Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

• Название: Клодина уходит...
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-315-6

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены ее ранние произведения – четыре романа о Клодине, впервые изданные во Франции с 1900 по 1903 годы, а также очерк ее жизни и творчества до 30-летнего возраста. На русском языке публикуется впервые.

---

– Воды? Я не принимаю never, никогда…

– Тогда почему…

– Потому что здесь горы, и я встречаю знакомых, и я могу делать экономичные туалеты.

– Очаровательная женщина! Однако сера очень хорошо действует на кожу.

– Нет, она kakon,[7] нехорошо для кожи. Я ухаживаю за кожа по особому, турецкому рецепту.

– Скажите нам скорее ваш рецепт, я сгораю от нетерпения, и Анни, я уверена, тоже умирает от любопытства.

Каллиопа, позабывшая все правила грамматики на острове Кипр, театрально взмахивает украшенными сверкающими перстнями руками и менторским тоном произносит:

– Вы брать… старые перламутровый пуговиц, положить их в avgothiki, подставку для яиц, выжимать туда целый лимон… На следующий день она уже мазь…

– Кто – она?

– Пуговицы и лимон. Вы мажете лицо, и теперь вы ещё белее, ещё белее, чем… чем…

– Не ищите нужное слово. Я вам бесконечно благодарна, Каллиопа.

– Я могу ancora[8] дать рецепт удалять волосы на теле.

– Нет, довольно, довольно! Не всё сразу!.. Давно ли вы в Арьеже?

– Уже один, due, three,[9] семь дней. Я так счастлива вас видеть! Я не хочу больше с вами расставаться. Когда вы вдруг позвали меня через window, окно, со мной случилось spavento,[10] и я даже drop[11] мой зонт!..

Я полностью обезоружена. Даже Ален, и тот, услышав подобное смешение всех наречий, не смог бы сохранить серьёзность. Если это легкомысленное создание поможет мне скоротать бесконечно долгие часы моего «сезона», я готова проводить с ней в Арьеже столько времени, сколько она пожелает.

Зачем понадобилось Марте прогуливаться вместе со мной около эстрады для музыкантов? Я вернулась со страшной мигренью и почти физически ощущаю прикосновение к моей коже любопытных взглядов гуляющих. Все эти курортники, принимающие ванны и пьющие воду в Арьеже, разбирали нас по косточкам, пожирали глазами, словно людоеды. Я болезненно страшусь сплетен, доносов, подглядываний, клеветы этих умирающих от скуки бездельников. К счастью, здесь нет знакомых лиц, если не считать маленькую Лангендонк. Рено-Клодина приезжают только через три дня. Комнаты им уже заказаны.

Какая унылая у меня комната! С потолка резкий электрический свет падает на пустую и безжизненную кровать. Я одна и так одинока, что готова разрыдаться, я даже задержала Леони, заставила её расчесать мне волосы ко сну, чтоб она подольше оставалась со мной… Иди сюда, мой чёрный Тоби, маленький, тёплый и молчаливый пёсик, обожающий даже мою тень, ты можешь мирно спать у моих ног, тебя лихорадит после долгого путешествия и ты вздрагиваешь от наивных кошмаров… Может, тебе снится, что нас вновь разлучили?..

Не бойся, Тоби, строгий хозяин безмятежно спит сейчас, покачиваясь на океанских волнах, ибо все часы его жизни, сна и бодрствования раз и навсегда установлены… Он завёл свой хронометр, и теперь его стройное бело-розовое тело после ледяной ванны покоится на постели. Думает ли он о своей Анни? Вздохнёт ли он ночью, проснувшись в темноте, в кромешной темноте, когда перед расширенными зрачками проплывают лишь золотые блики и вереницы роз? А вдруг в это самое мгновение Ален, мой Ален, тот, которого я знала и любила только во сне, со страдальческой улыбкой на губах зовёт свою покорную Анни, вспоминает её запах, запах роз и белых гвоздик… Нет, нет… Я бы почувствовала это и на расстоянии..

Нам пора спать, мой маленький чёрный пёсик, Марта играет в баккара.

Дорогой Ален!

Я понемногу привыкаю к жизни в гостинице. Это требует от меня больших усилий, и я надеюсь, что вы по достоинству оцените мою добрую волю, а также моё стремление избавиться от врождённой апатии.

Время для меня тянется куда медленнее, чем для тех, кто принимает здесь различные процедуры. Марта со свойственным ей мужеством лечится мучительным душем и массажем. Леон пьёт только воду, я же смотрю.

Мы встретили здесь госпожу ван Лангендонк, она отдыхает одна. Поверьте, дорогой Ален, я не искала этой встречи. Марта очень мила с ней, она уверяет, что курортные знакомства ни к чему не обязывают и совсем не обязательно поддерживать их в Париже. Надеюсь, это соображение успокоит вас, ведь наши отношения не носят сколько-нибудь серьёзного характера. К тому же она живёт в гостинице «Казино», тогда как мы остановились в «Гранд-Отеле».

Я слышала также, что на днях сюда приедут Рено-Клодина. Вряд ли мы сможем не видеться с ними; впрочем, мне кажется, вы ничего не имеете против мужа, ведь он изъездил весь свет. Что касается его жены, мы постараемся вести себя осторожно, в этом я полагаюсь на Марту, у неё ваша безошибочная находчивость, она всегда принимает нужное решение.

Я нарочно говорю вам только о нас, дорогой Ален, ведь вы запретили мне надоедать вам своими заботами, бесполезными, конечно, но идущими от самого сердца! Встаём мы без четверти семь и ровно в семь уже сидим за маленькими столиками на молочной ферме. В нашем присутствии доят густое пенистое молоко, и мы пьём его маленькими глотками, глядя, как под лучами солнца исчезает утренний туман.

Завтракать приходиться так рано, потому что в десять уже начинается душ. Все приходят сюда, едва успев соскочить с кровати и привести себя немного в порядок. Не каждой женщине легко даётся такой ранний подъём, и я восхищаюсь, как мужественно переносит Марта подобное испытание. Она появляется всегда в облаке кисеи и батиста, в белоснежном капюшоне, отделанном рюшками, что ей очень к лицу.

Ваша Анни не прикладывает столько усилий, она приходит в гладкой английской юбке и блузе из мягкого шёлка, отсутствие корсета у меня совсем не заметно, моя коса, заплетённая на ночь, уложена на затылке и стянута белой лентой, белая шляпа колоколом дополняет мой скромный наряд…

Выпив по две чашки молока и съев по два рогалика, мы гуляем по парку, затем возвращаемся в гостиницу, чтобы просмотреть почту и переодеться. В десять часов – душ. Марта исчезает и я остаюсь одна до полудня. Брожу без дела, читаю, пишу вам письма. Я стараюсь представить себе вашу жизнь, вашу каюту, запах моря, шум винта…

До свидания, дорогой Ален, берегите себя и любите вашу

Анни.

Вот и всё, что я сумела ему написать. Раз двадцать я останавливалась – боялась, как бы у меня из-под пера не вырвалась неосторожная фраза… Видно, я совсем запуталась, если я говорю «неосторожная» там, где следует сказать «искренняя»?..

Но разве я могла ему обо всём написать? Я даже на расстоянии страшусь гнева своего супруга, который неминуемо обрушился бы на меня, узнай он, что я постоянно встречаюсь с Каллиопой, что Можи – он приехал три дня назад – теперь не расстаётся с нами… Завтра в 5 ч 10 мин поездом приедет Клодина с мужем… Я трусливо убеждаю себя, что лучше во всём признаюсь Алену, когда он вернётся. Тогда он лишь строго отчитает меня. Ведь ему не придётся увидеть Каллиопу утром на молочной ферме в легкомысленном дезабилье, столь легкомысленном, что я сама, разговаривая с ней, отвожу глаза: она появляется в облаках ниспадающего тюля, в отделанных оборочками немыслимых пеньюарах, сквозь которые просвечивает её дивная золотистая кожа, и необычных кружевных мантильях, прикрывающих небрежно подобранные волосы. Однако вчера утром она вдруг явилась в просторном плаще из серебристого шёлка, застёгнутом на все пуговицы, такого строгого стиля, что я просто была поражена. Вокруг нас соломенные панамы и полотняные клетчатые кепки весьма сожалеют об этом и стараются разглядеть хоть кусочек её янтарной кожи.

Я говорю ей, что восхищена её скромностью. В ответ она пронзительно смеётся и восклицает: «Что делать! Я не могла иначе! На мне нет даже рубашки!» Я не знаю, куда мне деться от стыда. Все кепки и панамы тут же одновременно, словно марионетки, отвешивающие поклоны, поворачиваются в нашу сторону…

К счастью, в этом году Каллиопа одна. Одна? Гм… Мне не раз приходилось, гуляя с ней в парке, встречать очень солидных господ, которые при виде её отворачивались с подчёркнуто безразличным видом. А она проходила мимо них, маленькая, с высоко поднятой головой, и лишь взмахивала, как опахалом, ресницами – она пыталась и меня научить так играть глазами, но безуспешно.

Час «душа» особенно сближает нас, так как в парке остаётся очень мало народа. Леон – он выглядит очень подавленным последнее время – нередко подсаживается к нашему столику, он неожиданно стал носить потрясающие галстуки и необычно яркие жилеты, которые, по его мнению, идут к его матовому цвету лица. Каждые четверть часа он покидает нас, чтобы выпить свои четыре обязательных стакана воды; он пытается, как это принято в романах, ухаживать за Каллиопой. К моему великому удивлению, она принимает его ухаживания с плохо скрытым презрением, она надменно смотрит на него своими удивительными голубыми глазами и словно спрашивает: «Что нужно этому жалкому рабу?»