Федор Торнау - Воспоминания кавказского офицера

• Название: Воспоминания кавказского офицера
• Автор: Федор Торнау
• Издательство: Аиро XX
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-887-35-066-0

Воспоминания Федора Федоровича Торнау – уникальный исторический источник, повествующий о перипетиях кавказской жизни и военных действий на Кавказе во второй половине 30-х годов XIX века. Автор под видом горца дважды перешел через Главный Кавказский хребет на Западном Кавказе, позднее попал в плен к черкесам, где и провел два года, с 1836 по 1838 гг.

---

Перед главным снеговым хребтом мы переночевали в котловине, окруженной со всех сторон высокими скалами, покрытой пушистою травой и загороженной от завалов густым сосновым лесом. На дне котловины протекал многоводный ручей. Место было самое скрытное, и доступ к нему сопряжен с трудностями, которых никто бы не решился испытать без настоятельной надобности. Хатхуа говорил, что кроме него разве только еще один или два абазинских охотника знают об этом уголке и в состоянии отыскать к нему дорогу. Несколько дней перед нашим приездом на горах выпал в большом количестве свежий снег, не позволявший вести лошадей через перевал. Ждать, пока он осядет от солнца, не зная, чем мы будем кормиться завтрашний день, казалось совершенно безрассудным, и мы решились поэтому продолжать наше путешествие без лошадей, покинув их на месте нашего последнего ночлега и там же зарыв седла. На возвратном пути Микамбай должен был отвести лошадей в Абхазию.

Выбравшись из нашей котловины до восхода солнца, мы стали подыматься на гору по снежной крутизне, перегораживавшей нам путь, подобно неизмеримо высокой стене, без следа дороги и без уступа для отдыха. Абхазцы, вооруженные своими длинными дорожными палками, окованными железом с обоих концов, шли впереди и испытывали снег, под которым нередко кроются расселины, куда можно провалиться безвозвратно. Следуя один за другим, мы пролагали узкую и глубокую борозду через рыхлый снег, погружаясь в него выше пояса. Таким образом мы поднимались не менее пяти часов, медленно ступая и не возвышая голоса, для того чтобы не вызвать снежного обвала, местами грозно висевшего над нашими головами, пока не достигли гладкой снеговой равнины, шириной около пятисот сажен, с которой открывался вид на обе стороны гор. Вправо и влево от нас возвышались зубчатые горные вершины ослепительной белизны. За нами чернелись абхазские горы и обозначалось море далекою синею полосой. Впереди нас виднелись скалы, лесистые гребни и зеленые травяные отроги главного хребта, между которыми мелькали, подобно серебристым лентам, Кубань и впадающие в нее реки. Погода была прекрасная, на небе ни облака, в воздухе ни ветерка, тишина повсюду, и близь и даль облиты ярким светом. Вид в одно время на Черное море и на степи кавказской линии, с высоты верных одиннадцати тысяч футов над поверхностью моря, был поразителен своим величием. Седловина главного хребта, через которую мы переходили, лежала между источниками Бзыба, текущего в Черное море, и большого Энджик-су, впадающего в Кубань. Русские переделали Энджик-су в похожее на него название Зеленчуга. Мы отправились в дорогу голодные и, после трудов подъема, почувствовали решительную необходимость подкрепить свои силы. Абхазцы принесли с собою несколько вязанок хвороста. Разложили огонь на бесснежном камне и сварили половину проса, оставшегося в мешке. На каждого из нас достались два или три глотка, которыми мы должны были довольствоваться на долгое время, потому что нам приходилось идти не менее четырех дней до ближайшего башилбаевского аула, в котором Микамбай смел показаться, имея в нем приятеля.

Солнце перешло уже за полдень, когда мы подошли к северному спуску. На краю его стояла непокрытая снегом гранитная скала, очень похожая по своему виду на высокий жертвенник. К ее вершине, составлявшей площадь около трех саженей в квадрате, вели ступени, высеченные в граните. Посреди площадки находилось круглое углубление в виде котла. Мои абхазцы поднялись на нее, и каждый из них положил в углубление какую-нибудь вещь: ножик, огниво или пулю. И меня заставили принести в жертву несколько мелких монет, для того чтоб умилостивить горного духа, – иначе, говорили мои проводники, он зароет нас под снегом, когда мы станем спускаться, или не пошлет нам дичи, или отдаст нас в руки наших врагов. Углубление было наполнено до половины древними монетами, железками от стрел, съеденными ржавчиной кинжалами, пистолетными стволами, пулями и женскими застежками и кольцами. Ни один горец не переходит в этом месте через перевал, не пожертвовав чем-нибудь горному духу, и можно быть уверенным, что ничья рука не осмелится коснуться того, что ему принадлежит.

Нам следовало спуститься в ущелье Зеленчуга, но я не видел дороги. Перед моими глазами открывалась одна бесконечная снежная крутизна, белая, ровная, гладкая, на которой, казалось, негде было удержаться ноге. Я остановился над нею и решительно не знал, как мне начать дело. Хатхуа, видя мое недоумение, схватил меня за руку и увлек за собою, крикнув только: “Делай, как я!” Откинув тело назад и смело пробивая пятками тонкую ледяную кору, покрывавшую мягкий снег, мы помчались под гору так скоро, что снежные глыбы, оторванные нашим бегом, не поспевали катиться за нами. В несколько минут мы сбежали с высоты, на которую пришлось бы подыматься несколько часов. Спустившись с вершины главного перевала, мы пошли сначала по обширной снежной долине, потом еще раз сбежали под гору и стали приближаться к высокому сосновому лесу, около которого кончался снег. В это самое время послышались в горах дальние перекаты грома, между тем как небо не показывало ни одного облачка. При первом звуке мои проводники остановились, взглянули вверх и бросились бежать в сторону с обыкновенным криком: Аллах! Аллах! и с такою быстротой, что я за ними едва успевал. Я понял, что нам угрожает какая-то страшная опасность, но не успел еще привести в порядок моих мыслей, как дальний шум разразился возле нас оглушительным треском; нас как будто толкнуло и обдало серебристою пылью, закрывшею на несколько мгновений всю окрестность. Когда воздух очистился от этой пыли, мы увидали недалеко от нас груду снега, которой прежде там не было. Кажется, не надо объяснять, что это был снежный обвал. Оправившись от испуга, мы вошли в лес, закрывавший от нас ущелье Зеленчуга. Обратившись лицом к горе, от которой мы удалялись, я мог наблюдать одну из самых прекрасных картин, какие я только видел в это путешествие. Снежная кора в несколько десятков саженей толщины, над которою господствовала вершина горы, кончалась перед ущельем как отрезанная, и из-под нее, промыв глубокую пещеру, с шумом вырывался широкий водопад высотой не менее тридцати саженей, дававший начало Зеленчугу. В ущелье мы успели сойти перед самым вечером, пробираясь медленно через обломки скал и груды камней, которыми было завалено его начало. Выбравшись на несколько ровное место, покрытое травой и мелким лесом, мы стали искать глазами, где бы лучше расположиться на ночь. Камни и опрокинутые деревья принуждали нас беспрестанно переходить через быструю, но мелкую реку, разливавшуюся местами на довольно широкое пространство. Вода была в ней не выше колен. Хатхуа ушел от нас, после первого спуска, искать адомбеев или туров. Его прежние бесполезные поиски не подавали нам, правду сказать, большой надежды на настоящую удачу, и мы находились в весьма дурном расположении духа. Усталые, голодные, без лошадей, имея перед собою еще несколько суток путешествия без пищи, мы не видели особенной причины радоваться нашей судьбе. Нужда и самолюбие еще придавали мне настолько бодрости, чтобы не уронить себя в мнении абхазцев и не предаться нравственному изнеможению, от которого мои непривычные физические силы упали бы совершенно. Крепясь духом, я старался, сколько мог, ободрять и обнадеживать моих спутников.

Мы переходили через реку, по колено в воде, как вдруг недалеко от нас в лесу раздался выстрел, и эхо повторило его в горах громкими перекатами. Все встрепенулись. “Это заговорило ружье Хатхуа, – крикнул хаджи Соломон, – он пороху даром не теряет! Один выстрел, значит, зверь; если будут еще, значит, он столкнулся с неприятелем”. Наше недоумение длилось недолго. Через несколько минут мы услыхали в лесу быстро приближающийся топот, смешанный с треском дерев, ломаемых какою-то непреодолимою силой. Вслед затем выбежало перед нами, в расстоянии хорошего выстрела, встревоженное стадо адомбеев; впереди несся бык огромной величины. Ружья блеснули мгновенно из чехлов, выстрелы загремели, и бык, в которого мы все приложились, как по уговору, сделал высокий прыжок и поворотил в противную сторону. Все стадо, в котором находилось до двадцати коров и телят, ушло за быком. Заряжая ружья на бегу, мы бросились их догонять с такою скоростью, будто никто из нас не имел причины жаловаться на усталость. Но зубры бежали скорее нас, и мы скоро потеряли их совершенно из виду; кровь на траве, доказывавшая, что не все из нас промахнулись, служила для нас плохим утешением в новой неудаче и увеличивала только нашу досаду. Угрюмые лица моих сотоварищей не имели в этот вечер ничего успокоительного. Молча расположились мы спать. Некоторые поглядывали было на мешочек с остатком проса, который хаджи Соломон привесил к своему собственному поясу; но он объявил решительно, что не позволит коснуться его прежде минуты действительного голода, а до тех пор станет его защищать против каждого, если бы понадобилось, даже с пистолетом в руках. Один Хатхуа сохранял свой обыкновенный вид и хладнокровно рассказывал, что он сам стрелял в этого адомбея, попал ему, кажется, в бок, а он ушел, будто пуля не коснулась его, но что он не теряет надежды допытаться, действительно ли зверь этот Заколдован или нам просто изменили глаза и ружья. После того он помог устроить ночлег, развести огонь от зверей и, когда все улеглись, взял ружье и, не говоря ни слова, пошел вниз по Зеленчугу. Долго лежал я без сна, не имея еще привычки переносить голод, как выучился впоследствии; наконец усталость взяла верх, и я стал забываться; но мне не было суждено отдохнуть в эту ночь. Микамбай тихонько всех разбудил и приказал залить огонь. Перед нами стоял неутомимый Хатхуа, и повел нас с обыкновенным своим молчанием в ту сторону, куда прежде ходил один. После доброго часа ходьбы он перевел нас на другой берег реки и разместил за грудой камней. Каждому из нас было указано свое место и дано наставление, куда целить, в грудь или в голову зверя, который будет идти перед стадом. Хатхуа нашел, невзирая на темную ночь, след адомбеев, по которому они имели привычку ходить к водопою. С раннею зарей мы заметили на горе несколько темных подвижных точек, которые медленно спускались к воде и по мере приближения к нам принимали все яснее форму рогатых животных. Это были нетерпеливо ожидаемые адомбеи. Сняв шапки и закрывшись камнями, так как эти животные очень чутки и в разъяренном состоянии готовы броситься на человека, мы целили, сдерживая дыхание, чтобы не промахнуться и не потерять опять добычи, от которой зависело, быть ли нам еще несколько дней сытыми. Перед стадом двигался, понурив голову, бык огромной величины. Когда он подошел к реке и готовился уже пить, мы спустили курки почти в одно время, и семь пуль попало ему разом в грудь и в голову. Адомбеи зашатался и с глухим ревом упал на землю. Все стадо разбежалось, прежде чем мы успели снова зарядить наши винтовки. Можно себе представить, с какою радостью бросились мы к убитому животному, в котором нетрудно было узнать нашего вчерашнего адомбея. Кроме семи пуль, попавших в него спереди, мы нашли в нем еще четыре раны навылет от вечерней стрельбы, не помешавших гигантскому зверю продержаться на ногах до утра, несмотря на весьма значительную потерю крови.