Айрис Мердок - Дитя слова

• Название: Дитя слова
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: ООО «Издательство ACT» «Фолио»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

«Дитя слова» — роман, в каком-то смысле стоящий особняком в творчестве Айрис Мердок. Почему? На первый взгляд книга сохраняет все «фирменные» черты стиля писательницы — психологизм, тонкий анализ не просто человеческих отношений, но отношений, готовых сложиться — и не складывающихся… Однако есть тут и нечто новое — извечное для английской литературы вообще и нехарактерное в принципе для Мердок ощущение БЕЗНАДЕЖНОСТИ, сумеречного осеннего очарования КОНЦА ЭПОХИ — конца жизненного уклада и мироощущения для людей, внутренне к этой эпохе принадлежащих…

---

Я только поставил точку, как услышал, что кто-то вошел в комнату, и обернулся. Это был Артур. Он, видимо, выздоровел после гриппа. Выглядел он весьма бледным. Он вошел, взял стул Реджи, поставил его рядом со мной и сел.

— Привет, Артур. Я не ожидал увидеть тебя сегодня. Твой грипп прошел?

— Да. Я чувствую себя отлично. Хилари, это правда, что вы подали в отставку?

— Эта новость уже всех облетела? Да.

— Мне сказал швейцар. Почему?

— Ты знаешь — почему.

— Ох, батюшки, ох, батюшки! Что же вы будете делать? Лицо Артура все сморщилось от сочувствия и волнения, усы его ходили ходуном. Мне захотелось его ударить.

— Поеду в Австралию.

— В Австралию?! С Кристел?

— Хилари, это, конечно, неправда, что вы подали в отставку? — Голос Эдит Уитчер.

— Мы-то считали вчера, что вы шутите! — Голос Реджи Фарботтома.

Артур поднялся. Он сказал:

— Вы ведь придете сегодня вечером, да? Я же не заразный.

— Хилари, какого черта вы подали в отставку?

— Послушайте, вы же сами отдали Эдит свой стол, никто у вас силой его не захватывал.

— Но, Хилари, почему?

— Захотелось сменить место, — сказал я, повернувшись к ним. Артур был уже у двери. Я видел в профиль его лицо, погрустневшее при мысли о том, что Кристел отправляется в Новый Южный Уэльс. — Мне до смерти надоела эта жалкая монотонная жизнь.

— Ну, по-моему, все мы…

— Я решил, что настало время немного встряхнуться. Взяться за что-то повое.

— Но за что?

— Хочу открыть парикмахерскую!

— В Австралии, — добавил Артур.

— Хилари собирается открыть парикмахерскую в Австралии!

— Что у вас тут происходит? — спросил, входя, Фредди Импайетт. — Хилари, вы в самом деле подали в отставку? Почему, черт возьми?

Остальные, к которым теперь присоединились еще Дженни Сирл и Скинкер, отступили из уважения к высокому рангу Фредди. Он сел подле меня на стул, который только что занимал Артур. Совсем как врач, пришедший к больному.

— Просто решил сменить место.

— Но почему… для этого нет никаких оснований… Быть может, стоило бы обсудить это…

Мне вдруг пришло в голову, что Фредди может подумать, будто я ухожу в отставку из-за Лоры! Неужели он считает, что я влюблен в нее? Или что она влюблена в меня? Ну и пусть считает.

Я придал лицу похоронное выражение.

— Просто я подумал… что пора куда-то передвинуться… Лицо у Фредди было очень встревоженное. Он был порядочным, глупым, гуманным человеком.

— Не надо ничего делать в спешке. Вы знаете, что потеряете право на пенсию? Я очень надеюсь… Послушайте, мы ведь увидим вас в четверг, как всегда, верно?

В четверг!

— Да, конечно, — сказал я, чтобы избавиться от пего. Он медленно вышел из комнаты. Остальные тут же придвинулись ко мне.

— Хилари, вы действительно уезжаете в Австралию?

— Хилари — просто герой.

— Мы бы все с радостью уехали в Австралию, только мы не такие храбрые, как Хилари.

— Хилари — великий человек.

ВТОРНИК

— Боже правый, Артур, что ты с собой сотворил?

Был вторник, вечер, и я зашел к Артуру. По дороге я довольно долго просидел на станции Слоан-сквер. По вторникам я избегал станции Ливерпул-стрит, опасаясь встретить Томми, когда она возвращается из Кингс-Линна. На столе у Артура уже стояла обычная жратва: язык, картофельное пюре с горошком, бисквиты и сыр, бананы. Я принес вино.

Я ведь видел Артура утром и сейчас вдруг обнаружил, что он за это время сбрил усы. Это поразительно изменило его внешность. Он выглядел моложе и интеллигентнее.

— Вы же сами мне советовали.

— Я?

— Да. Я однажды спросил вас, могу ли я как-то себя изменить, и вы сказали, что я мог бы сбрить усы.

— Я же говорил несерьезно. Тем не менее я считаю, что тебе без них куда лучше. Верно? А это еще что значит?

На полированном буфете Артура и на кресле с аэропланами в стиле art déco[59] в изобилии лежали яркие брошюрки бюро путешествий. Сиднейская гавань, сиднейская опера, многомильный залитый солнцем пляж, водные лыжи, сёрфинг, кенгуру…

— Меня ведь здесь ничто не держит, — сказал Артур. — Вот я и подумал, что мог бы тоже поехать с вами, если вы не возражаете.

— Куда поехать?

— В Австралию.

Я расхохотался. На минуту я почувствовал себя удивительно свободным, беззаботным, ко всему безразличным, как бывает с человеком, доведенным до предела отчаяния. Мысль, что я увижу Китти в четверг — хотя и увижу ее в четверг в последний раз, — заливала все мертвенным, однако же поддерживавшим жизнь светом. Еще одна благословенная, Богом данная передышка. А потом — пусть все летит в тартарары. Испытывал я и странное чувство мрачного удовлетворения от того, что буду завтра играть роль полицейского при Ганнере. Пусть Ганнер считает, что ему удастся изгнать призрак Энн, повидавшись со мной, и изгнать призрак Кристел, повидавшись с Кристел, но ему не избавиться от меня, не изгнать мой призрак. Я все еще тут. И, быть может, еще предстоит драка.

— Это была тоже шутка, — сказал я. — Ни в какую Австралию я не еду.

— О-о, — с облегчением выдохнул Артур. — А я с тех пор, как вы сказали, только и думаю об Австралии.

— Ну теперь можешь перестать думать.

Он собрал брошюрки и положил их аккуратной стопкой на буфет. Мы сели ужинать.

В обществе Артура мне стало немного легче. Частично это подтверждало мысль, к которой я пришел накануне, о том, что надо следовать заведенному порядку, какие бы неприятности ни ждали нас. Был вторник, и я сидел у Артура. Но было тут и еще кое-что. Человек маленький, неталантливый и нечестолюбивый, которому судьбой было уготовано провести жизнь в чулане, Артур, однако, обладал одним весьма существенным достоинством — он был безвреден. Это был добрый, бесхитростный, безвредный человек, и у него достало ума полюбить Кристел, понять Кристел, понять, чего она стоит. За это я испытывал благодарность к Артуру, которая как бы высвечивала его для меня. С практической же точки зрения он являлся для меня сейчас тем, с кем я мог говорить о ситуации, в какую попал. Собственно, он был единственным, с кем я мог об этом говорить, поскольку для Кристел это была слишком болезненная тема, а Клиффорд только отпускал язвительные шуточки.

— Как поживает Кристел? — спросил Артур.

— Прекрасно.

— Я хотел сказать вам — не волнуйтесь: я не намерен без конца говорить об этом… но я по-прежнему надеюсь — тут уж ничего не поделаешь. Я всегда буду к ее услугам. Вы ей скажете просто, что… Артур всегда будет к ее услугам?

— Да. Конечно.

— О, вы думаете, есть шанс…

— Ну, не…

— Я полагаю… о Господи… я подумал… не знаю, хотите вы говорить о той, другой истории, как там она развивается?

— Та, другая история развивается сенсационно, — сказал я ему. А как она, собственно, развивается? Это можно было описать по-разному, в разных тонах. Для Артура я решил избрать сенсационный тон. Но почему? Я чувствовал настоятельную потребность все прояснить. Во мне еще сохранились остатки чувствительности и слабовольных сожалений, «слащавая сентиментальность», как это назвал Ганнер, хлам иллюзий, который следовало вымести, — хлам, уже притягивавший к себе глупую сентиментальную наивную душу Артура.

— Ох, расскажите же…

— Я встречался с Ганнером.

— О, прекрасно… ох, я так рад… так рад… И вы заштуковали все?

Что за дурацкое выражение!

— Заштуковали все? Заштуковали — что? Не будь идиотом.

— Что же в таком случае произошло?

— Мы полюбовно решили, что терпеть друг друга не можем.

— Но вы же к нему такого чувства не испытываете. Он вам нравится — во всяком случае, вы хотите ему добра и стараетесь, чтобы он простил вас. А если нет, тогда зачем все это?

В самом деле — зачем?

— Многое произошло с тех пор, как я рассказал тебе эту историю, собственно, все сказанное мною сейчас уже устарело. Поставить тебя в курс событий? Я виделся с Китти…

— Леди Китти?

— Да, мы с ней стали большими друзьями, мы встречаемся и обсуждаем Ганнера. Ганнер об этом, конечно, не знает. Я очень увлекся ею.

— Это что — еще одна из ваших шуточек? — заметил Артур.

— Нет, это можно назвать шуткой, только если все остальное тоже шутка. Леди Китти присылает мне украдкой послания с горничной. Мы втайне встречаемся у реки. Очередная наша встреча будет в четверг. И все идет по нарастающей. Очевидно, это еще одна причина, чтобы я терпеть не мог ее мужа.

— Хилари, не хотите же вы сказать, что… — Артур резко опустил вилку.

— Она поразительная женщина. А Ганнер премерзко вел себя во время нашей встречи. Это было совершенно не по-людски. Он хотел только использовать меня. И совершенно ясно дал понять, что ненавидит меня и вовсе не собирается что-то менять в своих чувствах. Все, конечно, вполне естественно и удивляться тут нечему. Но если он так меня ненавидит, зачем же со мной встречаться? Китти говорит, что он одержим прошлым, одержим мыслями о мести. Он ходил к психоаналитикам и занимался прочей подобной чепухой. Китти, по-моему, думала, что если он меня увидит, то вся эта ерунда у него кончится. Возможно, так оно и вышло, но я-то представлял себе все иначе, я полагал, что-то будет тут и для меня, я не думал, что это чисто клинический случай. Китти по-прежнему считает, что я могу сделать для него чудо, но это лишь потому, что, будучи женщиной, она живет эмоциями и, будучи женщиной, верит в чудодейство. Но единственное чудо, которое пока произошло, это то, что я влюбился в нее. Нет, между мной и Ганнером все кончено. Я был полным кретином, считая, что мы можем помочь друг другу таким путем. Могу тебя заверить, я многое познал за эти две недели. И выбросил за борт уйму сентиментальных глупостей, без которых мне сразу стало легче. Я в общем-то ни о чем не жалею из того, что случилось в прошлом, никаких сожалений тут быть не может: либо они будут фальшивые, либо к ним примешается сотня самых разных вещей. Сожаление, раскаяние — это самое большое проявление эгоизма. А мне хотелось, чтобы встреча с Ганнером успокоила меня, вернула прежнюю уверенность в себе, я ждал, что он скажет мне: «Все в порядке, Хилари, все в порядке». Но разве он в состоянии так сказать? Быть может, прояви я волю, я бы кое-чего и добился, разыгралась бы созвучная обстоятельствам маленькая драма. А получилось, что он навязал мне свою волю, и мне, конечно же, ничего не оставалось, как подчиниться. Это, так сказать, было условием договора. Ведь живой связи с прошлым действительно нет, прошлое кануло безвозвратно — это совершенно ясно, если вдуматься: оно больше не существует. Остались лишь эмоции, которыми можно манипулировать. Вот к этому-то и свелась наша встреча с Ганнером — к манипулированию эмоциями. И я могу лишь надеяться, что это принесло ему удовлетворение.