Николай Оганесов - Играем в «Спринт»

• Название: Играем в «Спринт»
• Автор: Николай Оганесов
• Издательство: Мол. гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1986

В книгу вошли остросюжетные повести «Играем в «Спринт» и «Двое из прошлого», в которых автор раскрывает социально-нравственную подоснову преступлений. Автор исследует сознание людей, попавших в мир дельцов, и показывает, чем оборачивается для человека деформация морали. Герои повестей — наши молодые современники.

Художник Р. Авотин

---

Вспышка была сильной, но короткой.

— Скажите, а как у Игоря обстояло с деньгами? — спросил Логвинов.

— Не знаю. Думаю, хватало. Если бы нуждался — давно бы обратился ко мне, не из стеснительных.

— Он работал в ателье «Оптика». Это вы его туда устроили?

— Да, я.

— Работа ему нравилась?

— Наверно. Иначе давно бы ушел. — Она окончательно успокоилась и отвечала, по-прежнему вперив взгляд в невидимую точку между собой и собеседником. — Недавно хвастал, что скоро ему дадут свою мастерскую, то есть мастерскую, где он будет работать один, самостоятельно.

— Игорь жаловался на семейные неурядицы? Как он относился к жене?

— Вряд ли он был доволен своей семейной жизнью, — после долгой паузы сказала Красильникова. — Однажды я застала его у себя дома с посторонней девушкой. Смазливая такая, молоденькая… Значит, изменял жене, так надо понимать?

— Вы знаете эту девушку? Как ее зовут?

— Не помню. Кажется, Таня. Я ее тогда первый раз видела.

— Давно это было?

— Не очень. За несколько дней до Нового года. Я отпросилась с работы, уже не помню зачем. Пришла домой, стала открывать дверь, а ключ не проходит в скважину. Начала стучать. Он открыл. С ним была эта девица.

— Больше вы его с ней не встречали?

— Нет. Я отобрала у него ключ, чтобы неповадно было водить в дом всяких… — Осекшись, она так и не смогла подобрать подходящего определения.

— А кто она, где работает или учится?

— Игорь пытался представить ее мне, но я немедленно прогнала обоих. — Светлана Сергеевна сдвинула брови, и на ее лбу обозначилась глубокая поперечная складка. — Да, точно, ее звали Таней, вспомнила. А вот учится она или работает — не знаю… Игорь просил меня, чтобы я случайно не проговорилась Тамаре, сказал, что у него с этой девушкой все очень серьезно…

— Но если у них действительно было серьезно, почему он боялся, что вы проговоритесь Тамаре?

— Я не вникала в его интимные отношения с женой, — последовал ставший универсальным ответ.

— Они часто ссорились?

— Кажется, да.

— Ну, а к тестю он как относился?

Красильникова поморщилась:

— Повторяю, я не вникала в их внутренние дела.

— Восемнадцатого января была восьмая годовщина свадьбы, — сменил тему Логвинов. — Игорь не приглашал вас?

— Нет. Он знал, что я не приду.

— Вы что же, вконец рассорились?

Светлана Сергеевна подумала, прежде чем ответить.

— Не совсем. Но отношения были прохладные, это верно. Последние годы мы с сыном виделись все реже.

— Вечером восемнадцатого Игорь поссорился с Федором Константиновичем. Вы не подскажете, хотя бы в порядке предположения, из-за чего могла произойти эта ссора?

— Понятия не имею. Отношения между ними настолько запутаны…

Логвинов оторвался от протокола и, отложив ручку, подвигал пальцами.

— Еще один вопрос, Светлана Сергеевна, — сказал он. — Скажите, когда вы видели сына в последний раз?

Он не ожидал услышать что-то мало-мальски интересное, но Светлана Сергеевна удивила его:

— Девятнадцатого января.

— Девятнадцатого? — Логвинов мгновенно прикинул в уме: по словам жены, Игорь в тот день в половине девятого ушел на работу. Заведующий ателье подтвердил, что он пришел без опоздания, к девяти, и никуда не отлучался. А во время перерыва Красильников уже был арестован. — А вы не путаете, Светлана Сергеевна?

— Да нет, не так уж давно это было.

— Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наобум, ведь вас могло не оказаться дома?

— Я работаю через день, и он отлично знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.

— И в котором часу он пришел?

— Утром, не было еще девяти. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.

— Пакет? Большой?

Красильникова развела руки:

— Ну, размером со среднюю хозяйственную сумку. Довольно большой. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован. Я заподозрила неладное, потому что всегда жду от него подвоха, и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.

— Вы не разобрались, что в нем было? Может быть, на ощупь?

— Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку…

ТИХОЙВАНОВ

Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, — припомнил Федор Константинович фамилию, а вот имя и отчество, как ни старался, вспомнить не мог. — Серьезный, по всей видимости, человек, внимательный. Может, и разберется».

Воспользовавшись заминкой в разговоре, Тихойванов мысленно посетовал, что оказался не в состоянии сказать о зяте ничего путного, так за восемь лет и не постиг его характера.

В войну, пожалуй, проще было: не то что за восемь лет, в считанные дни, а то и часы успевал и познакомиться с человеком, и привыкнуть к нему, и сродниться, доверять, как брату, и, случалось, как брата, потерять. Одно слово — война: жизнь и смерть, солдатская спайка, зависимость от товарища, чей локоть вплотную к твоему… А что, разве сейчас иначе? Разве люди перестали зависеть друг от друга? Да нет, так же связаны, и друзья есть, и враги, как прежде, только что название у врага другое — хамство, подлость, равнодушие, и ранят они иначе — не тело, а душу…

«Чем же ему помочь? — подумал он. — И рад бы, но чем?»

— А теперь, Федор Константинович, вспомните, пожалуйста, что произошло между вами и Игорем в последнюю вашу встречу, когда вы праздновали восьмую годовщину свадьбы дочери, — попросил следователь и прибавил, улыбнувшись: — Только постарайтесь не взваливать всю вину на себя.

Тихойванов удрученно взглянул на полную окурков пепельницу и решил, что курить еще одну папиросу неприлично.

Просьба следователя заставила вернуться к тому, что уже много дней тяжелым грузом лежало на сердце: он вспомнил вечер, такую же, как и здесь, пепельницу на столе, Игоря, вошедшего с мороза с бутылками под мышкой, возившуюся у плиты Тамару…

Федор Константинович помог зятю разгрузиться, поставил шампанское на сервант, водку — на стол и, задымив «Казбеком», полез за шахматами.

Ничто не предвещало чудовищной ссоры, разразившейся получасом позже. Игорь ходил по комнате в приподнятом настроении, насвистывал какую-то мелодию, дочь была весела и добродушна. Слегка пожурив мужа за то, что он, не дождавшись, когда будет накрыт стол, открыл бутылку «Пшеничной» и налил две рюмки, себе и тестю, она освободила угол стола для шахматной доски, достала третью рюмку и тоже налила водки.

От батареи парового отопления несло жаром, под потолком горела пыльная старая люстра с оторванными стеклянными подвесками, за белым от мороза окном чуть слышно свистел ветер. Федор Константинович раскрыл доску и начал расставлять фигуры.

— За упокой души рабы божьей Нины свет Ивановны, — провозгласил зять.

Он чокнулся своей рюмкой о рюмку тестя, зажмурился, одним махом выпил и, морщась, двинул пешку вперед. Тамара тоже выпила.

— А ты что ж? — спросила она, обращаясь к отцу. Ее щеки горели ярким румянцем — видно, ей передалось приподнятое настроение мужа.

— Мне спешить некуда, — буркнул Федор Константинович и сделал первый ход.

Ему не понравился тон, которым Игорь произнес тост: «За упокой души рабы божьей… свет Ивановны». Он знал цену жизни и потому не переносил, когда о смерти говорили без особой на то необходимости, пренебрежительно, а тем более в шутку. Кроме того, Щетинникова была его соседкой много лет, знала покойную жену, нянчила, хотя и не часто, дочь. Он хотел было сделать замечание, но в последний момент удержался, промолчал, опасаясь нарушить мир и покой, в кои-то веки снизошедший на эту семью.

А Игорь, вяло переставляя фигуры, продолжал упражняться в остроумии.

— Любопытно, куда попадет ее душа: в рай или в ад? — разглагольствовал он. — Как вы считаете, Федор Константинович? Я лично думаю, ее душа останется на нейтральной полосе; знаете, как в песне: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты». Грехов за ней особых не водилось, следовательно, в ад не пустят, но подвигов за старушенцией тоже не числилось. За что же в рай? Получается, ни в рай, ни в ад. Куда же приткнуться, что остается? Дырка от бублика? Бермудский треугольник? — Глядя на шахматную доску, он пробубнил под нос отрывок из военного марша, потом передвинул фигуру и потянулся, отводя руки назад. — Ох и холодно ей сейчас на кладбище…

— Прекрати, Игорь, — не оборачиваясь, сказала возившаяся у плиты Тамара. — Ты же к ней неплохо относился.

— Я? — Он длинно, широко открыв рот, зевнул. — А что я? Я ничего. Я, как все, отдаю должное, чту, так сказать, память.