Юрий Сергеев - Становой хребет

• Название: Становой хребет
• Автор: Юрий Сергеев
• Издательство: Современник
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1987

Роман «Становой хребет» о Харбине 20-х годов, о «золотой лихорадке» на Алдане… Приключения в Якутской тайге. О людях сильных духом, о любви и добре…

---

— Самокритика нам нужна, как воздух! Я слышу тут опасливые голоса, как бы самокритика не достала их шкуры. Это — вредная политика! Некоторые обюрократившиеся начальники докатились, по отношению к возмущённым старателям, до зарифмованных угроз: «Я тебе покажу кузькину мать, как заявление писать!»

Это запугивание приводит к тому, что рабочие боятся изобличать недостатки в быту и на производстве. Думают: «А вдруг сделаю не так, как нужно?» Этим подрывается доверие к тресту, а самое страшное — к нашей партии.

Этим мы вырабатываем вредные взгляды в отсталой среде и препятствуем рождению сознательности, этим мы толкаем рабочих в объятия «зеленого змия» и в разные притоны хитрушек, дискредитируем советскую власть.

Такие зажимщики критики должны считаться антипартийными элементами со всеми вытекающими отсель мерками.

А ведь, мы должны исполнять роль собирателей масс, воспитателей в духе революционной борьбы и создавать, в дикой тайге, новые силы для пролетарского авангарда золотой промышленности, для победы Мирового Октября. Да здравствует стальное единство ленинских рядов!

Поведём беспощадную борьбу с ликвидаторами и оппортунистами! Разгромим затаившуюся в наших рядах белогвардейскую сволочь! Возьмём жёсткий курс на изжитие неэтичных поступков! Дадим родной стране сотни пудов золота, назло врагам!

…Пушнарёв был невольно захвачен общим энтузиазмом выступающих, каких-то особых людей, неведомых его пониманию, целеустремлённых до ярости.

Удивляться Пушнарёв начал от самой Москвы, когда сел в транссибирский поезд. С невольным стариковским любопытством он глядел через простреленное стекло купе на железнодорожные станции, оживающие города и сёла.

Всюду кипела работа, на платформах кучились штабели леса, обдавая сладким смольём тайги, ехали куда-то повозки, пыхтели маневровые паровозы-«кукушки», мелькали возбуждённые лица, слышались песни, у Байкала, как и в прежние времена, торговали омулем с душком.

Везде что-то строилось, высились ажурные леса у зданий, из труб деревень валил дым, и казалось, доплывает из русских печей запах румяных калачей до промёрзшего вагона.

Обременённый профессорскими привычками, беззаветно преданный геологии, он был кастовым интеллигентом и, когда вырывался из далёких экспедиций, как истинный москвич любил роскошь Москвы, изобилие яств её ресторанов.

Но чрезмерная кичливость была чужда ему, как любому, увлечённому своим делом человеку. Пётр Афанасьевич сталкивался с простыми людьми по долгу службы, и ему казалось, что он знал их.

Обновление России, происходящее без его участия, было пронзительно интересно и неожиданно. В дороге он часто хмыкал в бородку, удивлённый тем или иным непривычным явлением.

А жизнь била ключом, он это видел, начиная сомневаться в реализации той программы, которую разработали в Москве старые «спецы» — противники советской власти. Но, согласившись с ними сотрудничать, Пушнарёв, будучи человеком слова, стал действовать в соответствии с полученной инструкцией.

Он не был трусом, но и не являлся смельчаком. Коварство и поднаторелость в интригах чиновников из горного ведомства отучили Петра Афанасьевича, превратившегося в мягкотелого исполнителя чужой воли, рисковать и удивляться.

По прибытии в Незаметный, Пётр Афанасьевич неторопливо взялся за привычное дело. Главный инженер Сенечкин, уже уведомлённый о Пушнарёве, с нетерпением стал расспрашивать геолога о Москве, изголодавшись по новостям.

Сенечкин, холёный, плечистый мужчина лет сорока пяти, много лет проработал на енисейских частных промыслах. На его мясистом лице неприязненно отсвечивали стальные глаза. Был он высокомерен и речист не в меру.

Приезд Пушнарёва воспринял, как проявление недоверия к себе московских руководителей «центра». Пётр Афанасьевич видел насквозь этого человека, который, с чудовищным вожделением, жаждал власти, мечтал перебраться из глухой провинции в Москву.

Сейчас, приглашённый на партийную конференцию, Пушнарёв вслушивался в дерзновенные речи большевиков, в их необузданную веру в свою правоту и в свои планы. Энергия так и рвалась из каждого слова, каждого замысла.

Всё было на удивление просто и непринуждённо, без заумных фраз и скрытой обманчивости. Они ломили напрямик, отметая мусор сомнений. Пётр Афанасьевич невольно подумал: «Это здесь-то в тайге… а в других менее глухих районах России, что творят такие одержимые кадры?

Трудно представить. Вот против кого мне, на старости лет, надлежит бороться, строить козни — подменять эффективную разведку золота канцелярской рутиной».

Пушнарёв негромко вздохнул. А рядом… Кряхтели, курили и сжимали тяжёлые ладони в кулаки сильные духом люди, полуграмотные, полуголодные, но оделённые лютым желанием достичь своей цели.

Роль, которую предстояло сыграть Пушнарёву среди этих простоватых мужиков, была непростительно бесстыдна. Как поступить в нетипичной ситуации? Пушнарёв с ужасом представил, как его арестуют в случае провала «центра».

Пётр Афанасьевич боязливо оглянулся по сторонам и наткнулся взглядом на угрюмое лицо Горячева, казалось, смотревшего именно на него.

Геолог так задумался, что, когда все разом встали, замешкался и вдруг услышал: — Что, дед, «Интернационал» петь не желаешь? А ну, встань!

Пушнарёв торопливо вскочил. Шатнулись стены от грома сотни глоток. Не зная слов, он мычал срывающимся дискантом и до боли жалел себя…

Парфёнов тоже впервые гудел низким басом эту непривычную песню, тоже не зная слов. Но он воспринимал её, как свою, родную, душевную, словно её про него сложили, про его искорежённую приискательством судьбу.

И он был готов идти в этот последний и решительный бой, дабы не вернулось старое: вшивые казармы и голод, смерти и банды, горе и лишения.

3

Из-за невероятного стечения обстоятельств попала Тоня Гусевская из посёлка Качуг в туманный от мороза Якутск. Её дед по отцу был поляком-политкаторжанином, бабушка — тунгуска, а саму Тоню в метриках записали русской по материнской кержацкой родове.

Три разные национальности сшиблись, и явилось на свет удивительное создание, до обморочи непонятное и совершенное в красоте.

Славянская закваска пересилила смуглость таёжного народа. Толстая коса у Тони отросла золотисто-пепельной, лишь чуть раскосые глаза на молочно-белом лице напоминали о её бабке-охотнице.

От величавых полек, шляхтских кровей, унаследовала она осиную талию. Уже с тринадцати лет Гусевская нагоняла своим видом хмельной туман в головы мужиков и парней.

От ухажёров отбоя не было, и так надоели они девке, что та наловчилась по-кержацки просто дубасить тех, кто приставал нешутейным образом, благо силушкой Бог не обидел.

Качуг расположился на бойком месте на обоих берегах просторной и величавой реки Лены, может, и влияла её могучесть на диковатую Тоньку. Однажды девка повергла в грязь троих пьяных приискателей, хотевших, по разгульности своей, утащить её в лодку и увезти.

В общем, характер у Антошки, так её стали звать с той поры, даже дома, был неуправляемым. Любила до самозабвения лошадей, загоняла в скачках их до мыла на боках, ловила с братанами рыбу, на спор переплывала Лену, косила сено почище мужика, терпеть не могла девок.

И первой записалась в неведомый никому комсомол.

Уполномоченный, прибывший из Иркутска для организации ячейки в Качуге, собрал молодёжь и произнёс зажигательную речь, погрозив кулаком какой-то Контре (девке, должно быть).

Тонька презирала бабьи проказы — пожалела мосластого и худющего паренька и подумала: «Видать, спокинула его та самая Контра-изменчица, дак от горя не может угомониться».

Когда Антошка смело подошла к столу, крытому кумачом, и решительно потребовала записать в этот самый комсомол, приезжий неожиданно обмяк от её вида и вовсе забыл слова. Лупал глазами и что-то мямлил, как паралитик.

— Царица небесная! И этот такой же, как все, — невпопад вырвалось у Тоньки, и она ещё раз повторила свою фамилию.

Ребята загоготали, ревниво оглядывая свою наипервейшую красавицу и бунтарку. Комсомолист быстро оправился от смущения, поблагодарил товарища Гусевскую за проявленную инициативу «в вопросе союзной и общественной работы и отрыв от старого мира».

За Антошкой потянулись к столу записываться все её тайные воздыхатели, ещё не ведая, какая им будет трёпка дома на почве религиозных разногласий с отцами и дедами.

Но дело было сделано, и уполномоченный пошёл провожать вновь избранного секретаря ячейки Антонину, да более близкому их знакомству помешали её полное политическое и культурное невежество.

Когда он, весь подрагивая от волнения, стал ей читать стихи про любовь, говорить возвышенно и умно, представляя, какой эффект это произведёт на деревенскую девушку, а потом осмелился её обнять, то Антошка по дурной привычке саданула кулачком промеж глаз кавалера и помела юбкой к своим воротам.