Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

• Название: Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17582-2

Я ДРАЛСЯ С АСАМИ ЛЮФТВАФФЕ. Артем Драбкин.

Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тя­желейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпус­кались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обес­печивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.

---

Вот вам и политическая работа... Нет, она много крови не портила. Нормально мы жили.

— Фотокинопулеметами пользовались?

— Да, они были. Фотокинопулемет имеет задержку, и если я уже отпустил гашетку, пулеметы не стреляют, а фотопулемет еще несколько секунд продолжает ра­ботать, специально, чтобы увидеть результат. Но когда идет маневренный бой, то ничего не увидишь, ты ведь на месте не стоишь. Поэтому сбитые в основном под­тверждали наземные войска, посты ВНОС. А если лета­ли группой, то подтверждали летчики группы. Но нам не всегда верили. Направляли разведчиков, чтобы те подтвердили. А если над морем сбили, тут уж некому было подтвердить.

У нас в полку был принцип, которого в других полках не было. Если на задание вылетала группа и сбивала самолет, то эту победу писали всем летчикам группы. Потому, посмотри, у меня записано в группе 26 сбитых самолетов, а лично сбитых только четыре. Понимаешь? Мы за личными счетами не гнались. Важно не записать себе сбитый самолет, а сохранить группу, своих летчи­ков. Пусть даже меньше сбить, черт с ним! Но главное, чтобы все остались живы. Это было абсолютно пра­вильно. Да, конечно, получалось, что счета у всех лет­чиков большие, а сбили, в общем-то, немного. Если суммировать всех летчиков, то получается огромная цифра. Так нельзя. Мы все считали точно и честно, не старались обмануть кого-то. Запись сбитых всей груп­пе — это была защита дружеских отношений, духа кол­лективизма, чтобы летчики не рвались геройствовать поодиночке, стремясь награды заработать. Конечно, были и те, кто себе хотел приписать победы. Напри­мер, Кривошеев [Кривошеее Ефим Автономович, Воевал в составе 19-го гиап (145-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 96 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самолетов лично и 15 в группе. Герой Советского Союза (посмертно), награжден орденами Ленина (дважды). Погиб в воздушном бою 9 сентября 1942 г. при та­ране самолета противника], который старался себе насбивать. Мы все равно старались его прикрыть, но не уберег­ли — погиб...

А этих четырех я как сбил? К примеру, один раз вы­летели мы группой на задание. Мы тогда еще на «лаг-гах» летали. У меня был замечательный самолет, пяти­точечный первых выпусков, хорошо отполированный, почти черный, с пятнами. Я его «коброй» называл, хотя «кобр» у нас тогда еще не было. Я уже говорил, что очень хорошо видел, и разглядел разведчика. Кутахов мне говорит: «Ну, если видишь, давай!» Я набираю вы­соту больше шести тысяч. Без кислорода! Мы ведь обычно всегда летали низко, а тут я за разведчиком по­лез. Лечу вдоль железной дороги. Стал догонять этот «Дорнье-215». Он вначале ровно шел, фотографировал, что ему надо было, меня не видел. Наконец немецкий стрелок увидел меня, начал стрелять. Я старался не­множко маневрировать, чтобы подойти поближе. Ну, подошел и как ему врезал. Он задымил, перешел в пи­кирование, я за ним. Так и пикировали, пока он не упал.

Однажды послали меня сопровождать нашего раз­ведчика Пе-2. Самолетов не было, и я вылетел один. Мы уже обратно возвращались. Я шел сбоку-сзади и выше со стороны солнца. И тут раз — пара немцев. Они догнали этот разведчик, а меня не увидели. Я сверху спикировал и одного сбил на глазах у этого Пе-2. Вто­рой немец спикировал и ушел. Этого мне засчитали, а порою с подтверждением было очень трудно. Собьешь, а внизу населения нет, никто не видел...

Наш 145-й, ставший весной 1942 года 19-м гвар­дейским, авиаполк был посильнее соседнего 20-го гвардейского (бывший 147-й иап). Потери в нем были намного выше, чем у нас, и где-то в августе 1942 года меня перевели туда на усиление. Я не хотел туда ехать, но Туркин, командующий ВВС 14-й армии, прислал У-2, буквально с приказом: «Связать Гайдаенко и отвезти в 20-й полк». Что тут сделаешь?

В 20-м полку к тому моменту из старых летчиков ни­кого не осталось, и прислали молодых ребят, только из училищ. Много, конечно, сейчас вранья о наших поте­рях в первый период войны. Но много и правды. Били нас немцы, ох, как били! Почему? Сами судите. В это время 20-й полк отвели с аэродрома Мурмаши не­множко в тыл, чтобы переучивать полк. Я принял эскад­рилью. Знаешь, из кого она состояла? У меня был за­меститель, капитан, получивший 10 лет условно за тру­сость. Ему дали возможность летать, мол, если еще провинишься, то пойдешь в штрафбат. И еще был под моим началом командир звена, офицер, а остальные летчики только из училищ прибыли сержантами, в об­мотках, в ботиночках, в шинелишках. Стал я с ними бе­седовать, спрашиваю: «Какой у вас налет?» Старший из них объясняет: «Летали мы на И-16, у меня самый боль­шой налет: 10 самостоятельных полетов. Остальные сделали 3—5 полетов». Вот такие летчики! Разве можно на фронт присылать таких?!

А знаешь, как подготовка наших летчиков проходи­ла? В начале войны был запрещен высший пилотаж! Когда я переучивался на И-16, так Новожилову говорю: «Покажи, как бой вести, я же после «СБ», там никакого пилотажа». Он отвечает: «Во-первых, пилотаж запре­щен, во-вторых, в бой попадешь — сам будешь кру­титься как надо. А не сможешь — значит, собьют». Вот такое обучение! Но я-то хоть имел опыт, большой об­щий налет днем и ночью, а эти пришли... Их надо было еще год учить! Не меньше! В последующем были соз­даны так называемые запы. Но и там недостаточно учи­ли. Там должны были обучать воздушному бою и всему прочему, но в запах жаловались, что горючего не дают, запчастей на самолетах нет, все шло на фронт.

А ведь 20-й полк летал на «киттихауках». Вот этих сержантов надо было переучивать на них. «Киттиха-ук» — сложный самолет. На разбеге, если резко взять ручку, чтобы поднять хвост, его начинает разворачи­вать. Так же и при посадке. А как только он начинает разворачиваться, накреняется и ломает консоль. Каж­дый полет молодые ломают самолеты... Потом я все-таки сбежал с этого полка. Что я буду делать с этими сержантами? Убьют же! Подобрал четверых летчиков, получше, и перебрался опять в 19-й гвардейский полк, где возглавил третью эскадрилью.

Мы чуть позднее молодежь так старались вводить. Брали по одному человеку в группу из 6—8 самолетов. И то однажды был такой случай. Взяли одного ведомым к командиру эскадрильи Мироненко. Завязался бой. Этот новичок ошалел, уцепился за Мироненко и стре­ляет по нему. То есть он уже не различал, где какой са­молет. Мы ему кричали по радио, а тут же бой идет, не до этого, а он еще и по нашим стреляет. В конце кон­цов немец зашел и сбил его. Вот такой был случай.

— У вас основная результативная боевая работа связана с 1942 годом?

— Да. Основная интенсивность боевых действий на Севере была в 1941—1942 годах. Тогда немцы рвались к Мурманску. А потом были уже эпизодические бои. Но все равно потери шли... Бочков погиб. Иван был хоро­шим парнем. Он до войны был в 147-м полку, считался плохим летчиком. Отличником он не был, но и хулига­ном не слыл. Говорили, что был он какой-то забитый. У него была симпатичная жена, но блядь, извини за вы­ражение. Со всеми гуляла... А когда война началась, все семьи были эвакуированы. Оставшись без жены, Иван стал летать хорошо, выпрямился: такой красивый парень, все девки вокруг него крутились. Но он скром­ный был в этом плане и хорошо воевал, получил звание Герой Советского Союза. И вот погиб... Как, я не знаю.

Кроме того, в конце 1942 года меня второй раз под­били, и пришлось мне садиться на лес. В итоге сломал позвоночник. Хорошо еще, что приземлился недалеко от аэродрома и меня тут же начали искать. Если бы не нашли, я, наверное, там бы и замерз, поскольку из-за травмы позвоночника сам вылезти из кабины я не мог. Сейчас на кагэбистов бочку катят, а у нас был предста­витель Смерша, бывший инженер из Ленинграда, хоро­ший мужик, старше меня. Я с ним дружил до самой его смерти. Так вот он возглавил группу поиска, которая меня вытащила.

Пока меня не было, командир полка Новожилов 12 марта 1943 года угробил почти всю мою эскадри­лью. Немножко вернусь назад в своем рассказе. В са­мом начале войны полком командовал Николай Ивано­вич Шмельков, но он у нас пробыл недолго, и команди­ром стал Георгий Александрович Рейфшнейдер.

Командир полка Георгий Рейфшнейдер у самолета Р-39 «Аэрокобра»

Он сам летал не часто, но умел организовать бое­вую работу. Он первый стал проводить разборы каждо­го боевого вылета, вырабатывать вместе с летчиками тактику действий. Он не указания давал, а позволял летчикам принимать решения. Поэтому при нем полк здорово поднялся. В середине 1942 года Рейфшнейде-ра, сменившего фамилию на Калугин, забрали коман­диром дивизии штурмовиков. Ходил тогда такой анек­дот. Один говорит: «У нас командир дивизии Калугин, такой толковый». Второй: «До чего ваш Калугин похож на нашего Рейфшнейдера». Мы просили поставить ко­мандиром полка Кутахова, но назначили Новожилова. Это был «колхозник», уже в то время практически пожи­лой дед. Он страшно боялся начальства, и если что ска­жут сверху, так спешил выполнять, не думая. В тот день ему позвонили на командный пункт, приказали поднять эскадрилью. Он дал ракету в воздух, не глядя, что кру­гом немцы ходят. На взлете сбили четверых. Вот гово­рят, что немцы были рыцарями. У меня ведомым был Ивченко, такой высокий, симпатичный парень, я из 20-го полка его забрал. Так он сел вынужденно на озеро. Как сядешь — надо за самолет прятаться, а он от самолета побежал. И фашисты расстреляли его на земле. Вот ка­кое рыцарство!