «была»?

– Because[12] теперь я не так. Старуха, которая стирала у нас бельё, всегда плевала мне в лицо.

– Какая гадкая женщина! И ваши родители не выставили её?

Прекрасные голубые глаза Каллиопы смотрят на меня с нескрываемым презрением.

– Выставили? У нас надо старухам плевать на хорошеньких маленьких девочек, приговаривая: «Тьфу, тьфу», – это чтоб оставить их красивыми и предохранить от злого глаза. Я потому осталась kallista[13] до сих пор, что моя мать в день крестин приказала накрыть стол ночью.

– Как так?

– А вот. На стол ставят много вещей для еды, и все ложатся спать. Тогда появляются миры.

– Кто?

– Миры. Их никто не видит, но они приходят, чтобы поесть. И надо ставить все chair, стулы… как вы говорите?., стулья вдоль самых стен, потому, если один из миров стукнется локтем, чтобы sit[14] к столу, он может дать плохое будущее маленьким детям.

– Как прекрасны ваши древние обычаи! Эти миры, как вы их называете, это что же – феи?

– Феи? Не знаю. Это миры… Ах, как разболелась моя голова.

– Не хотите ли таблетку антипирина? У меня есть в номере.

Каллиопа проводит по своему гладкому лбу рукой с покрытыми розовым лаком ногтями.

– Нет, спасибо. Это я сама виновата, я не сделала крестики.

– Какие крестики?

– Вот так, на подушке.

И она торопливо ребром ладони рисует на своём колене целый ряд маленьких крестиков и продолжает:

– Вы делаете маленькие крестики и быстро-быстро кладёте голову на это место, тогда плохие гости не приходят во сне, ни headache,[15] ни кто другой.

– Вы уверены?

Каллиопа пожимает плечами и встаёт.

– Да, уверена, но вы, вы народ без религии.

– Куда вы спешите, Каллиопа?

– Сегодня devtera… понедельник. Надо делать маникюр. Этого вы тоже не знаете! Делать маникюр в понедельник – это здоровье. Маникюр во вторник – богатство.

– Вы предпочитаете здоровье богатству? Как хорошо я вас понимаю.

Уже на ходу, придерживая обеими руками разлетающиеся во все стороны кружева, Каллиопа оборачивается ко мне и бросает:

– Я не предпочитаю… в понедельник я делаю маникюр одну руку, а во вторник – другую.

Между полуднем и пятью часами невыносимая жара обрушивается на отдыхающих. Большинство спасается в просторном холле казино, похожем на зал ожидания первого класса какого-нибудь современного вокзала. Растянувшись в креслах-качалках, эти бедняги флиртуют, пьют кофе глясе или дремлют под звуки небольшого оркестра, такого же полусонного, как и публика. Я стараюсь избегать этих однообразных развлечений, меня смущают нескромные взгляды окружающих, вульгарность Можи, шумливая возня десятков трёх детей, их нарочитая развязность.