Хулио Кортасар - Игра в классики

• Название: Игра в классики
• Автор: Хулио Кортасар
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-94278-389-6

В некотором роде эта книга — несколько книг…

Так начинается роман, который сам Хулио Кортасар считал лучшим в своем творчестве.

Игра в классики — это легкомысленная детская забава. Но Кортасар сыграл в нее, будучи взрослым человеком. И после того как его роман увидел свет, уже никто не отважится сказать, что скакать на одной ножке по нарисованным квадратам — занятие, не способное изменить взгляд на мир.

---

— Да, милосердие не относится к числу моих достоинств. Я бы тоже мог где-нибудь плакать, и тогда ты…

— Никогда не видела тебя плачущим, — сказала Мага. — Плакать для тебя — излишняя роскошь.

— Нет, как-то раз я плакал.

— От злости, не иначе. Ты не умеешь плакать, Орасио, это одна из вещей, которых ты не умеешь.

Оливейра притянул к себе Магу и посадил на колени. И подумал, что, наверное, запах Маги, запах ее затылка привел его в такую грусть. Тот самый запах, который прежде… «Искать через посредство, — смутно подумалось ему. — Если я чего-нибудь и не умею, то как раз этого, и еще — плакать и жалеть себя».

— Мы никогда не любили друг друга, — сказал он, целуя ее волосы.

— За меня не говори, — сказала Мага, закрывая глаза. — Ты не можешь знать, люблю я тебя или нет. Даже этого не можешь знать.

— Считаешь, я настолько слеп?

— Наоборот, тебе бы на пользу быть чуточку слепым.

— Да, конечно, осязание вместо понимания, поскольку инстинкт идет дальше разума. Магический путь в потемки души.

— Очень бы на пользу, — упрямилась Мага, как она делала всякий раз, когда не понимала, о чем речь, но не хотела в этом признаться.

— Знаешь, и без этого я прекрасно понимаю: мы должны пойти каждый своей дорогой. Я думаю, мне необходимо быть одному, Лусиа; по правде говоря, я еще не знаю, что буду делать. К вам с Рокамадуром, который, по-моему, просыпается, я отношусь несправедливо плохо и не хочу, чтобы так продолжалось.

— О нас с Рокамадуром не надо беспокоиться.

— Я не беспокоюсь, но в этой комнате мы трое без конца путаемся друг у друга под ногами, это неудобно и неэстетично. Я не слеп, как тебе хочется, моя дорогая, а потому зрительный нерв позволяет мне видеть, что ты прекрасно справишься и без меня. Признаюсь: ни одна из моих подруг покуда еще не кончала самоубийством, хотя это признание смертельно ранит мою гордость.

— Да, Орасио.

— Итак, если мне удастся мобилизовать весь свой героизм и проявить его сегодня вечером или завтра утром, у вас тут ничего страшного не случится.

— Ничего, — сказала Мага.

— Ты отвезешь ребенка обратно к мадам Ирэн, а сама вернешься сюда и будешь жить преспокойно.

— Вот именно.

— Будешь часто ходить в кино и, как прежде, читать романы, с риском для жизни станешь прогуливаться по самым злачным, самым неподходящим кварталам в самые неподходящие часы.

— Именно так.

— И на улицах найдешь массу диковинных вещей, принесешь их домой и сделаешь из них что-нибудь. Вонг обучит тебя фокусам, а Осип будет ходить за тобой хвостом, на расстоянии двух метров, сложив ручки в почтительном подобострастии.

— Ради бога, Орасио, — сказала Мага, обнимая его и пряча лицо.

— Разумеется, мы загадочным образом будем встречать друг друга в самых необычных местах, как в тот вечер, помнишь, на площади Бастилии.

— На улице Даваль.

— Я был здорово пьян, и ты вдруг появилась на углу; мы стояли и смотрели друг на друга, как дураки.

— Я думала, что ты в тот вечер идешь на концерт.

— А ты, дорогая, сказала мне, что у тебя вечером свиданье с мадам Леони.

— И так забавно — встретились на улице Даваль.

— На тебе был зеленый пуловер, ты стояла на углу и утешала какого-то педераста.

— Его взашей вытолкали из кафе, и он плакал.

— А в другой раз, помню, мы встретились неподалеку от набережной Жеммап.

— Было жарко, — сказала Мага.

— Ты мне так до сих пор и не объяснила, что ты искала на набережной Жеммап.

— О, совершенно ничего.

— В кулаке ты сжимала монетку.

— Нашла на краю тротуара. Она так блестела.

— А потом мы пошли на площадь Республики, там выступали уличные акробаты, и мы выиграли коробку конфет.

— Ужасных.

— А еще было: я вышел из метро на Мутон-Дюверне, а ты, моя милая, сидела на террасе кафе в обществе негра и филиппинца.

— А ты так и не объяснил мне, что тебе понадобилось на Мутон-Дюверне.

— Ходил к мозолистке, — сказал Оливейра. — Приемная у нее в фиолетово-красных обоях, а по этому фону — гондолы, пальмы, парочки под луной. Представь все это тысячу раз повторенное размером восемь на двенадцать.

— И ты ходил ради этого, а не ради мозолей.

— Мозолей у меня не было, дорогая моя, а жуткий нарост на ступне. Авитаминоз, кажется.

— Она тебя вылечила? — спросила Мага, подняв голову и глядя на него очень пристально.

При первом же взрыве хохота Рокамадур проснулся и запищал. Оливейра вздохнул, сейчас все начнется сначала, какое-то время он будет видеть только спину Маги, склонившейся над кроваткой, и ее снующие руки. Он взялся за мате, достал сигарету. Думать не хотелось. Мага вышла помыть руки, вернулась. Они выпили два или три кувшинчика мате, почти не глядя друг на друга.

— Хорошо еще, — сказал Оливейра, — что при всем этом мы не устраиваем театра. И не смотри на меня так, подумай немножко — и поймешь, что я хочу сказать.

— Я понимаю, — сказала Мага. — И я смотрю на тебя так не поэтому.

— Ax, значит, ты…

— Да, но совсем чуть-чуть. И лучше нам не говорить на эту тему.

— Ты права. Ладно, похоже, я просто прогуляюсь и вернусь.

— Не возвращайся, — сказала Мага.

— В конце концов, не будем делать из мухи слона, — сказал Оливейра. — Где же, по-твоему, я должен спать? — Гордиев узел, конечно, узел, но на улице — ветер, да и температура — градусов пять ниже нуля.

— Лучше тебе не возвращаться, Оливейра, — сказала Мага. — Сейчас мне легко сказать тебе так. Пойми меня.

— Одним словом, — сказал Оливейра, — сдается, мы немного торопимся поздравить друг друга с savoir faire [72].

— Мне тебя так жалко, Орасио.

— Ах вот оно что. Осторожнее с этим.

— Ты же знаешь, я иногда вижу. Вижу совершенно ясно. Представь, час назад мне показалось, что лучше всего мне пойти и броситься в реку.

— Незнакомка в Сене… Но ты, моя дорогая, плаваешь, как лебедь.

— Мне тебя жалко, — стояла на своем Мага. — Теперь я понимаю. В тот вечер, когда мы встретились с тобой позади Нотр-Дам, я тоже видела, что… Только не хотелось верить. На тебе была синяя рубашка, замечательная рубашка. Это когда мы первый раз пошли вместе в отель, так ведь?

— Не так, но не важно. И ты научила меня говорить на этом своем глиглико.

— Если бы я призналась, что сделала это из жалости…

— Ну-ка, — сказал Оливейра, глядя на нее испуганно.

— В ту ночь ты подвергался опасности. Это было ясно, как будто сигнал тревоги где-то вдали… не умею объяснять.

— Все мои опасности — исключительно метафизические, — сказал Оливейра. — Поверь, меня не станут вытаскивать из воды крючьями. Меня свалит заворот кишок, азиатский грипп или «пежо-403».

— Не знаю, — сказала Мага. — Мне иногда приходит в голову мысль убить себя, но я вижу, что я этого не сделаю. И не думай, что Рокамадур мешает, до него было то же самое. Мысль о том, что я могу убить себя, всегда меня утешает. Ты даже не представляешь… Почему ты говоришь: метафизические опасности? Бывают и метафизические реки, Орасио. И ты можешь броситься в какую-нибудь такую реку.

— Возможно, — сказал Оливейра, — это будет Дао.

— И мне показалось, что я могу тебя защитить. Не говори ничего. Я тут же поняла, что ты во мне не нуждаешься. Мы любили друг друга, и это было похоже на то, как два музыканта сходятся, чтобы играть сонаты.

— То, что ты говоришь, — прекрасно.

— Так и было: рояль — свое, а скрипка — свое, и вместе получается соната, но ты же видишь: по сути, мы так и не нашли друг друга. Я это сразу же поняла, Орасио, но сонаты были такие красивые.

— Да, дорогая.

— И глиглико.

— Еще бы.

— Все: и Клуб, и та ночь на набережной Берс, под деревьями, когда мы до самого рассвета ловили звезды и рассказывали друг другу истории про принцев, а ты захотел пить, и мы купили бутылку страшно дорогой шипучки и пили прямо на берегу реки.

— К нам подошел клошар, — сказал Оливейра, — и мы отдали ему полбутылки.

— А клошар знал уйму всяких вещей — латынь и еще что-то восточное, и ты стал спорить с ним о каком-то…

— Об Аверроэсе, по-моему.

— Да, об Аверроэсе.

— А помнишь еще: какой-то солдат на ярмарочном гулянье ущипнул меня сзади, а ты влепил ему по физиономии, и нас всех забрали в участок.

— Смотри, как бы Рокамадур не услыхал, — сказал Оливейра, смеясь.

— К счастью, Рокамадур не запомнит тебя, он еще не видит, что перед ним. Как птицы: клюют и клюют себе крошки, которые им бросают, смотрят на тебя, клюют, улетают… И ничего не остается.

— Да, — сказал Оливейра. — Ничего не остается.

На лестнице кричала соседка с третьего этажа, как всегда, пьяная в это время. Оливейра оглянулся на дверь, но Мага почти прижала его к ней; дрожащая, плачущая, она опустилась на пол и обхватила колени Оливейры.

— Ну что ты так расстраиваешься? — сказал Оливейра. — Метафизические реки — повсюду, за ними не надо ходить далеко. А уж если кому и топиться, то мне, глупышка. Но одно обещаю: в последний миг я вспомню тебя, дорогая моя, чтобы стало еще горше. Ну чем не дешевый романчик в цветной обложке.