Нэнси Като - Все реки текут

• Название: Все реки текут
• Автор: Нэнси Като
• Издательство: Фора-фильм, ТОО Пролог
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87592-006-8

«Все реки текут» – экранизированный роман австралийской писательницы Нэнси Като.

Корабль, на котором в Австралию в поисках лучшей жизни, направляется с родителями юная англичанка Филадельфия Гордон, терпит крушение. Оставшаяся сиротой Филадельфия, поселяется на ферме своей тётушки в окрестностях Эчуки. Часть оставленного отцом наследства она инвестирует в колёсный пароход. Её жизнь навсегда меняется, когда ей встречается Брентон Эдвардс. Дели выходит за Брентона замуж и отказывается от карьеры художницы в Мельбурне ради жизни и путешествий по реке на пароходе.

---

– Здравствуйте… миссис Эдвардс, я не ошибся? – сказал мужчина нараспев, как говорят жители Квинсленда. Меня зовут Бернс, Мик Бернс.

– Да, да, пожалуйста, входите. – У нее срывался голос и дрожали руки, когда она открывала шпингалет на калитке.

– Вы ведь знали Гордона, да?

– Я был с ним в Шанги; он парень, каких мало, – ответил гость.

Они вошли в дом. Дели засуетилась. Роняя спички, расплескивая дрожащими руками спитой чай, она пыталась разжечь керосиновую плиту, чтобы поставить чайник.

– Давайте сначала я расскажу, а потом мы попьем чаю, – предложил гость. Это был худой, жилистый человек, судя по его лицу, много повидавший, но еще молодой. Чем-то он напомнил ей Гарри Мелвилла, хотя у него был немного кривоватый, костистый с горбинкой нос, что придавало его длинному лицу выражение насмешливости.

– Я видел, как он умирал, – спокойно сказал Бернс. – Держался, что надо. Нас всех выстроили, чтобы смотреть. Япошки гордились, как умеют рубить мечом; все было быстро и чисто.

Дели кусала губы и смотрела в окно.

– Перед тем, как… уйти, он попросил меня сохранить и постараться вынести кой-какие бумаги. Вынести я тогда не смог, но спрятал, вот – смотрите. Знаете, он много рисовал – и карандашом, и красками…

Не веря своим глазам, Дели брала в руки обрывки бумаги, кусочки старого картона, использованные конверты; Гордон рисовал даже на дощечках. Это были только наброски, но полные жизни и чувства: вот бредет мужчина, поддерживая своего товарища – два живых скелета с ужасными выболевшими дырами на ногах; вот умирающий человек на носилках; угол больницы: портрет коменданта лагеря – маленького, высокомерного существа.

– Капитан получил тогда затрещину, хотя этот сукин сын сам приказал нарисовать его. Видно, не хорош показался, – рассказывал Мик Бернс.

Среди рисунков Дели нашла и свою фотографию, на обратной стороне ее был изображен лагерь.

– А ведь хорошо нарисовано! – сказала Дели. – Где же он брал краски?

– Вы не поверите. Мял табак для зеленой, брал белую глину, древесный уголь, охру из земли и все такое. Он был большой выдумщик, старина Гордон. Его рисунки забавляли ребят, иногда они просили его перед смертью сделать их портреты. Мы вообще-то офицеров там видели редко – многим из них лишь бы сачкануть, а на солдат им плевать. Но капитан Эдвардс никогда не заносился, с офицерами его редко видели. Он был одним из нас. Мы все его любили. Но этот звереныш, комендант, на дух его не выносил, потому что капитан никогда ему сапоги не лизал. Это у них сразу началось.

Сквозь слезы, застилающие глаза, Дели смотрела на груду карандашных набросков и цветных рисунков. С новой силой она почувствовала, что такое война. И оказывается, у Гордона в самом деле был талант – если бы он только развил его! А может это ее вина, что, увлекшись своими картинами, она не помогла ему реализоваться?

Горько обвиняя себя, Дели решила хоть чем-то загладить свою вину перед сыном. Она напишет серию картин, по этим маленьким эскизам – цвет и форма в них были заданы, они будут говорить от имени Гордона и его товарищей – свидетельство мертвых, осуждающих войну.

– Теперь давайте выпьем чаю, – сказала Дели и улыбнулась. – Я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы сделали.

8

Дели вышла из оцепенения и энергично принялась рисовать. Ей исполнилось шестьдесят семь, осталось три года до «отведенного срока», и она хотела заполнить их работой. Она уже сделала себе имя – пусть не очень громкое, но ее картины висели в каждой большой галерее в Австралии, теперь ей хотелось другого. Никаких больших полотен, героических фигур, широких перспектив – старая змеиная кожа возле дороги, развалившийся пень, несколько лютиков, проросших в трещине известняка… Она могла смотреть на них часами, пока они не превращались в некие символы и у нее не начинала кружиться голова от яркости видения их сути. Заставить других увидеть то, что открылось ей, вот задача, к которой она готовила себя – свою руку, свои глаза – более пятидесяти лет:

Понять весь мир по крошечной песчинке
И в лепестке цветка увидеть божество.

Но, по иронии судьбы, когда Дели, наконец, поняла, как воплотить то, что она чувствует, ее сразила болезнь, причина которой – крошечный, блуждающий вирус, поразивший самое слабое ее место – грудь. Поднялась температура, а руки похолодели от охватившего ее ледяного озноба. «Вирусная пневмония», – заключил врач.

Ее привезли в больницу в полубессознательном состоянии, но она не умерла. Дели считала, что этому воспротивились ее дух и воля, но врачи, делая ей болезненные инъекции в руки, говорили, что она выжила потому, что открыт пенициллин – грибок, обладающий чудодейственной силой.

Выздоравливая, Дели удивлялась, почему вирус должен разрушать – безжалостно, не задумываясь, а грибок – сохранять без всяких усилий со стороны больного самое ценное, что у него есть – жизнь. В который раз она поразилась полнейшей непредсказуемостью нашего существования. Не осознавая, мы живем, окруженные миром неизвестного.

И всему отведен свой срок: будь то зуб, пораженный болезнью, или река – бесконечный, неиссякаемый поток.

Из больницы Дели вернулась в свой домик на берегу реки, отвергнув все уговоры детей поселиться с кем-нибудь из них или взять кого-нибудь к себе.

– Я отлично со всем справлюсь, – сказала Дели. – Дорин будет мне помогать, а одиночества я не боюсь. (Дорин, полная веселая девушка с белозубой улыбкой, жила в городе и приходила к Дели по утрам готовить обед).

Дели не признавалась, насколько она была слаба; прежняя сила куда-то ушла, берег реки – и тот стал для нее недосягаем. Она смотрела на отчаянно зависшую над водой старушку «Кэделл», безнадежно цепляющуюся за жизнь, и вспоминала слова того старика на пароходе: «Все старые посудины уходят на покой».

Дели взглянула на полотно, которое начала писать до своей болезни. Даже высокая температура не заставила ее тогда бросить кисти, но теперь она потеряла к работе всякий интерес. А взяться за что-то новое у нее не было сил. Болели суставы рук и ног, она начала сутулиться: старые мышцы уже не держали спину.

Очень скоро Дели поняла, что это не слабость, а что-то более серьезное. Суставы покраснели, опухли и постоянно ныли. Она попросила Алекса зайти посмотреть ее.

Алекс ощупал запястья, болезненно опухшие колени, смерил температуру и тихо выругался.

– Суставный ревматизм, – сказал он, – инфекционная стадия. Так может продолжаться еще год или два.

– А потом мне будет лучше? Алекс опустил глаза.

– Я думаю, тебе следует знать правду, мам. Ведь я понимаю, что для тебя живопись. Когда воспаление пройдет, руки, возможно, навсегда будут искалечены.

Дели посмотрела на свои руки и попыталась представить их исковерканными и скрюченными так, что они не смогут больше держать кисть.

Сиделка, приходившая ухаживать за Дели, была крупной энергичной женщиной с суровым лицом, и поначалу Дели не понравилась. Но она изумительно готовила, умело массировала больные суставы своими большими руками и всегда так точно знала, дать ли Дели грелку или аспирин, что та стала по-детски зависеть от нее.

Алекс уезжал в ординатуру Эдинбургского университета в Шотландию и зашел к матери попрощаться. Он хотел специализироваться в области пластической хирургии, чтобы оперировать пострадавших в боях английских летчиков с обгоревшими лицами, с ужасающими шрамами и тяжелыми увечьями. Увидев сына, Дели оживилась, ее глаза, помутневшие от боли и слабости, снова засинели, в них зажегся прежний огонек. Но Алекс профессиональным взглядом отметил, что мать очень осунулась, глаза у нее провалились, а на руках, которые его обнимали, появились подозрительные утолщения у запястий и на суставах пальцев.

Большую часть дня Дели лежала под большим окном, из которого была видна река. Теперь Дели не общалась почти ни с кем, кроме сиделки и Дорин, которая по-прежнему заходила к ней «прибраться».

Изредка приезжала Мэвис с детьми. У Бренни было много работы, он собирался возить туристов по озерам и переделывал для этого «Филадельфию»: заменял старый паровой котел другим, снятым с недавно купленного им парохода. «Весь в отца», думала Дели.

В этот раз, навещая мать, Алекс не взял с собой Энни: она только что родила и ей было бы трудно ехать сюда из города.

– Сколько же у меня теперь внуков? – весело спросила Дели. – У Бренни четверо, двое у Мэг, и вот у тебя второй – всего восемь, да? Я едва могу упомнить их имена. Как вы назвали своего?

– Это имя ты запомнишь, оно довольно необычное: Аластер.

– Аластер! – Дели молча уставилась на сына. Что он понял тогда, в детстве, что заметил? – Почему вы выбрали это имя?

Алекс пожал плечами.

– Это была идея Энни. Прочла в какой-то книге. Дели откинулась на подушки, погрузившись в воспоминания.