Анри Труайя - Максим Горький

• Название: Максим Горький
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-04983-5

Как Максим Горький (1868–1936), выросший среди жестокости и нищеты, с десяти лет предоставленный самому себе и не имевший возможности получить полноценное образование, сумел стать еще при царизме звездой русской литературной сцены? И как после революции 1917 года, этот утопист, одержимый идеей свободы, этот самоучка и страстный пропагандист культуры, пришел к признанию необходимости диктатуры пролетариата – в такой степени, что полностью подчинил свое творчество и свою жизнь сначала Ленину, а затем и Сталину?

Именно этот необычный и извилистый путь ярко и вдохновенно описывает Анри Труайя в своей новой книге.

---

Такое единодушное осуждение заставило царское правительство понервничать. Наверху не были готовы к такой шумихе вокруг банального ареста неугомонного писателя. Кроме того, служащий охранки, которому было поручено вести новое «дело Пешкова», все более и более заходил в тупик в попытках сформулировать вину задержанного согласно Уголовному кодексу: участие Горького в делегации не составляло уголовно наказуемого поступка, поскольку делегация явно имела целью предупредить уличные беспорядки путем привлечения внимания властей к опасности конфронтации войск и демонстрантов.

После месяца заключения Горький был временно выпущен на свободу под залог в десять тысяч рублей, обязавшись не уклоняться от судебного следствия и не покидать Санкт-Петербург. Однако начальник полиции вовсе не желал оставлять в столице настолько беспокойную личность. По его приказу Горький был выслан в Ригу, в сопровождении агента охранки. В гостинице, где его поселили, к нему приставили двух шпионов под видом соседей по комнате. Радуясь своему освобождению, он все же чувствовал себя попавшим в дурацкую ситуацию. Не обвинят ли его враги в том, что он бежал суда из трусости? Он написал издателю Пятницкому, чтобы пресечь на корню любые злокозненные толки о своем отъезде: «Об уклонении от суда не может быть речи, напротив – необходимо, чтобы меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком – я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и – добьюсь суда для себя и позора для семейства гг. Романовых и иже с ними. Если же будет суд и я буду осужден – это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно я „революционер“ и каковы мотивы моего „преступления против существующего порядка“ избиения мирных и безоружных жителей России, включая и детей».

Несколькими днями позже он упрекал Толстого в открытом письме за то, что он занимается, «во дни несчастий своей страны», совершенствованием личности: «Подумайте, Лев Николаевич, возможно ли человеку заниматься нравственным совершенствованием своей личности в дни, когда на улицах городов расстреливают мужчин и женщин и, расстреляв, некоторое время еще не позволяют убрать раненых?» (Письмо от 5 марта 1905 года.)

Правительство все еще пребывало в неуверенности относительно того, какое отношение к Горькому следует избрать. Следовало ли начать публичный процесс, чреватый новым взрывом возмущения в мире? Или следовало прибегнуть к закрытому процессу? А может быть, дело замять? Политические события вынуждали власть к чрезвычайной осторожности. На поражения, одно за другим, на японском фронте внутри страны эхом отзывались забастовки и народные демонстрации. В июле 1905 года команда броненосца «Потемкин», служившего в Черноморском флоте, устроила мятеж в знак протеста против ужасного питания, убила нескольких офицеров, привела корабль под красным флагом в Одессу, чтобы там поддержать восстание рабочих, после чего, узнав о поражении восстания в этом городе, взяла курс на один из портов Румынии, где безоружные повстанцы были схвачены. Это восстание, беспрецедентное в истории имперского морского флота, вдохновило революционеров усилить пропаганду в сухопутных войсках и военно-морских силах. Осенью 1905 года царь, припертый к стене, пошел наконец на уступки, даровал конституцию, которой требовали либералы, и преследования Горького прекратились. Циркулируя между Санкт-Петербургом и Москвой, Горький участвовал в митингах, составлял прокламации и не жалел своих сил, убеждая рабочих и интеллигенцию в том, что недавняя капитуляция власти должна подтолкнуть их к выдвижению дальнейших требований.

17 октября 1905 года Николай II опубликовал наконец манифест, в котором обещал созыв Учредительного собрания, Думы. Тем временем Горький и его друзья социал-демократы основали крупный ежедневник, «Новая жизнь», первый номер которого вышел 27 октября. Это была первая легальная большевистская газета. Часть необходимого начального капитала была внесена самим Горьким. В действительности благодаря гонорарам он имел теперь весьма солидный доход. Время героической бедности осталось далеко позади. Сегодня он бунтовал, не нуждаясь ни в чем. Из принципа. Заботясь о других. Но он так высоко вознесся, что опасался, как бы ему не пришлось иметь дело с реакционными бандами, называвшими себя черносотенцами. Поэтому он согласился, чтобы у него жили восемь грузин-большевиков, крепких и решительных парней, в обязанности которых входило охранять его ото всякой агрессии. Эти же черносотенцы не так давно убили революционера Баумана, похороны которого 20 октября 1905 года переросли в огромную народную демонстрацию с криками: «Долой самодержавие!»

Именно в «Новой жизни» он опубликовал свои знаменитые «Заметки о мещанстве»: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика, и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля. Большая часть их служит насилию прямо, меньшая – косвенно – проповедью терпения, примирения, прощения, оправдания…» Под горячую руку он уличал в мещанских тенденциях произведения Достоевского и Толстого.

27 ноября 1905 года он впервые встретил Ленина, который только что вернулся из эмиграции с твердым намерением ускорить процесс падения режима. Горький расскажет потом, что тогда у них что-то не заладилось, но потом они взглянули друг на друга более внимательно, и беседа мгновенно потекла легче. При всем восхищении Горьким и одобрении его резких выпадов против буржуазии Ленин сожалел о его сентиментальных связях с некоторыми либеральными интеллигентами. Горький хотел, чтобы редакция «Новой жизни» объединила убежденных большевиков и левых писателей невоенных убеждений, с тем чтобы газета получилась действительно демократичной, однако Ленин требовал выгнать из редакции все элементы, не принадлежащие к партии, чтобы создать неуязвимую команду, слепо преданную идеям марксизма. Именно это последнее обстоятельство и поставило на газете крест. Тон «Новой жизни» стал настолько агрессивным, что 2 декабря 1905 года газета была запрещена. На смену ей в неумирающем деле борьбы пришли другие издания, более или менее легальные.

7 декабря 1905 года Москву парализовала общая забастовка, организованная большевиками. В тот же день на место событий явился Горький, чтобы участвовать в раздаче бастующим оружия. Его квартира стала оперативным центром организации уличных боев. Первые столкновения с силами правопорядка были жестокими и кровавыми. Возведенные в спешке баррикады взять штурмом не удавалось. «Хороший бой! – писал Горький Пятницкому 10 декабря. – Гремят пушки – это началось вчера с 2 часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня… Рабочие ведут себя изумительно!.. У Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухищряются наносить войскам урон… Вообще – идет бой по всей Москве!» В некоторых полках начались митинги, и определенная часть солдат не скрывала своей симпатии к повстанцам. Не испытывая уверенности в московском гарнизоне, правительство прислало из Санкт-Петербурга Семеновский полк с артиллерией. Три дня спустя восстание было подавлено. Итог: тысячи убитых и раненых. Искупавшись в крови, Москва вновь обрела спокойствие. Страна жила, не зная, избежала ли она ужасного несчастья или только что упустила шанс на политическое обновление. В конце концов, казалось, все налаживается: у России теперь есть Дума, свободы собраний и слова практически добились, Портсмутский мир положил конец унизительной войне с Японией. Однако тайно циркулировала прокламация Горького: «Пролетариат не побежден, хотя и понес потери. Революция укреплена новыми надеждами, кадры ее увеличились колоссально… Русский пролетариат подвигается вперед к решительной победе, потому что это единственный класс, морально сильный, сознательный и верящий в свое будущее в России».[29] Никогда Горький не чувствовал себя таким нужным. Однако в реакционном климате его личное положение становилось все более ненадежным. Без сомнения, его должны были снова арестовать. Чтобы спасти его от этой угрозы, его друзья-большевики посоветовали ему уехать в Соединенные Штаты. Там он воспользуется своим международным именем, чтобы собрать деньги в партийную кассу. Это еще один способ служения делу. Горький тут же согласился и стал собираться, в большой тайне, покинуть родину.

Глава 12 Гнев эмигранта

Решившись уехать за границу, Горький действовал сознательно – в интересах не только своих товарищей, но и в своих собственных. Дело в том, что уже некоторое время, не ставя под сомнение необходимость борьбы против самодержавия, он больше не чувствовал себя комфортно в своей личной жизни. После семи лет совместной жизни он расстался, в 1903 году, со своей первой женой, Екатериной Пешковой. Однако официально развод они не оформили. Как и, собственно, не было разрыва как такового. Отдалившись один от другого, они сохранили между собой отношения привязанности, доверия и уважения. Их дети, Макс и Катюша, жили с матерью. Горький же недавно связал свою жизнь с Марией Андреевой. До самозабвения преданная своему новому другу, она пренебрегала театром, чтобы следовать за ним, куда бы он ни ехал и что бы ни затевал. Он же, однако, хотя и был по-настоящему увлечен ею, на публике воздерживался от каких-либо сентиментальных проявлений. Хотя свои политические страсти он изливал в письмах обильно, о делах сердечных он не говорил своим друзьям ни слова. Словно бы эта сторона должна была оставаться в тени, с тем чтобы все освещение было сосредоточено на деятельности борца-революционера.