Александр Птахин - СУРОВАЯ ГОТИКА

• Название: СУРОВАЯ ГОТИКА
• Автор: Александр Птахин
• Жанр: Ужасы и Мистика

На дворе 1939 год. Небольшой, в прошлом губернский город. В местном Управлении госбезопастности НКВД создана специальная группа, которая должна противостоять немецкому "Наследию предков". Но работа группы сталкивает сотрудников  с непонятными и необъяснимыми явлениями, а далее заводит в совсем уже дремучую мистику таинственного масонского ордена, который, на поверку, оказывавется совсем не масонским. И как это связано с экспедициями в Среднюю Азию,   смертью и предшествававшей этому тяжёлой болезнью красного комдива и его приёмным сыном, ныне - майором госбезопасности, которого считают наследником эмира бухарского или с альбигойскими тайнами катаров, книгами и газетами изданными в недалёком будущем  и путешествиями во времени. Какой секрет ищут или скрывают, живущие до сих пор, участники давних событий, и давно умершие, которые, как оказывается, вовсе и не умирали. Разобраться во всех этих тайнах и предстоит молодому сотруднику УГБ НКВД Николаю Прошкину и его начальнику Владимиру Корневу. А на пороге война...

---

Когда Леша возвращался в гостиную, вытянув перед собой руку с дымящимся в турке на длинной ручке кофе, Прошкин, без всякого осознанного умысла, незаметно сдвинул ногой лежавшую на полу ковровую дорожку (эту дорожку отжалел ему завхоз Управления Виктор Агеевич, еще в прошлом году). На дорожке образовалась небольшая складка, за которую Субботский зацепился носком и, конечно же, потерял равновесие. Турка покачнулась, скользнула, ее содержимое густой ароматной волной выплеснулось прямо на плечо Баева, огромным пятном расплывшись по шитой на заказ гимнастерке…

– Ой, простите, я не нарочно, – сконфузился Субботский.

– Да где вам нарочно хоть что-то сделать, – зло сказал Баев, стягивая гимнастерку что бы избежать ожога, потер плечо, и обратился к Прошкину, – мыло у вас Николай Павлович, по крайней мере, гигиеническое есть? – Прошкин кивнул, мыло у него было хозяйственное, но целям гигиены вполне отвечало, – А утюг? – продолжал Баев. Прошкин кивнул еще раз – утюг с углями можно было попросить у соседки. Он, как чуткий товарищ, хотел даже предложить Баеву свою футболку или домашний халат Субботского, но рассудил, что брезгливый Саша все равно откажется, и повел полуголого Баева на кухню – стирать гимнастерку.

Баев без энтузиазма повозил размокшим куском мыла по заброшенной в раковину одежке, похлопал водой, натянул гимнастерку как была - мокрую и перепачканную, и оставив открытой громко журчащую воду, решительно потащил Прошкина на веранду – вроде бы курить, и даже угостил его тонкой заграничной сигаретой.

– Я вас Николай Павлович, пришел о некотором содействии попросить, совершенно не обременительном… Вы же человек в прошлом военный и меня поймете. Личное оружие это такая вещь, можно даже сказать интимная. А у меня теперь будет невольный сосед… Мне очень не хотелось бы, что бы посторонние люди глазели на наградное оружие мое, а тем более отца из праздного любопытства! И я просто вынужден вас попросить какое-то время хранить две наши сабли, – Баев извлек из-под лавочки на веранде продолговатый сверток и пододвинул его к Прошкину, – но так знаете… Аккуратно, что бы они не бросались в глаза… что бы найти их было сложно…

– Где это, например? – недоумевал Прошкин.

– Я даже знать этого не желаю! – категорично мотнул головой Баев.

Прошкин уже открыл рот, что бы выразить свое удивление, или хотя бы узнать – как долго продлится какое-то время, но Баев, не дав ему заговорить, продолжал:

– А поскольку в людское бескорыстие я давно не верю, то… – в руках Прошкина сам собой оказался приятно тяжелая канцелярская папка, – я думаю, это по вашей части – из папиных записей. Кое – что о магии… Магии в быту, – Баев демонически рассмеялся и щелчком отбросил окурок за веранду. Тревожный алый огонек, рассыпая искры, перечеркнул влажно – черное ночное небо как комета – предвестница горестей и бедствий. Прошкина снова кольнуло незнакомое знание, время от времени всплывавшее в его мозгу, но не настолько отчетливо, что бы облечься в слова, и тихо поинтересовался:

– Вы, Александр Дмитриевич, уезжать не планируете?

– Так я ведь уже уехал… – Баев сделал безнадежный актерский жест рукой, обводя окрестности, и грустно вздохнул, – и вот я здесь…

– Нет, – Прошкин настоятельно уточнил, – я имел виду действительно далеко. Куда-нибудь за море… Феофану сон снился, что Вам следовало бы это сделать…

– Феофану о своей душе пора заботится, а не сны смотреть, переев скоромного на ночь, – иронично парировал Баев, – Что мне там делать? Я себя повсеместно лишней картой в колоде чувствую… Не парной…

Скромное знание карточной колоды почему-то подсказало Прошкину, что единственная не парная карта именуется Джокером, но объявить о такой, внушающей оптимизм, ассоциации он не успел. В окно гостиной высунулся Субботский:

– Я сварил кофе! Где у тебя, Николай, хранятся чашки? Я всего одну нашел – и та треснутая!

– В кладовке, – досадливо отмахнулся Прошкин, – целый чайный сервиз в коробке стоит. От прежних хозяев остался…

– А кладовка у тебя где? – не успокаивался Субботский.

– Да около кухни, за стремянкой, – Прошкин понял, что Субботский сам все равно чашек не отыщет, и добавил, – погоди, я сейчас принесу! – Прижимая папку к груди, он направился в дом.

– Ладно, не обременяйте товарища ученого на ночь избытком знаний, – хмыкнул Баев, – Мне пожалуй пора – время позднее. Могу я воспользоваться вашим автомобилем?

– Автомобиль не мой – а Управления, – Прошкин протянул Саше ключи от машины, – и как работник управления, конечно, можете воспользоваться! Только бензина там – на донышке, хотя до дому вам доехать наверняка хватит…

Баев растворился во влажном ночном воздухе, как ложка сахара в фарфоровой чайной чашке.

Прошкину не терпелось посмотреть на сабли – что в них такого интимного? А еще больше засесть за чтение содержимого папки – судя по весу, чтива там не на один час. Но привлекать внимания Субботского ему не хотелось, и он наскоро засунул сверток и папку в самый дальний угол кладовой, задвинул сокровище пыльной шваброй, прихватил пару чашек с блеклыми голубыми ободками, и пошел завершать дружеский ужин.

Стеклышки очков Субботского зловеще поблескивали, а в руках у него был толстенький потрепанный томик.

– Вот, я нашел – радостно сообщил Леша Прошкину.

– Что нашел? – удивился Прошкин и опустил на стол чашки.

– Газель.

– Газель? – честно говоря, сейчас у Прошкина не было никакого желания выяснять, зачем экзотическое парнокопытное понадобилась Леше в это позднее время суток.

– Да. Она звучит так, – Субботский с гордостью прочитал из книжки:

«Искатель клада как бы змеелов:
Всегда есть змеи там, где клад зарыт»

Прошкин был в полном недоумении:

– Я не понял, к чему это?

– Это полный текст. Я сразу не мог вспомнить, а у него спрашивать не хотел – я ведь тоже востоковед! А Хафиз это общее место. Стыдно его не знать. И вот нашел, – на лице Прошкина царствовало счастливое недоумение, и Субботский вздохнув, принялся растолковывать, – Ты же видел его татуировку? Вот тут, на предплечье – как черная змейка на первый взгляд…

– Татуировка теперь есть у каждого урки, – процитировал Прошкин фразу Отца Феофана, совершенно убившую его интерес к изображениям на теле Баева.

– Но не такие! – возмутился Субботский, – Это газель из Хафиза. Был такой восточный поэт – Хафиз. Очень известный в тюркских странах. Настолько знаменитый, что сборник его двустиший используют для гадания. Просто открывают наугад, и толкуют выпавшее изречение применительно к своей жизненной ситуации. Вот, у этого Александра Дмитриевича на плече написана – на добросовестном персидском с изящной каллиграфией – фраза из Хафиза: «Всегда есть змеи там, где клад зарыт», еще и расположен текст своеобычно – в форме змеи… Вот я и отыскал всю эту газель – обе строчки – вспомнить сразу не мог! Не слишком ли высокоинтеллигентно делать такие наколки для урок?

Прошкин опять вспомнил Отца Феофана с его многочисленными мудрыми советами, еще о некоторых прежних постояльцах местного НКВД, и совершенно искренне пожаловался Субботскому:

– Сейчас Алексей, такие грамотные урки пошли, что профессора рядом с ними дети малые! Не знаешь чего от них ждать! То французскими стихами стены в камере испишут – говорят Марсельеза, то вены зубами перегрызут или хлорки наедятся – попробуй потом перед руководством отмыться, то под потолком всю ночь летают и воют, то фейерверки из магния запускают через решетку, чуть все Управление не сожгли! Еще и на ТАРО гадают… И никакое колдовство от них не помогает!

Что бы как-то утешить расстроенного от такой тяжелой жизни приятеля, Субботский решил рассказать ему историю про таинственный медальон целиком – как она произошла на самом деле, без украшательств и прямо называя всех действующих лиц. Сил протестовать у Прошкина попросту не было, он стал быстро отхлебывать кофе, что бы ненароком не уснуть на самом интересном месте. Но после первой же фразы сон слетел с него, как и не бывало!

Дело в том, что Леша Субботский в действительности знавал не только почтенного фон Штерна и героического Деева, но и Ульхта, или как он там сейчас представляется. Было это давненько, еще в студенческой юности самого Субботского. И тогда этого выходца из Польши, даровитого ученика фон Штерна, молодого ассистента кафедры общего востоковедения петербургского университета, звали Иржи Ковальчиком.

CASUS Ковальчика

Иржи бы студентом, подающим большие надежды. Читал все, что печатали из запрещенного, писал остроумные стихи и статьи в университетском сборнике, играл в пьесах домашнего театра, ходил на манифестации, то есть был человеком прогрессивным. И как всякий студент той дореволюционной поры мечтал об улучшении человеческого общества.