Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

• Название: Искусство рисовать с натуры
• Автор: Мария Барышева
• Жанр: Ужасы и Мистика

Наше время. Стечение обстоятельств возрождает и развивает необычный талант у художницы-любителя. Это свойство, проявляющееся только в процессе создания картин, усиливаясь с каждой нарисованной картиной, меняет окружающих людей и саму художницу. Воронка событий втягивает в себя всё больше самых разных персонажей и предметов. Сюжет держит в напряжении до самого финала. Яркие образы, динамика, глубоко и достоверно прорисованные характеры героев.

---

Картина была закончена.

Наташа медленно опустилась на стул, не отрывая от картины взгляда и пытаясь осознать, что она создала. Картина удалась, она была великолепна, она была живой — это Наташа чувствовала, знала, — но так же, как и от нескольких предыдущих, так же, как и от картин Неволина, от нее тянуло темнотой, тянуло чем-то плохим, что бросалось в глаза резко и неприлично. Нет (и это не мания величия), ей даже показалось, что концентрация отрицательного на ее картине была даже сильнее и ярче чем на Неволинских, и это ей неожиданно понравилось — темное, запретное притягивало, оно желало обладать, и, право же, противиться ему было совсем неохота.

— Ну все, Толя, ты совершенно свободен, — тихо сказала Наташа и начала собирать кисти. Толян старательно затушил окурок в пепельнице — он никогда ничего не бросал на улицу — и повернулся к ней.

— Что — все? Совсем все? Ну-ка, дай поглядеть.

— Лучше не стоит. Я же тебе говорила, что рисую в особой манере, и ты не поймешь… — но как она не загораживала собой картину, Толян решительно отодвинул ее в сторону, оглушив перегарной волной, и посмотрел на свой портрет.

— Мать моя женщина! — вырвалось у него. — Это кто?! Что за отврат?!

— Я же тебя предупредила. Это ты, Толя.

Толян наклонился, вглядываясь в картину внимательней.

— Чухня! Я нормальный мужик, а тут пень какой-то чикалдыкнутый! Не, ну нарисовано клево, ничего не скажешь! — он повернулся к ней, одновременно показывая на картину пальцем. — С душой нарисовано, прихватывает. Тут ты, Натаха, череп! Только не я это! Тут какой-то распоследний алкабас, а я-то… ну, посиживаем душевно, но не так же…

Наташа, не выдержав, засмеялась.

— Толя, я же тебя предупредила! Я работаю в особой манере, и картины не следует воспринимать под обычным углом.

— Значит, это все-таки я? — хмуро спросил Толян, отходя от картины подальше, словно ожидал от нее какой-нибудь каверзы.

— Смирись, Толик. И запомни — в искусстве все по другому, портреты следует оценивать совсем не по сходству, а по вложенному в них смыслу, картины — это как книга — их нужно суметь прочитать и понять, картины — зеркало не для лица, а для души, для сердца.

После ее слов Толян помрачнел еще больше.

— То есть, значит, я в нутрях такой, так?

— Ой, слушай, иди уже! — Наташа махнула на него рукой, потом вспомнила о деньгах, которые Толян честно отсидел на ее стуле, и вышла из комнаты за кошельком.

Когда она закрывала сумку, в дверь позвонили. Наташа радостно кинулась к двери — отчего-то ей показалось, что пришла Надя. Но когда она открыла дверь, за ней стояла лишь пожилая соседка по площадке.

— Наташенька, ты понимаешь, мне тут в магазин сходить надо, а у меня деньги только в моей черной кассе остались. Я скажу Анжеле, что заняла у тебя полтинник, а она тебе завтра занесет, хорошо? А я потом заберу. А то она иногда все выгребает — ни копейки не остается. Не хочу, чтоб она знала про деньги.

— Лидия Петровна, мне ваши интриги надоели! — сказала Наташа сурово. Соседка усмехнулась.

— Вот вырастишь своих детей — не так поинтригуешь! Ну, так что, я говорю ей?

— В последний раз! — предупредила Наташа, закрывая дверь. — Пора вам уже вовлекать в конспиративные игры и двенадцатую квартиру.

Покачав головой, она вернулась в комнату. Толян стоял у окна, отрешенно глядя вдаль, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. В его пальцах снова дымилась «Прима».

— Ну вот, держи! Толик, ты меня так выручил — век не забуду! И не обижайся ты насчет картины — это все равно что кривое зеркало.

— Да, да, — рассеянно пробормотал дворник, глядя на деньги как-то недоуменно, словно не мог понять, что это такое. Наташа взяла его безвольно повисшую руку и вложила в нее деньги, и тут его пальцы ожили и сжали купюры крепко-накрепко, и усы Толяна приподнялись в довольной улыбке.

— Все! — сказал он торжественно, прижимая заработанное к сердцу, словно нежно любимое дитя. — Пошел. Если еще че надо будет, свисти. И вы…это… прекращайте с Пашкой окурки за перила швырять — задолбался выметать уже.

— Прости, машинально получается, — покаянно призналась Наташа, открывая ему входную дверь. — Больше не будем. А ты смотри, Толик, как на тебя сегодня позирование хорошо подействовало — цвет лица улучшился и выглядишь ты совсем не похмельно.

Толян и вправду выглядел значительно лучше, чем утром, когда они только начали работать, и казался значительно помолодевшим — очевидно сказалось восьмичасовое воздержание.

— Да, — согласился он, задумчиво осмотрев себя в зеркало, — вроде бы отпустило. Ну, это дела не меняет. Да, Натаха, если мою буханку увидишь — ты мне денег не давала. Скажешь, сидел бесплатно. Задрала она меня уже!

Наташа, смеясь, кивнула, ловко увернулась от длинных рук, собравшихся было заключить ее в прощальные объятия, и закрыла за ним дверь. Посмотрела на часы и начала неторопливо собираться.

Уже перед самым выходом, написав Паше записку на тот случай, если он вернется раньше нее, Наташа бережно отодвинула этюдник в угол комнаты, закрыла балкон, задернула шторы и затем на несколько минут задержалась у портрета. Бледный образ казался призраком в полумраке комнаты, фон картины и освещение чудесным образом совпали, и призрак словно висел в воздухе, глядя мутно и неподвижно налитыми кровью глазами. На секунду Наташе подумалось: протяни она руку, и та пройдет сквозь «Толяна» беспрепятственно, не встретив ничего на своем пути, как сквозь пучок лунных лучей.

— Ну, пока! — сказала она портрету и вышла из квартиры, стараясь отделаться от странного чувства, что портрет рад ее уходу, желая остаться тет-а-тет с тенями за задернутыми шторами.

Несмотря на то, что день уже плавно перетекал в вечер, на улице все еще стояла пыльная жара, бездонное небо было безнадежно пустым и увядшие листья деревьев обвисли в неподвижном душном воздухе. Казалось, что город чьей-то злой волей перенесен в неведомую пустыню, которой дожди лишь снятся, а зной вечен. Поток машин сливался в бесконечную дрожащую ленту раскаленного металла, за железным забором рынка деловито сновали покупатели, и Наташа невольно поежилась, представив, каково продавцам целый день сидеть на таком солнцепеке да еще и за гроши (а ведь у некоторых нет ни навесов, ни зонтиков).

Машину Лактионова она увидела еще издалека — ее передняя пассажирская дверца была гостеприимно распахнута. Подойдя к «омеге», Наташа быстро скользнула на сиденье, подобрав длинную юбку своего выходного жемчужного сарафана.

— Еще раз добрый день, — Игорь Иннокентьевич выбросил недокуренную сигарету в окно, одновременно запуская двигатель. Глядя назад, он вывел машину со стоянки и выехал на трассу, крутя руль лениво и небрежно. — Что-то вы сегодня бледноваты. И тени под глазами… Что, переутомились? Много работы? Или плохо спите?

— Плохо сплю, — призналась Наташа, откидываясь на спинку сиденья и выставляя локоть в открытое окно. Ветер вцепился в ее волосы и трепал их, разбрасывая пряди во все стороны. — В последнее время снятся какие-то дурацкие сны. Их нельзя назвать кошмарами, но снится такая гадость, что я все время просыпаюсь. Возможно, это из-за жары.

— Да, возможно. Ваш климат никак нельзя назвать мягким. Хочется все время проводить в ванне с холодной водой. А над чем вы работали, когда я позвонил? Рисовали?

— Да, — Наташа снова вспомнила призрак в комнатном полумраке, от которого почти что струился тяжелый запах перегара, вспомнила улыбку редких желтых зубов. — Несмотря на жару, у меня период повышенной работоспособности.

Она почувствовала, как Игорь Иннокентьевич скептически ухмыльнулся, хотя не смотрела на него.

— Вы по-прежнему не хотите, чтобы я взглянул на ваши работы? По-чему вы их так тщательно скрываете? Они интимны в прямом смысле слова? Боитесь, что по ним о вас узнают что-то…

— Давайте-ка прекратим! — резко перебила его Наташа. — Я уже сказала вам, что пока не могу предъявлять свои картины кому-либо. Они еще для этого не готовы. Должна вас разочаровать — это единственная причина моего отказа. На картинах нет никаких эпизодов из моей сексуальной жизни, никаких иллюстраций тайных пристрастий, так что свои пошлые догадки оставьте при себе!

— Ого! — весело заметил Лактионов и резко ударил ладонью по сигналу, одергивая попытавшуюся его подрезать красную «мазду». — Кажется, дама начинает свирепеть? Хорошо, больше ни слова на эту тему. Если хотите, я буду нем до самого музея.

— Здравая мысль! — буркнула Наташа, начиная жалеть, что вообще согласилась поехать. Даже с закрытым ртом Лактионов удивительно ее раздражал, и, глядя на его надменно-насмешливое, загорелое, гладко выбритое лицо, которому изящные очки только придавали высокомерия, Наташа чувствовала себя как букашка под сильным микроскопом, которую внимательно изучают и откровенно потешаются над ее жалкими трепыханиями. Но почему подходящей букашкой оказалась именно она, что от нее нужно Лактионову? Если обычные примитивные развлечения, так в городе девчонок, которые клюнут на мужика с деньгами и машиной, что на дворняге блох.