Анри Труайя - Эмиль Золя

• Название: Эмиль Золя
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-07321-3

Эмиль Золя (1840–1902) – один из самых выдающихся писателей XIX века, автор более двадцати романов, создатель нового направления в литературе – натурализма. Произведения знаменитого журналиста и публициста, возмутителя общественных нравов, были включены Ватиканом в «Индекс запрещенных книг», вся его жизнь сопровождалась шумными общественными скандалами.

Анри Труайя в увлекательнейшем романе-биографии отражает не только мучительный творческий поиск писателя, но и его личные переживания. Перед читателями день за днем разворачивается полная драматизма и противоречий судьба великого романиста.

---

Оставалось совершить рабочую поездку на паровозе. Пятнадцатого апреля 1889 года Золя едет в Париж, облачается в форменную одежду кочегара и вместе с инженером Клеро, который должен был объяснить ему различные маневры, взбирается на площадку паровоза. В пути он все запоминал, укладывая сведения в голове, с тем чтобы позже перенести их в записные книжки: тряска, от которой отнимаются ноги; бешеный ветер, слепящий глаза; обжигающая лицо смесь жара и холода; грохот поездов, ураганом проносящихся навстречу; внезапное погружение в непроглядную темноту тоннеля; толчки на стрелках; яростный огонь в открытой топке… Золя предвидел заранее, что несущий его сегодня паровоз превратится в романе в стальное чудовище со своими привычками и вспышками гнева, может быть, даже куда более живое, чем жалкие человечки, которых он влечет за собой. Подобно перегонному кубу из «Западни», подобно большому магазину из «Дамского счастья», подобно шахте из «Жерминаля», именно паровоз станет движущей силой его книги. Золя даст этой махине женское имя Лизон, чтобы подчеркнуть: это не просто механизм, это символ рока. Название для романа было уже найдено: «Человек-зверь».

Едва закончилось адское путешествие от Парижа до Манта и обратно, Золя устремился в Свободный театр, где репетировали одну из написанных им в молодости пьес – «Мадлена». Совершенно измученный и разбитый, рухнул в кресло и простонал, что ноги у него разламываются от тряски. О «героической поездке писателя на паровозе» было рассказано во многих газетах. Гонкур, естественно, посмеивался в своем углу. Но Золя знал, что это путешествие поможет ему достичь той стадии галлюцинации, которая всегда была ему необходима для того, чтобы питать творчество.

В «Человеке-звере» романист возвращается к теме «Терезы Ракен», но расширив и углубив ее. Жака Лантье, машиниста на паровозе «Лизон», влечет к Северине, жене помощника начальника вокзала Рубо, именно из-за того, что она вместе с мужем совершила убийство. Жака Лантье самого тянет совершить убийство, и это наследственное стремление. Он не может обладать женщиной без того, чтобы в миг наслаждения не испытать желания умертвить ее. И убивает Северину в одну из таких минут, когда судорога помрачает его разум. Подчинившись пришедшей из глубины веков темной силе, Жак не чувствует ни малейшего раскаяния, одно лишь физическое и душевное облегчение, непонятное тому, кто не одержим жаждой убийства. Однако желание возрождается вместе с жаждой крови, и все завершается апокалиптическим видением обезумевшего поезда, сошедшего с рельсов.

Сюжет «Человека-зверя» – старое как мир преступление на почве страсти, совершенное в мире индустриального прогресса. Плоть и сталь, чернота угля и бледность женской кожи, механическая скорость и неуправляемые движения человеческой души перекликаются в этом произведении со вспышками кошмара.

Все это породил мозг Золя, все это пришло из его души. И вот… тот же человек, который только что с точностью жестокого и равнодушного наблюдателя описывал эти ужасные бедствия, внезапно впадает в беспросветное отчаяние после смерти своей собачки Фанфана! Казалось, вся нежность, которую он испытывал к животным, разом хлынула в его сердце. Нет, он не может быть счастлив, если рядом с ним нет этой зверюшки, чей доверчивый взгляд очаровывал и успокаивал его. «Мой бедный маленький Фанфан умер в воскресенье после страшного припадка, – напишет он Сеару. – Полгода я кормил и поил его, ухаживал за ним, как за ребенком. Он был всего лишь собакой, но его смерть потрясла меня. Я все еще дрожу».[205]

Несмотря на этот скромный траур, Эмиль вскоре возвращается к работе и продолжает писать. «Человек-зверь» сначала был напечатан с продолжением в «Народной жизни» («La Vie Populaire»), затем вышел отдельной книгой у Шарпантье, и успех сразу же оказался громаден. Жюль Леметр написал в «Фигаро», что Золя – «поэт темных глубин человека», что его персонажи представляют собой «не характеры», но являются воплощением «инстинктов, которые разговаривают, ходят, двигаются», что «воздействие этих упрощений прекрасно и потрясает» и что речь идет о «доисторической эпопее под видом сегодняшней истории». Анатоль Франс, прежде показавший себя таким суровым по отношению к сочинениям Золя, теперь заявил: «Этот человек – поэт. Его великий и простой талант создает символы. Он рождает новые мифы. Греки создали Дриаду, он создал Лизон: эти два творения стоят друг друга, то и другое бессмертны. Он – великий лирик нашего времени».

Лишь несколько ворчливых критиков упрекнули автора в том, что он состряпал неправдоподобную историю, где на каждом шагу спотыкаешься о трупы. Да еще Гонкур в своем «Дневнике» исходил желчью: «Роман, подобный „Человеку-зверю“, роман из тех, какие сочиняет теперь Золя, где все от начала выдумка, воображение, неправда, где живые существа представляют собой чистейшие и грязные продукты выделения его мозга, роман, в котором нет ни на грош ни знания, ни подлинной человечности, сегодня не представляет для меня никакого интереса. Меня интересует лишь такой роман, где за напечатанными строками проступают, если можно так выразиться, существа из плоти и крови, где в большей или меньшей степени чувствуется память о прожитой жизни».[206] Интересно, что столь яростная обвинительная речь нисколько не помешала тому же Гонкуру на следующий день написать Золя елейное письмо: «Я могу лишь повторить те комплименты, которыми все осыпают вас за мощь ваших созданий, за описание удивительных миров, в которых они действуют, за поэзию, которую вы умеете извлекать из вещей, за все те великие и прекрасные достоинства воображения, благодаря которым вы стали самым любимым автором у читателей».[207]

И в самом деле, читатели, словно изголодавшись, буквально набросились на это кровавое сочинение. Продажи росли на глазах. Александрина и Жанна, каждая со своей стороны, ликовали. Золя, которого наперебой поздравляли жена и любовница, немного стыдился своей двойной удачи. Превосходный муж и примерный любовник, он ел из двух кормушек мужского счастья. Но сколько же времени может продолжаться такое мирное блаженство чувств?

Рассчитывая на большие доходы от продажи книги, Александрина решила, что семье Золя пора бы перебраться из своей парижской квартиры в трехэтажный особняк под номером 21-бис на Брюссельской улице. Муж не возражал: это новое жилье ему хотелось превратить в святилище, достойное его славы. И ничто не казалось ему слишком дорогим для того, чтобы обставить и украсить свой дом. Он заплатил три тысячи франков за роспись стен и входных дверей: композицию из двадцати шести панно в готическом стиле с изображением сцен из Нового Завета на золотом фоне. Из дорогих вещей он приобрел: решетку клироса из кованого железа, которую установил в своей спальне (тысяча шестьсот пятнадцать франков); резной деревянный алтарь, украшенный религиозными сюжетами, с двумя статуями святых по бокам, у каждого в руке Евангелие (тысяча триста тридцать франков); резную скамью церковного старосты – трехместную, орехового дерева, в готическом стиле с цветочным узором (шестьсот шестьдесят шесть франков); старинные витражи (четыреста пять франков); красную бархатную завесу для камина с вышитыми фигурами святых (двести сорок пять франков); портшез… Кроме того, он накупил средневековых вышивок, индийских и бирманских статуэток, чаш, дароносиц, приобрел распятие слоновой кости и огромные четки…

Несмотря на то что Золя был агностиком, ему нравилось окружать себя предметами культа. Укрывшись среди всего этого безобразного и дорогостоящего хлама, он, человек науки, чувствовал, что подпадает под непреодолимое очарование порицаемого им благочестия. Называя себя материалистом, не переставал прислушиваться к шепоту запредельного. Мысль о смерти неотступно преследовала его в грезах наяву. Подумать только, академики именуют себя «бессмертными»! Какая дерзость, какая самоуверенность!

Случившаяся в это самое время кончина Эмиля Ожье еще больше расшевелила академические притязания Золя. На освободившееся кресло претендовали тринадцать писателей, как же было не использовать случай! Первого мая 1890 года, после семи туров голосования, в ходе которого Эмиль ни разу не набирал больше четырех голосов, выборы были отложены. Не одержал победы не только Золя – вообще ни один из кандидатов не получил абсолютного большинства голосов. В следующий раз, 11 декабря, Золя снова не добился успеха, и вожделенное кресло занял Шарль Фрейсине.

Повторяющиеся неудачи не способны были поколебать его решимость. Как бы там ни было, он станет выставлять свою кандидатуру столько раз, сколько потребуется, чтобы во имя торжествующего натурализма заставить распахнуться перед ним двери величественной ассамблеи.

На счастье Золя, вскоре освободилось еще одно кресло. «Смерть Фейе даст мне возможность снова выставить свою кандидатуру в Академию, но и на этот раз у меня нет никакой надежды»,[208] – пишет Золя Полю Алексису. Обоснованное подозрение: на этот раз в беспощадном состязании его победил Пьер Лоти. Зато – словно бы в вознаграждение и утешение за понесенную от академиков обиду – Золя избирают председателем Общества литераторов. И он видит в этом знак, побуждающий к продолжению: надо все-таки добиться официального признания! Стоять на своем, пока не сделают «бессмертным»! Однако, несмотря на такое упорство во всем, что касалось Академии, и несмотря на уговоры группы молодежи, Золя отказывается выдвинуть свою кандидатуру на пост депутата. «Депутатский мандат – одна из самых тяжелых вещей, какие мне известны, если не хочешь быть депутатом-бездельником, – пишет он Ноэлю Клеман-Жанену. – И поскольку я человек совестливый и трудолюбивый, я предпочитаю, прежде всего прочего, работать над завершением моего труда».[209]