Федор Торнау - Воспоминания кавказского офицера

• Название: Воспоминания кавказского офицера
• Автор: Федор Торнау
• Издательство: Аиро XX
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-887-35-066-0

Воспоминания Федора Федоровича Торнау – уникальный исторический источник, повествующий о перипетиях кавказской жизни и военных действий на Кавказе во второй половине 30-х годов XIX века. Автор под видом горца дважды перешел через Главный Кавказский хребет на Западном Кавказе, позднее попал в плен к черкесам, где и провел два года, с 1836 по 1838 гг.

---

Мы устроили бивуак на самом месте охоты. Абхазцы поспешно развели огонь и принялись снимать шкуру и резать адомбея на части. В полчаса сварили остаток проса и зажарили на углях часть огромной печени. Насытившись, мои абхазцы совершенно переродились, повеселели и снова почувствовали себя способными на всякое дело, сколько бы оно ни было трудно и опасно. Мяса мы имели надолго, недостаток проса и соли нас не тревожил, потому что и без них можно было прожить, не опасаясь умереть с голоду; следовательно, необходимость спешить без оглядки к башилбаевским аулам исчезла. Вспомнили о лошадях, брошенных за горой на произвол судьбы, и стали о них жалеть. Могло случиться, что они уцелеют до возвращения Микамбая; но их могли также украсть; кроме того, было гораздо приятнее четыре или пять дней еще ехать на лошади, чем идти пешком. Хаджи Соломон расстался особенно неохотно со своим катером, на котором он, при чалме, покрывавшей его голову, и седой длинной бороде, был разительно похож на почтенного эфенди, что имело также свою выгоду в горах. Поэтому он тотчас согласился со мною, когда я сделал предложение остановиться на Зеленчуге и попытаться перевести наших лошадей через снег. Обещав подарить по пяти червонцев на человека, мне, с помощью хаджи Соломона, было нетрудно уговорить Багры, Хатхуа и двух крестьян Микамбая перейти за лошадьми еще раз через гору. Дорожка, протоптанная нами через рыхлый снег, на южном подъеме, много облегчала это дело; а вниз Хатхуа видел возможность провести лошадей обходною дорогой. Микамбай, Муты и я должны были остаться на Зеленчуге караулить убитого адомбея. На другое утро Хатхуа с товарищами отправился в путь еще до восхода солнца, взяв с собою добрый запас жареной говядины на путевое продовольствие. Двое суток ждали мы их, расположившись хозяйственно под навесом, сделанным абхазцами из шкуры адомбея, растянутой на палках. Весь день Микамбай и Шакрилов хлопотали около нашей добычи, вырезывали из нее куски говядины, жарили и варили ее, потчуя меня своим стряпаньем. Избавившись от голода, я почувствовал недостаток хлеба и особенно соли, без которой красное и жесткое мясо зубра показалось мне очень невкусным; но тут нечего было разбирать и думать о вкусе; надо было благодарить Бога и за эту пищу, без которой наше путешествие могло принять весьма бедственный оборот. На третьи сутки привели катера и наших двух лошадей, до того измученных, что они едва держались на ногах. И людям, и животным отдых был необходим. Поэтому мы пробыли на Зеленчуге еще один день и отправились потом в дорогу не без порядочного запаса вареной и жареной говядины. Я желал сберечь шкуру адомбея с его головой и копытами и привести их на линию, в доказательство того, что зубры существуют не в одной Литве, а водятся еще на Кавказе, чему не хотели верить, слыша об этом от горцев. Между русскими я был первый, имевший случай видеть кавказского зубра и за ним охотиться. Его огромный рост, темно-коричневый цвет, чисто бычачья голова, мохнатая, как и грудь, и гладкая задняя часть не допускали никакого сомнения, что он одной породы с животным, сберегаемым в лесах Беловежской пущи. На Кавказе зубр встречается, как я уже сказал, в сосновых лесах, примыкающих к вечному снегу, по ущельям двух Зеленчугов, Кяфира и Урупа. Несколько раз во время путешествия показывали мне логовища этих животных и дорожки, пролагаемые ими по самым крутым горам и служащие потом в пользу человека, так как они всегда ведут в какое-нибудь ущелье к ручью, из которого адомбеи пьют воду. Мои абхазцы не хотели и слышать о провозе на линию цельной шкуры, говоря, что ни одна из наших лошадей не имеет силы протащить ее даже один день и мы будем принуждены бросить на дороге со шкурой и лошадь. Поневоле я должен был покориться такому весьма практическому заключению моих проводников, и не без досады видел, как стали выкраивать ремни из прекрасной шкуры, под которою мы все семеро находили место во время нашей стоянки на берегу Зеленчуга. Еще на южной стороне гор собрал я в ущельях Гумисты и Бзыба большое число камней разных пород, между прочим и кварцы с следами золотой руды, и наполнил ими саквы, висевшие у меня за седлом. Саквы были спрятаны вместе с седлом там, где мы оставили наших лошадей. Когда их привели на Зеленчуг, дорожные мешки оказались пустыми, невзирая на мою просьбу ничего в них не трогать. “Где мои камни?” – спросил я абхазцев. – “Где? в снегу на горе, – ответил один из них. – Лошади стало тяжело, и я выбросил их; а если ты любишь так таскать с собою камни, так в Зеленчуге их очень много, пожалуй, я наберу!” После этого нечего было и говорить. Во время дороги я был принужден записывать и делать мои пометки скрытно от проводников, зная, сколько они ненавидят всякое письмо и как боятся его, считая его дьявольским искусством. Заметив, что я составляю записки, они, в случае какого-нибудь несчастья, не замедлили бы приписать его грешным знакам, чертимым мною на бумаге, и нельзя предсказать, до чего бы могла их довести в подобном случае суеверная злоба.

От Зеленчуга мы перешли на Кяфир через высокий скалистый гребень, на котором стояли развалины церкви, вероятно грузинской, постройки времен царицы Тамары. Этот переход был не только труден, но представлял даже новую опасность особенного рода. Скалы, которыми был увенчан гребень горы, упирались подножием в крутые покатости, покрытые сырою, скользкою травой. В лощинах, прорезывавших бока горы, по которым мы должны идти, обходя скалы, лежал еще снег. Днем его поверхность таяла, а ночью, замерзая, покрывалась довольно крепкою ледяною корой. Переправа через эти снежные полосы представляла немалую опасность, потому что с них можно было, поскользнувшись, скатиться в ужасную глубину. Дороги тут не было и следа. С целью проложить ее, Хатхуа и Багры пускались обыкновенно бегом через мерзлый снег, упираясь на свои железом окованные палки и прошибая ледяную кору сильными ударами ног. По протоптанному ими следу переходили остальные, становясь ногой только на места, пробитые в снегу. Лошадей, с катером впереди, переводили на длинной веревке. На одном из подобных мест даже катер, отличный ходок по горам, не хотел переходить, кусался, бил ногами и не тронулся с места, пока люди, пробежав несколько раз, не проделали более безопасной дорожки. Спустившись вниз по Кяфиру, мы вышли из тесного ущелья, по которому он протекает в своем верховье, и вступили на холмистую местность, покрытую небольшими перелесками и высокою, сочною травой, в которой конный человек скрывался до головы. Нам следовало с Кяфира поворотить на запад, обогнуть самые крутые контрфорсы главного хребта и потом подняться на юг, вверх по Урупу, на котором жили в то время башилбаевцы, недалеко от его верховья. Чем более удалялись мы от высоких гор, тем осторожнее становились мои абхазцы. Дело черкесских Хаджиев, побитых на Бзыбе, не выходило у них из ума. Соседство кабардинцев, живших также на Урупе, только гораздо ниже башилбаевцев, сильно их тревожило.

На втором переходе от Зеленчуга мы не разводили ночью огня, для того чтобы не привлечь к себе незваных гостей; а потом шли только ночью и дневали в глубоких балках, не расседлывая лошадей и не выпуская из рук оружия. На пятый день, повернув опять к горам, мы сделали огромный переход вверх по Урупу, перед вечером вошли в дремучий лес и поздно ночью остановились на небольшой поляне, которую загораживала с одной стороны высокая отвесная скала. Далее этого места ни хаджи Соломон, ни его абхазцы не смели идти, жалея своих голов. Верстах в пяти отсюда лежало селение Мамат-Кирея Сид-ипы, из рода Маршаниев, приятеля Микамбая. Башилбаевцы принадлежали к числу девяти небольших абазинских обществ, занимавших северо-восточную покатость гор, между реками Урупом и Сагуашею. Язык и господствующие у них фамилии доказывали их абазинское происхождение. Колыбель их племени находилась бесспорно в Абхазии, из которой они выселились, в давние времена, за Гагры и на северную сторону гор, по недостатку земли и по причине внутренних раздоров. Назывались эти общества: Башилбай, Там, Кызылбек, Шегирей, Баг, Баракай, Лов, Дударукуа и Биберд. Все они находились в зависимости от черкесских князей племени адыге, обративших их в своих данников и отказывавших по этой причине Ловам, Бибердам, Дударукувым и Моршаниям в княжеском титуле. Беслинеевские князья Канукуа считали башилбаевцев своими вассалами, и только со времени покорения их русскими потеряли право получать с них подать. Приводя множество имен, имеющих одинаковое окончание, считаю не излишним пояснить, что жители Востока имеют обыкновение прибавлять к каждому имени: сын такого-то и что грузинское – дзе, черкесское – ику, абазинское – ипа, татарское – оглы, значат – сын: так, например, Херхеулидзе, Беслан-ику, Сид-ипа, Пасван-оглы и т.д.

Микамбай послал Хатхуа в ту же ночь уведомить о своем прибытии Мамат-Кирея Сидова, как его называли русские, вместо Сид-ипа, и забрать у него съестных припасов. Хаджи Соломону и мне самому было желательно повидаться с Сидовым как можно скорее, для того чтоб узнать от него, каким способом могу я проехать далее к братьям Ловам. Хатхуа вернулся перед утром вместе с доверенным слугою Сидова, принесшим корзину, полную разных припасов, и пригнавшим двух баранов, от имени жены своего господина, который находился в отлучке. Несколько дней до нашего прихода не только он, но и все другие абазинские и кабардинские старшины, а между ними и братья Ловы, уехали для совещания на русскую сторону в Железноводск к начальнику кубанского кордона. Башилбаевцы покорились русским полгода перед тем, а Ловы, как мне рассказал башилбаевец, стали ездить на линию несколько недель тому назад; значит, они также были приняты в число русских подданных. Это известие меня нисколько не обрадовало. С той минуты, что они гласно передались русским, Ловы не могли более мне быть полезными для моего путешествия к морскому берегу. Кроме того, их отсутствие, равно как отлучка Сидова и других абазинских старшин, с которыми хаджи Соломон имел связи, ставили меня и моих абхазцев в весьма неприятное положение. Жена Мамат-Кирея не решалась принять нас в отсутствие своего мужа, опасаясь за жизнь абхазцев, по причине канлы, которую имели против них черкесы из-за побитых Хаджиев. До Железноводска считали около двухсот верст. Нарочный, которого она предлагала послать за своим мужем, мог поспеть туда не раньше трех дней, и нам нельзя было ожидать возвращения Сидова, как бы он ни спешил, прежде семи или восьми дней. Охранное письмо князя Михаила на имя хаджи Джансеида нисколько не успокаивало старого Микамбая. “Эти кабардинцы отъявленные разбойники, – повторял он беспрестанно. – Только узнают, что мы находимся здесь, и явятся к нам, как снег на голову, не спрашивая, какой тут владетельский Шакрилов и какое письмо бережет он за пазухой. Им не нужны ни письма, ни рассказы; прежде всего они хотят абхазской крови”. Сколько хаджи Соломон ни сердился, а делать было нечего, и приходилось спокойно оставаться в лесу до возвращения Сидова или до приезда Ловов, которым бы он мог меня передать целого и живого, как им было обещано; иначе ссора с владетелем делалась неизбежною; после всех трудов пропадали наградные деньги, да сверх того завязывалось с русскими самое неприятное дело.