Валентин Маслюков - Любовь

• Название: Любовь
• Автор: Валентин Маслюков
• Жанр: Фэнтези

Когда бы в начале пути герои знали, как сбудется все то, о чем когда-то они мечтали, разве хватило бы у них сил ступить на тяжелый путь? Ответа нет. Нельзя повторить свою судьбу дважды. И жизнь, обновляясь с каждый своим рождением, всегда нова, сколько бы раз она ни повторялась…

---

Пустынное поле перед дворцами они преодолели крадучись, руслом пересыхающего ручья, которое вывело в сторону от похожей на монастырь хоромины. Побоку осталось и другое творение — высоченные ворота, открытые из поля в поле, потому что не было при этих в высшей степени необыкновенных воротах ни кола, ни двора, ни проезжей дороги — ничего такого, что могло бы оправдать растрату волшебных средств на сооружение заведомо ни на что не годного чуда. Вблизи, в каких-нибудь ста шагах, только и можно было понять, как высоко, без надобности размахнулась эта золоченная игрушка; ворота, башни-столбы и свод между ними, превосходили верхней своей точкой — на выгибе свода красовалась золоченная ваза соответствующих размеров — две-три рослых березы, составленных друг на друга.

Долговязый не дивился воротам и вообще нимало не обращал внимания на дворцы, хотя Юлий не оставлял мысли, что проводник ведет его к одному из ближних волшебных строений. Он больше поглядывал на венец, который Юлий вынужден был нести в руках, не зная, куда пристроить. Венец-то, по видимости, и держал обездоленного бродягу на привязи, удерживая его от бегства в этих неприютных, затянутых красноватой мглой краях, где глохло и тихо сказанное слово и мягкий, чуть слышный шаг и где, казалось, бесследно пропал, растворился бы человек, стоило бы только ему присесть за ближним плетнем с поникшими подсолнухами.

В шагах пятидесяти или ста скрадывались подробности, а дальше, совсем уж в неопределенном расстоянии все тонуло в похожем на чад тумане, так что на дне ложбины, которую Долговязый выбрал после того, как миновали молчаливый хутор под вязами, здесь, в этом затонувшем захолустье, и слуху и зрению стало совсем скучно. Пожалуй, Долговязый чувствовал это не менее остро, чем Юлий. Он часто оглядывался с напряженным, застылым выражением лица, словно бы потерял дорогу. Иногда Долговязый испытывал потребность присесть и лечь, стараясь казаться ниже даже в этом все уравнивающем безличном тумане, и наконец действительно лег, понуждая к тому же и Юлия.

Дальше они ползли, обдирая колени и локти, причем Долговязый приподнимался, чтобы осмотреться среди ничего не говорящих, скудных, покрытых жухлой травой пригорков, и замирал, уставившись в дурном недоумении на какое-нибудь безвинное деревце, поникшее желтой листвой и ветвями. Не понимая, чего именно нужно бояться, Юлий уж подумывал встать и выругаться назло докучливым страхам, когда Долговязый оглянулся и прошипел тсс! прикладывая ко рту палец.

Теперь и Юлий различил невнятное ворчание или хрюканье… Иной раз сопящие звуки пропадали, сколько ни напрягай слух, и опять можно было разобрать сонное ворчание разлегшейся, казалось, раскисшим брюхом на полмира свиньи. Не поднимаясь, Долговязый обернул к Юлию серое от утомления, в грязных разводах пота лицо и показал знаками, чтобы тот выбирался вперед.

Юлий понятия не имел о набеге змея. Не было рядом с ним ни одного человека, который взял бы на себя труд растолковать глухому, о чем галдит вся Слования. Потому-то когда огромный стог лежалой черной листвы предстал во мгле взору, напрасно он тщился разобрать, что же это такое, шевелится или нет? Откуда исходят эти хрюкающие, сопящие… бурливые звуки, которые полощутся в тумане с завораживающей размеренностью? Немое волнение Долговязого, который, припав к земле, совал руками, вкладывая в свои кривлянии столько выразительности, сколько в них, пожалуй, не умещалось, не многое объясняло Юлию.

И вдруг он догадался, что не одна только храпящая гора и не сама по себе гора занимает взбудораженного босяка — там, в стороне, стоит только привстать…

В порядочном расстоянии, смазанном из-за обманчивой красной мглы, различалось желтоватое пятно. Под деревом. И оно стояло, не двигаясь… это была женщина.

Понадобилось несколько мгновений, чтобы смутная догадка — предчувствие — заставила его подняться, позабыв внушенную Долговязым осторожность. Юлий пошел и побежал.

Он узнал сверкающее золото волос!

Туго привязанная к дереву Золотинка была жива и встретила Юлия взглядом.

И ничего не сказала, словно бы Юлий представлялся ей видением, которое требует не слов, но мысли, некоего мыслительного усилия, необходимого, чтобы уберечься от обмана и обольщения. Надо думать, не много ясности прибавлял венец в руках Юлия, тот самый венец, который она помнила у себя на голове.

И только когда видение подступило, когда очутилось рядом… Так тянутся друг к другу лишь очень знакомые… родные… раскрывшие к поцелую губы влюбленные и супруги… Зимка ахнула, дернувшись поднять онемелую в путах руку и промолвила:

— Ю-юлька!.. — С таким сладостным вздохом, что и всего воздуха мира не могло хватить, чтобы расправилась грудь и вольно, не запнувшись стучало сердце.

— Юлька! — задохнувшись, повторила она едва слышно и сомлела с чуть обозначившейся улыбкой на любимых, родных устах.

О боже! Невнятная дрожь проняла Юлия. Беспамятство любви, готовность умереть и воскреснуть. От непосильного, чрезмерного чувства Юлий и сам был на грани обморока. Зачем-то он оглянулся, ничего все равно не видя, спохватился, вытащил ржавый нож и двумя-тремя взмахами рассек тонкие шелковые веревки, что перетянули Золотинку, едва оставив ей жизнь.

Любимая упала на руки Юлия, венец покатился по земле…

И Долговязый, что следил издали за припадочными выходками Глухого, почувствовал необходимость внести в это сумасбродство хоть какое-то разумное начало. Для этого он и пополз, не спуская глаз с беспризорного венца, а потом, когда Юлий забылся в полуобморочном поцелуе, начал передвигаться на карачках довольно резвой рысью.

— Что такое? Ты здесь? — говорил Юлий, едва успевая заглянуть в глаза, прежде чем покрыть их поцелуем. А Золотинка повторяла:

— Бежим! Скорее!

Зимка понимала положение лучше, чем Юлий, и находила время озираться; измученная телесными страданиями, она не видела толку в затяжных поцелуях и торопилась, бросая частые взгляды на змея. Так что пришлось и Юлию обернуться… он признал чудище, которое показало покрытую мелкой костяной чешуей голову.

— Беги сюда! — крикнул Юлий Долговязому, чувствуя, что понадобится помощь.

Действительно, Юлий подобрал венец, чтобы вернуть его государыне, но Золотинка споткнулась на первом шаге, затекшие ноги не повиновались, она путалась в длинном платье, так что пришлось Юлию нахлобучить венец себе на голову и подхватить любимую на руки, он рассчитывал отнести ее подальше, за перелесок, где можно было бы прийти в себя и что-то сообразить.

— Там Ананья! — пыталась еще предупредить Золотинка, но Юлий не понимала лепета.

Да и поздно было понимать: вдруг, сразу проступили из жаркой мглы… спешили навстречу скорым шагом витязи в доспехах и при оружии.

Один впереди, и еще за ним… два, три… пять… Шесть, их было шестеро. Отчаяние Золотинки свидетельствовало, что помощи от этих людей ждать не приходится. Не для того они сидели в засаде, ожидая, что змей наконец займется жертвой.

Лихорадочно озираясь, Юлий не видел вокруг ничего стоящего, кроме желто-синего барабана с оборванным ремнем, что валялся неподалеку, изумляя яркими красками.

Барабан, так барабан! Юлий готов был рычать, бросаясь на мечи с голыми руками, чтобы хоть на малую долю часа отодвинуть от любимой опасность. Лучше уж барабан, чем ничего!

— Скорее сюда! — прикрикнул он, обнаружив смятение Долговязого, который опять присел на карачки в самой несообразной, ни на что не годной позе и не вынимал изо рта трубки. — Помоги государыне! Поддержи ее! Ну, живо!

Коснувшись земли, Золотинка просела на томных ногах и оперлась рукой, чтобы не упасть, ослабев от страха и тревоги за Юлия. Но тому уж некогда было утешать ее, некогда было ждать усовестится ли, наконец, Долговязый настолько, что вынет изо рта трубку, или будет растерянно ее жевать, соображая сравнительные расстояния до змея, до витязей и до Глухого, которого он ставил, по видимости, в один ряд со всеми другими опасностями. Одним прыжком Юлий схватил барабан, чтобы отмахиваться им от мечей, но передумал, оглянувшись на растревоженного змея, и неожиданно нашел барабану совсем другое применение: застучал по туго натянутой коже нечто похожее на войсковой призыв «слушайте все!»

И вправду, заслышав знакомые звуки, витязи придержали шаг — особенно те, что и раньше не спешили. Верно, они полагали безосновательным фатовством кидаться вшестером на одного безоружного оборванца. Они уступили эту честь запыхавшемуся молодцу, который вырвался вперед по причине своего непобедимого легкомыслия, очевидно. Повсюду из-под медных лат шустрого молодца выбивались летящие на ходу ленты, разрезанные вдоль и поперек шелка, все это пенилось и волновалось, придавая воину невероятный, ускользающий от определения облик. Вздутые шелковой пеной плечи, свисающие под локтями кружева противоречили неправдоподобно тонкому стану на стыке наборных медных пластин, что покрывали бедра, и покрытой желобками медной груди, по-рачьи широкой. Розовые перья светились вкруг головы и за плечами, составляя нечто вроде пристойного только святым ореола, — это колыхалась большая легкая шляпа, закинутая на тесьме за спину, тогда как на голове сидела только круглая медная шапка без всяких изысков. Во всем этом смешении птичьих и рачьих черт было что-то неосновательное, что-то такое, что трудно было, кажется, совместить с понятием об опасности и угрозе…