Дмитрий Мережковский - Иисус Неизвестный

• Название: Иисус Неизвестный
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Религия

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

---

Воду поглощает огонь в огненном чуде Илии, на горе Кармиле, а здесь, в Крещении, огонь поглощается водой. Свет Крещения потух, и все христианство потемнело: воды его, темные, мертвые, в Мертвое море текут. Водным, слезным, сделалось крещение, – безогненным, безрадостным, и таким забвенным, что мы одинаково не помним, как родились и как крестились. Мертвые, уже не помним, что «жизнь была свет человеков» (Ио. 1, 4); слепые, уже не видим, что «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ио. 1, 5.)

XXII

Мог ли огнем Крестящий не креститься огнем? Этого одного достаточно, чтобы увидеть, что свидетельство не вошедших в Канон Евангелий о крещенском явлении Духа-Огня исторически-подлинно. След его, неизгладимый, как рубец от ожога, сохранился и в наших канонических Евангелиях – в противоречии двух чтений: позднейшего, у Луки и Матфея: «Дух сошел на Него», и первого, у Марка, по древнейшим, доканоническим кодексам: «Дух вошел в Него».[377] Если Дух нисходит «в телесном виде, как голубь», то непонятно и непредставимо, как в тело человека входит тело голубя. Вот почему первичное «в Него», заменено, «исправлено», позднейшим: «на Него». Но, если Дух есть Огонь, Молния, то совершенно понятно, или, по крайней мере, представимо, что огонь вошел в Иисуса.

Память о том, что Голубка – белая, сохранилась еще до IV–V века.[378] Трепетные блески несказанно-белого Света – то «рыбья чешуя», то «перья голубки», а сгущенного белого Света кристалл – молнийно солнечно-белая Рыба-Голубь.

Бог сказал в начале творения:

Да будет Свет: И стал Свет. (Быт. 1, 2.)

Свет явился в начале мира, и в середине, ровно в полдень, минута в минуту, с астрономической точностью, когда солнце вступило в равноденственную точку мира – знак Рыбы-Голубя, – явился тот же Свет.

Вот одна из двух потерянных тайн Крещения: Дух-Свет, а вот и другая.

XXIII

Ты Сын Мой возлюбленный:

Я в день сей родил Тебя,

, – так, в древнейшем кодексе Cantabrigiensis D, по архетипу от 150 года, и в Италийских кодексах – вместо нашего позднейшего, канонического, от IV века:

Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое Благоволение. (Лк. 3, 22.)

Подлинность первого чтения засвидетельствована всеми Отцами, от Юстина до Климента Александрийского и Иеронима.[379]

Слишком невероятно, чтобы Лука мог сохранить это чтение, если бы не нашел его уже в досиноптическом источнике, потому что противоречие между двумя Рождествами, этим Вифаварским, и тем, Вифлеемским, между Крещенским: «Я в день сей родил Тебя», и Благовещенским: «Дух Святой найдет на тебя… посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим», – противоречие это слишком очевидно и «соблазнительно».[380] Как же и когда родился Сын Божий, Христос, – вместе ли с Иисусом, в Вифлееме, или после Иисуса, в Вифаваре, как учат ранние докеты из иудео-христиан: «только на Иордане, с Духом-Голубем, вошел в Иисуса Христос?»[381]

Вот почему в тот день, когда Бессеменное зачатие сделалось неподвижным догматом, – не внутренне-внешним, а только внешним, без прорыва в иную действительность, непроницаемым «чудом»; когда из истории-мистерии выпало оно в историю только, – в тот самый день противоречие двух рождений сделалось таким очевидным и невыносимым «соблазном», scandalon, что Церковь, чтобы прекратить его или хотя бы только скрыть, вынуждена была, вопреки себе, вопреки непреложным свидетельствам всех Отцов, вопреки Евангелию, заменить древнее, подлинное чтение новым, неподлинным. После слов: «Ты Сын Мой возлюбленный», слова: «в Тебе Мое благоволение», повторяют, ослабляя уже сказанное, потому что благоволение меньше, чем любовь: это все равно что воду называть влажной, или шар – круглым.

Вместо величайших слов, когда-либо в мире сказанных, – пустые слова. Люди, чтобы Дух не говорил неугодного им «соблазнительного», заставили Его молчать.

XXIV

Этого никто не осмелился бы сделать во втором-третьем поколении после Христа, когда жил св. Юстин Мученик, читавший еще не только в Евангелии от Луки, но и во всех остальных, до нас не дошедших Евангелиях, подлинные слова Духа. Чувствуя в них, однако, уже возможный «соблазн», пытается Юстин если не преодолеть его, то хотя бы отстранить и заглушить:

должно было совершиться Его (Иисуса) рождению (второму), человеков ради, тогда же, как началось у них Его познание, gnôsis.[382]

Это и верно, и глубоко, но этим еще до конца не снимается противоречие; оно лишь переносится из истории в мистерию.

Слишком ясно и точно говорит Дух: «В сей день Я родил Тебя», давая тем понять, что Вифаварский день, в каком-то смысле, первый и единственный не только в вечности, но и во времени, а вовсе не символичное повторение Вифлеемского дня. Слишком также ясно, что земной, на земле человек, хотя бы и сам Христос, не мог родиться во времени дважды и что, следовательно, только одно из двух Его рождений – действительно-плотское, а другое – лишь символично, прообразно, или, как будут соблазняться докеты, – «призрачно», мнимо.

И снова возникает все тот же вопрос: какое же из этих двух рождений действительно, во времени, в истории? Жало «соблазна» и здесь только скрыто, но не вынуто.

XXV

Кажется, и сам Лука, предчувствуя возможное противоречие Вифавары и Вифлеема, не разрешает его, а только показывает, что видит и не боится его, когда помещает Родословную не перед Вифлеемом, что было бы естественно и что делает Матфей, а после Крещения, второго Рождества. Дух говорит Иисусу: «в сей день Я родил Тебя», и тотчас:

Иисус, как думали, был сын Иосифов – Давидов – Адамов – Божий. (3, 23–38.)

В этом: «как думали», – все тот же вопрос без ответа: чей же Сын Христос по плоти? Как думают об этом не другие, а сам Лука? Замерло только и здесь, как бы заговоренное, жало соблазна, но не умерло.

XXVI

Что вы думаете о Христе? Чей Он Сын (Мт. 22, 42),

На этот Свой будущий вопрос фарисеям отвечает сам Иисус, уже в беседе с Никодимом.

Ночью совершались посвящения в мистерии; ночью же приходит к Иисусу Никодим (10, 3, 2), и Мистагог Божественный посвящает его в Свою мистерию – тайну Крещения, второго Рождества Своего, тайну всех дохристианских мистерий – Palingenesis, «Новорождение»:

Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть царствия Божия.

Но так же не понимает этого, соблазняется Никодим, как не поймут и соблазнятся христиане:

Как может человек родиться, будучи взрослым?

Может ли он снова войти в утробу матери своей?

Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие Божие.

Не мог бы войти в него и первый, кто вошел, – сам Царь Христос.

Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух.

Что здесь говорит Человек Иисус не только о всех людях, но и о Себе Самом; что Сын человеческий не отделяет Себя от человечества и здесь, в земном рождении своем, так же, как во всей земной жизни и смерти, – видно из дальнейшего:

Истинно, истинно говорю тебе: мы… свидетельствуем о том, что видели.

А что это «мы», значит «Я», также из дальнейшего ясно:

Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, как поверите, если буду говорить вам о небесном:

Он сказал о Своем земном рождении, – не поверили; скажет о небесном?

никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын человеческий, сущий на небесах, —

тоже не поверят (Ио. 4, 3, 13.)

XXVII

Другая тайна всех дохристианских таинств: посвящение – смерть. «Слово и дело сходствуют в таинствах: „умирать“, „кончаться“, значит „посвящаться“, „teleutan-teleusthai“, говорит Плутарх, кажется, об Елевзинском „сошествии в ад“, соответственном крещальному погружению в воду.[383]

Иисус посвящает Никодима и в эту вторую тайну: Крещение – Крест. «Должно быть вознесену Сыну Человеческому» – на крест. – «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного» – на смерть (Ио. 2, 3–16.)

Огонь пришел Я низвести на землю; и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!

Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие свершится! (Лк. 12, 49–50), —

скажет Господь, уже на последнем пути в Иерусалим, на Голгофу. Было крещение в воде – будет в крови: та же и здесь восходящая лестница: Вода—Кровь—Огонь—Дух. И опять, в ночной беседе с Никодимом:

Свет пришел в мир.

«Свет» повторяет Иисус пять раз в двух стихах так же, как ев. Иоанн – шесть раз в пяти стихах об Иоанне Крестителе. «Свечения» крещенская свеча светится и здесь, как там, в церкви, кем-то потушенная; вспыхивает снова в Евангелии.