Илья Зверев - Второе апреля

• Название: Второе апреля
• Автор: Илья Зверев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Писатель Илья Зверев  умер,  когда ему  не  исполнилось и  сорока  лет.

Произведения  его исследуют широкие пласты жизни нашего общества пятидесятых и первой половины шестидесятых годов.

В  повестях  «Она  и он», «Романтика  для  взрослых», в  многочисленных рассказах, в публицистических очерках  писатель  рассказывает о людях разных судеб и профессий. Его герои — крестьяне, шахтеры, школьники. Но о чем  бы ни  шел  разговор,  он  всегда одинаково  важен  и интересен  читателю:  это разговор о мужестве и доброте.

Прекрасное качество пера Ильи Зверева — отсутствие какой бы то ни было назидательности,   скучного   поучительства. Писатель   пишет   интересно, увлекательно и весело.

Собранные воедино произведения, публиковавшиеся прежде в разных книгах, позволяют читателю с особенной полнотой ощутить своеобразие творчества Ильи Зверева.

---

Старые монтажники тоже рассказали мне много интересного — как он в 42-м году за два месяца смонтировал котел на Урале, и как он в 29-м году переспорил всемирную фирму «Бабкок-Вилкокс», и сколько героев и лауреатов он выучил. Но, честно говоря, все эти героические факты ничего не могли прибавить к тому, что я уже понял о Смирнове. Пусть опять говорит он.

— Ах, пенсия, пенсия. Какие дубы она валила. Война не могла, самая адовая работа не могла, а пенсия — рраз, и все!

Это легко понять. Что значит мастеру — если он в самом деле мастер — оставить работу? Это то же самое, что аэроплану остановиться в воздухе. Рухнет аэроплан.

(Вы только это не от себя пишите, ссылайтесь на меня. Не сердите пенсионеров.) Так вот, очутился я на пенсии. Что делать? Я решил не отдаваться на самотек. И пошел к опытному пенсионеру Мише Фадееву. Это мой старый товарищ. Мы с ним вместе лет тридцать работали, и ордена Ленина по одному Указу получили, и в ополчение в сорок первом году в одном взводе ушли.

И я пошел к Мише, чтобы почерпнуть у него передовой опыт в новом для меня деле. Но ничего путного я не узнал. Миша только вздыхал и расспрашивал, что там за щенок работает на его месте. И немножко расстроился, когда я сказал, что щенок ничего, справляется.

А потом Миша долго читал мне стихи собственного сочинения. Поэму «За серп и за молот сражаясь». Там что-то такое рифмуется «отчизна-мать» и «побеждать». Совсем неважные стишки. И это мне было особенно грустно, потому что всегда все, что делал Миша, было наивысшего класса.

Что же было дальше? Пришлось жить по собственной программе. Оказалось — жить можно. Я записался в две библиотеки и еще накупил тысячи на полторы художественной литературы. Мы не из тех пенсионеров, которые ничего, кроме своей сберкнижки, не читают. Купил новый аккордеон (старый тогда украли) и каждый два часа играл по слуху «Турецкий марш» Моцарта. На охоту ездил, пока был сезон. Наташа была очень довольна. А в августе пятьдесят седьмого года Московский всемирный фестиваль молодежи.

Я в фестивальные дни, как мальчишка, бегал по улицам. Общался. С французами познакомился, с итальянскими ребятами из города Чивиттавекиа. С чилийцами в одном автобусе проехался, научился петь «Катюшу» по-испански. «Пор ла рибера иба Катилина». Пять часов в давке выстоял, чтобы попасть в Зеленый театр на вечер Африки. И так далее.

Меня с детства тревожило, что ли, что мир такой огромный и разный. Я еще весной восьмого года сбежал с велосипедного завода «Дукс». Чтобы путешествовать. Завербовался через агентство «Гербе» (было такое в Риге) на строительство Панамского канала. Потом брат Андрей — он на Николаевской железной дороге работал — принес мне газетку «Эхо Австралии». Кто-то в вагоне забыл. Ее эту газетку издавали на русском языке эмигранты в городе Бризбейне.

Австралия, кенгуру, бумеранги. Я туда — бух — письмо: «Хочу к вам». Ответ пришел довольно скоро. Нежно-голубой такой, прозрачный конверт, с водяными знаками. На марке кенгуру. «Г-ну Смирнову Н.А. В собственные руки».

Письмо было короткое: условия жизни здесь очень хорошие, даже не имея специальности, можно зарабатывать столько-то фунтов, но «без самой крайней (три раза подчеркнуто) нужды родину не покидайте. Заклинаю вас, молодой человек. Петр Уткин, секретарь редакции.»

Я не испугался. Махнул для начала на Дальний Восток, оттуда ближе. Шестнадцать суток тащился четвертым классом до Владивостока. Потом плавал на «Киеве», был такой пароход добровольного флота. В Нагасаки нарочно отстал. Жил там в бордингхаузе. А дальше Шанхай, Сингапур, мало ли что еще было. Но я отвлекся. Склероз!

Прошел фестиваль — опять книжки, охота, «Турецкий марш» и приятные покупки. (Наташа со своим тонким вкусом умела находить в магазинах красивые вещи.) А жизни нет. Что-то главное вынуто. Как сказано у Полонского (только по другому поводу):

Но нет любви,
И гаснет жизнь,
И дни текут как дым.

Соберемся с другими пенсионерами на бульваре, знаете, напротив Камерного театра, и беседуем. Что там сказал премьер Икада редактору газеты «Пуркуа па». А сам думаешь: вот раньше я не знал, кто в Японии премьер, и не догадывался, что есть газета «Пуркуа па». А все-таки я оказывал какое-то влияние на международное положение. А сейчас никакого.

С каждым днем становится хуже. И я уже, знаете, с грустью отметил, что магазин похоронных принадлежностей на Новослободской торгует с одиннадцати до девятнадцати часов. Без выходных и без перерыва на обед.

И характер у меня стал портиться. Прочитал в журнале «Техника — молодежи» описание самодельной лодки. И сразу настрочил склочное письмо редактору: «Уважаемый тов. редактор, Вам следовало бы более вдумчиво подбирать авторов, ибо дилетантский проект лодки, опубликованный в вашем уважаемом журнале, компрометирует...» — и так далее. Сейчас самому смешно.

Но по-настоящему глубину бездны я измерил, когда пришел к соседу. В карты играть. Собрался свой брат пенсионер. Распечатали колоду. И вот сосед вынимает из ящика синьку и раскладывает ее на столе. А я всю жизнь чертежи в синьках получал. И что-то во мне задрожало, как у водовозного коняги при виде бочки. Но это был вовсе не чертеж. Это соседу в тресте по знакомству напечатали бланк для преферанса. На синьке. Я вам его опишу. Все как положено: горка, ставка, время, пулька. А во всех четырех углах набор изречений: «Злейшие враги преферанса — жена, скатерть и шум», «Не выигрывай каждый раз — потеряешь партнеров», «Приглашен в темную — береги длинную масть» и «Валет фигура, но дамой бьется».

И меня вдруг охватил ужас. Больший, чем от похоронного бюро. Неужели, Коля, это чертеж твоей дальнейшей жизни? «Валет фигура, но дамой бьется». Бр-р-р!

Но вот однажды вечером, часов в одиннадцать, звонок. Телеграмма. У меня сердце оборвалось. Что-то, думаю, с братом. Других вестей быть не могло. Но читаю: «Просим зайти трест».

Всю ночь я уговаривал себя, что ерунда, какое-нибудь чествование ветеранов или просто кампания по выявлению чуткости. К девяти прибежал в трест. Секретарша новая, спрашивает: «По какому вопросу?» Не знаю.

Оказалось, меня на работу сватают. Надо принять склад оборудования на атомной электростанции. Номенклатура там несколько тысяч названий — сам черт ногу сломит. Нужен старый монтажный волк. Вот так. Некому, говорят, кроме вас. Это, конечно, самая беспардонная лесть, но я на нее поддался. Даже с радостью. «Да, да, да, — кричу, — согласен!»

Но вижу, главный инженер как-то мнется. Уж не знаю, говорит, как к этому подступиться, к материальной стороне вопроса. У вас пенсия какая? Девяносто пять рублей? Вздохнул. Вот, говорит, а оклад там сто десять, да еще вычеты. Так что, выходит, вам фактически придется работать за пять или шесть рублей в месяц. За одну бутылку коньяка «КВ». Но учтите, говорит, вы ведь первым будете в таком деле. Христофором Колумбом! Атомная же станция!

Я согласился. Вы только правильно поймите: это не из какого-нибудь там бескорыстия или высоких чувств. Просто я очень хотел.

После разговора с моей Натальей Николаевной (не стоит вдаваться в подробности) я уехал на место. Действительно, работа любительская! Оборудование на десятки миллионов, тысячи и тысячи прекрасных вещей, от приборчика весом в двести граммов до корпуса реактора весом в двести тонн. Штат у меня десять человек: восемь такелажников — просто львы ребята — и две дульцинеи — уборщица и техник.

Техник — Черняшкина Лида. Честью клянусь, это великая девушка. С кругозором, с великолепной памятью. И я с грустью вижу, что в тресте просто перестраховались, что она лучше меня ориентируется. Я, конечно, до сих пор себя обманываю, утешаю: мол, ничего, превзойду с течением времени. Но в мои годы невесело думать о течении времени...

Его насмешливое лицо стало вдруг печальным и беззащитным.

— Лучше не будем об этом... Ну вот, хожу я по площадке, по реакторному залу, по складу — разглядываю разные марсианские орудия. И думаю: что будет, то будет, а все-таки хорошо, что я сподобился под занавес жизни такую работу получить.

Ведь какая ситуация! Вы прочувствуйте! Человек из прошлого века, появившийся на свет, когда еще аэропланов не было, и кино не было, и чугунка была чудом техники, — и вот работает по атомному делу.

И тут испортили, сволочи, песню. Прибегает ко мне Черняшкина. Эта великая девушка. И говорит: «Я докопалась, я разобралась, на барабанах цифры фальшивые». А у нас были такие большущие барабаны с алюминиевым проводом АС. Люди помнят, что их прибыло семь, а стоят только шесть. И чтоб не замечена была пропажа, указатели веса на барабанах переправлены (провод только по весу учитывается).

Значит, полтонны драгоценного провода утекло. Но я даже не потому так расстроился. Я три недели раскапывал бумаги, потом поехал в прокуратуру и сказал: