Аркадий Фидлер - Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия

• Название: Белый ягуар - вождь араваков. Трилогия
• Автор: Аркадий Фидлер
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

В трилогии («Остров Робинзона», «Ориноко», «Белый Ягуар») польского писателя и путешественника Аркадия Фидлера рассказывается о судьбе потомка польских переселенцев, который, спасаясь от гнева английских лордов, бежит из Северной Америки и попадает на необитаемый остров Карибского моря, а затем в племя южноамериканских индейцев-араваков и возглавляет их борьбу против испанских, английских и голландских завоевателей. Автор остро разоблачает их «цивилизаторскую» миссию. Время действия трилогии — начало XVIII столетия. Издание рассчитано на массового читателя.

---

— Теперь ты доволен нами, Белый Ягуар? — весело сверкнул он глазами.

— Проливать кровь, когда это не вызывается необходимостью самозащиты, мне не по душе. Но надо признать — в смелости вам не откажешь.

Узнав подробности нападения, мы не могли не отдать должное ловкости этой горстки варраулов.

Воспользовавшись ночной темнотой, они без шума разделались с пятью противниками: лишили их жизни я оружия, прежде чем остальные обнаружили их и подняли тревогу, но и потом сумели прикончить еще двух, не понеся при этом никаких потерь.

— Еще должен тебе сообщить, — завершил свой рассказ Мендука, — когда мы плыли мимо Серимы, там что-то происходило, все бегали и кричали, похоже — дрались.

Он не ошибся. В Сериме действительно дело дошло до стычки, против старейшин вспыхнул бунт. Вожди, столь упорно сеявшие злой ветер, пожали наконец бурю. Давно копившееся против них недовольство прорвало в конце концов плотину людского терпения и вылилось в насилие. Конесо избили и лишили всякой власти, в том числе власти вождя рода. Такая же участь постигла его приспешника и правую руку — Пирокая. Но самый страшный гнев Серимы обрушился на шамана Карапану. Возбужденная толпа возвестила месть ему за все злодеяния и порешила его убить, но он, заблаговременно пронюхав, что его ждет, бежал в лес и укрылся где-то в безлюдной чаще. Вероятно, он рассчитывал, что гнев серимцев со временем пройдет и они осознают, какое страшное святотатство хотели свершить, и рассчитывал, надо сказать, не без оснований, если бы не тихое помешательство Арипая.

Душу Арипая, вдвойне терзаемую и общим несчастьем племени, и его семейной трагедией, ничто не могло уже сдержать. Сердце его ожесточилось. Потребность убить шамана обуяла его до такой степени, что днем и ночью, не зная устали, он подкарауливал Карапану на краю леса неподалеку от его хижины. И дождался. Однажды ночью шаман появился. Это было на четвертый или на пятый день после возвращения варраулов. Арипай не испугался ни колдовской силы, ни магического ореола, окружавшего Карапану: на утро следующего дня серимцы нашли окоченевший труп, шамана с ножом в горле, а рядом — Арипая, тяжело раненного Карапаной в ночной схватке.

Итак, Карапана не избежал своей участи, а трагические события последних дней до основания потрясли весь прежний уклад и предвещали людям на берегах Итамаки новую жизнь.

Танец мукуари

Едва до нас дошли слухи о тяжелом состоянии Арипая, как четыре добровольца тут же поспешили в Сериму, чтобы оградить его от возможной мести. Им удалось перетащить его на носилках в Кумаку еще живым, хотя жизнь его и висела на волоске.

Когда я увидел его у нас в селении, он лежал в полусознательном состоянии с закрытыми глазами, худой, осунувшийся, но какой-то умиротворенный и трогательно тихий. Исполнив свой кровавый обет, он изгнал из себя злых демонов. Они оставили его наконец в покое: и в этой кроткой его умиротворенности было что-то необычайно волнующее.

В Кумаке его не оставили и тут же понесли дальше. В укромном углу полуострова несколько его родичей соорудили шалаш и оставили его там под присмотром жены, снабдив запасами продуктов. Здесь, в уединении, ему предстояло оставаться до выздоровления, чтобы в случае, если он заразился в Сериме, не занести болезнь в Кумаку.

Одним из важнейших аравакских ритуалов в те времена был танец мукуари, исполнявшийся каждый раз в случае смерти кого-нибудь из близких. Танец этот имел целью отогнать от человеческого жилья душу умершего, дабы она не вредила живым. Смерть шамана так или иначе касалась всех людей племени, и потому Кумака решила тоже исполнить мукуари.

Обычно ритуальный обряд проводился сразу после смерти, но на этот раз торжество пришлось отложить: один из наших рыбаков в это время обнаружил на Ориноко остров, где крупные речные черепахи как раз откладывали яйца. Это известие взбудоражило и подняло на ноги всю Кумаку — черепашьи яйца считались у индейцев любимейшим лакомством. Порешили поэтому сначала отправиться на Ориноко, а уж потом разделаться с душой умершего.

Почти половина жителей Кумаки целыми семьями приняла участие в походе. Речные черепахи в период кладки яиц, а это значит в наших краях в январе — феврале, собирались в стада и, отыскав уединенный остров, по ночам выходили из реки. Яйца они откладывали в прибрежный песок, искусно засыпая их так, чтобы другие звери, падкие на это лакомство, не нашли их. Иногда черепахи проплывали десятки миль до этого единственного облюбованного острова, вверяя ему и теплым лучам солнца судьбу своего потомства.

На таком вот острове наш рыбак и обнаружил в песке следы, характерные для лежбища черепах, и повел туда флотилию кумакских лодок. Когда спустя две недели охотники возвращались домой, по веселым их лицам еще издали можно было определить, что экспедиция прошла успешно. И действительно, две лодки-яботы чуть не по самые борта были заполнены желтой желеобразной массой очищенных от скорлупы яиц.

При виде этой картины я схватился за голову.

— Ведь здесь, наверно, больше двух тысяч яиц, — поразился я. — Вы истребите всех черепах, если ежегодно будете так уничтожать их потомство.

— Каждый год все индейцы по берегам рек с незапамятных времен собирают черепашьи яйца, а черепахи не переводятся, — возразил Мабукули, глава рода Черепахи.

Был еще и другой повод для всеобщей радости: болезнь в Сериме пошла на убыль. Словно между шаманом и болезнью существовал какой-то дьявольский сговор — примерно со дня смерти шамана Карапаны не появилось ни одного нового случая заболевания. Сваленные болезнью понемногу приходили в себя, и, хотя некоторые дети еще умирали, страшная эпидемия явно отступала, как река после сильного паводка. К людям с каждым днем возвращались силы, а с ними и надежда.

Болезнь унесла четверть взрослого населения, а дети до пяти лет погибли почти все; остальные понемногу поправлялись.

На окраине Кумаки находилась роща прекрасных пальм бурити, и здесь, неподалеку от берега озера, на третий день после возвращения наших людей с Ориноко начался обряд мукуари. Он должен был продолжаться целые сутки и завершиться пиршеством, для которого приготовили разные блюда из черепашьих яиц и, конечно же, принесли множество кувшинов неизменного кашири.

В этот день на рассвете меня разбудил гулкий грохот барабанов, доносившийся со всех концов Кумаки, — теперь они будут безумолчно бить в течение многих часов. В тот же момент в мою хижину проскользнуло жуткое чудище. Маска изображала страшного хищника с огромными клыками. Привидение молча выделывало передо мной грозные танцевальные движения, словно стремясь нагнать на меня страх. По легкому прихрамыванию на левую ногу я узнал пришельца.

— Арасибо, не валяй дурака!

Индеец остановился и снял с головы маску.

— Белого Ягуара нельзя обмануть! — проговорил хромой с уважением и таинственно добавил: — Но и Арасибо теперь стал важный!

— Оттого что нацепил это? — спросил я, указывая на его маску.

— Нет, маски на голову для танца все надевают. А я сегодня предводитель мукуари, это большая честь…

Только теперь я заметил на лице его выражение какой-то комичной горделивости. Индеец извлек из мешка, висевшего у него на поясе, две мараки — это символ шаманской власти, поднял их над головой и стал трясти — заключенные внутри камушки резко и вызывающе загремели. Не менее вызывающе Арасибо устремил на меня свой косоватый взгляд и, пританцовывая, засеменил мелкими шажками.

— О-ей! — присвистнул я удивленно. — Высоко же ты метишь! Хочешь занять место шамана?

— Араваки лишились шамана, — ответил он напевно, не прекращая трещать надо мной мараками. — Аравакам нужен шаман.

— Ты в этом уверен, дружище? — выразил я сомнение.

— Нужен! Нужен! — забормотал он убежденно, а лицо его при этом исказилось гримасой исступления. — Скажи, кто убил злого шамана, твоего врага?

— Ты!

— Кто направил руку Арипая! Кто направил глаз ягуара!

— Ты! Но ведь череп ягуара — мой.

— Зато мои руки повесили его на шест. А кто твой самый преданный друг, Белый Ягуар?

— Ты?

— Разве не тебе я обязан тем, что ты защитил меня у горы Грифов, когда другие снова хотели меня бросить? Разве не ты лечил мою ногу, искусанную кайманом?

Отвечая вежливостью на его вежливость, я в тон ему добавил:

— А кто спас ребенка Ласаны от яда, а мою душу от бесчестия?

Арасибо хрипло рассмеялся — смеяться иначе он не умел, — спрятал мараки в мешок и, надев на голову маску, без лишних слов выскользнул из хижины: вероятно, в преддверии знаменательного для него дня он просто хотел заручиться моим расположением.

Минутой позже Ласана внесла завтрак. Как и прежде в Сериме, она и теперь жила с матерью и ребенком подле моей хижины. С ее приходом в хижине словно вспыхнул свет, а я так и онемел от удивления: Ласана была разодета как никогда. Верхняя обнаженная часть ее тела была увешана множеством ожерелий из ярких разноцветных плодов и гирляндами из ароматных красных цветов. Ласана в отличие от большинства индианок была на редкость стройной, с тонкой и гибкой талией. Тело ее, умащенное сегодня благовонными маслами, источало приятный аромат. Черные волосы, вымытые в кокосовом молоке, ореолом обрамляли лицо, нежные губы расцветали в мягкой улыбке, влажный блеск глаз чаровал и был подобен чистому бездонному омуту. Восходящее над озером солнце розовыми лучами высвечивало все очарование Ласаны, и никогда прежде она не была так прекрасна, как в это утро.