Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница

• Название: Невинная распутница
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, «Орлов и сын»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-316-4

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1907 по 1913 годы, а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– И вам это не противно?

– Мне? Да это же изумительно, дорогой мой! Вы могли бы положить меня в постель к старухе на семь лет… я останусь, как… как не знаю что… даже выразить не могу!

Разочарованный барон Кудерк встаёт.

– Вы позволите, сударь? Кажется, госпожа Минна подаёт мне знак.

Это вовсе не знак – просто брови Минны упрямо сдвигаются. Она всё видит, она чувствует опасность, против которой восстаёт её доблестная коварная душа.

Она подозрительно смотрит на приближающегося к ней Жака… Однако мальчик всё-таки очень мил и как хорошо одет!

«У Можи брюки поскрипывают, – думает она, – и мне совсем не нравятся эти муаровые подкладки… Но Жак уж слишком юн! Это удивление, этот румянец при виде меня! Как я могла надеяться, что такой молоденький мальчик может сделать из меня женщину… подобно всем остальным! Подумать только, ведь Марта Пейе один раз сказала: „Я как Билити: если со мной любовник, то потолок может обрушиться, а я и не замечу!“ Вот и Жак такой, как Билити… О, я его ударю!»

Она слегка поворачивается к Можи, чьё дыхание согревает ей плечо: «Этого нельзя упрекнуть в том, что он слишком молод… скорее наоборот. Некрасивый… Но эта самоуверенность, этот девический голосок, эта оскорбительная нежность и… не знаю даже, как назвать… ещё что-то! Да, да, – удручённо обрывает она саму себя, – что-то такое есть во всех мужчинах, пока не познакомишься с ними поближе!»

Жак уже рядом с Минной, которая протягивает ему руку без перчатки. Он прикасается к ней губами и ждёт, когда с ним поздоровается Можи… Но Можи благостно-спокойно курит, подняв глаза к лазурному потолку в белых барашках облаков… Минна наконец поднимается, поправив складки на юбке, и идёт к столу с прохладительными напитками, чтобы увести за собой любовника…

– Стакан оранжада, мадам… Минна, – молит он тихо, – вы же знали, что будете здесь сегодня вечером, и ничего мне не сказали…

– Это правда, – соглашается она, – я просто забыла. Он видит её в профиль, с бокалом в руке, в лучах яркого света. В настороженных глазах под полуприкрытыми ресницами таится молния; изящное вычурное ушко слегка порозовело от выпитого ею шампанского…

– Минна. – продолжает он, приходя в ярость от её красоты, – поклянись мне, что не пыталась утаить флирт с этим мерзким типом.

Она вздрагивает, но не поворачивает к нему головы.

– Разве среди моих знакомых есть мерзкие типы? И вы смеете так говорить со мной сегодня, именно сегодня?

Он отбрасывает надкушенный сандвич, который плюхается в тарелку с засахаренной вишней.

– Именно сегодня и могу я говорить с вами таким образом, потому что с сегодняшнего дня я страдаю, с сегодняшнего дня я тебя люблю!

Минна резко обернулась; её серьёзный взгляд устремляется в недоверчивые и печальные глаза любовника.

– С сегодняшнего дня? Потому что вы овладели мной? В самом деле? О, объясните мне, как из этого может возникнуть любовь? Скажите, вы любите меня больше, потому что днём…

Ему кажется, что он понимает, но это заблуждение; он думает, что Минна хочет подстегнуть его воображение огнём недавнего воспоминания, что ей приятно испытать ранящее наслаждение слов, сказанных почти во всеуслышание… Его детское лицо сангвинически вспыхивает, а затем бледнеет: он вновь меняется, и она видит его таким же беззащитным, как совсем недавно на улице Христофора Колумба. – Минна, когда ты нагнулась снять подвязки…

Он дрожит и бредит, левое колено дёргается точно так же, как там… Она слушает его очень серьёзно, не опуская глаз, не пугаясь обжигающих слов, а когда он умолкает, преисполненный стыда и восторга, восклицает еле слышно, в горестном изумлении:

– Это уму непостижимо!

Для парижанки, которая часто выезжает по вечерам, Минна встаёт рано. В девять часов, приняв ванну, она бодро и энергично поглощает ломтики поджаренного хлеба в своём белом будуаре. На каждом этаже этого нового дома есть одинаковые, белый будуар, маленькая гостиная с жемчужно-серыми обоями под дуб, большая гостиная с застеклёнными дверными проёмами… Это угнетающе действует на воображение; но Минна ничего не замечает.

Запахнувшись в просторный белый халат с золотыми кистями на поясе, она наслаждается, ещё не пресытившись восхитительным уединением, наступающим каждое утро после ухода мужа.

До полудня она будет одна – и можно будет гладко зачесать ставшие блестящими от расчёсывания гребнем волосы, что сделает её похожей на маленькую японочку; одна – чтобы долго смотреть в небо, угадывая, какая сегодня погода, и проверять указательным пальчиком, чисто ли выметены углы; одна – чтобы водрузить на шляпку вычурное украшение, которое рассыплется под её дыханием и опадёт на пол, словно колоски в поле; одна – чтобы грезить, писать, радоваться пьянящему одиночеству, которое всегда было для Минны лучшим советчиком.

Именно в такое зимнее утро, ясное и звучное, как сегодня, она побежала к Дилигенти, никому не известному итальянскому композитору. Она нашла его за пианино – настороженного, польщённого, нерешительного… Он был недоволен, что она потревожила его в такой час, и в наказание овладел ею, принеся Минне одно лишь разочарование…

Но сегодня Минна ощущает в себе душу благоразумной хозяйки дома. Вчерашняя её неудача – четвёртая по счёту – требует осмысления, и она в самом деле пытается это осмыслить, сидя перед пустой чашкой.

«Надо принимать меры. Положительно, это необходимо. Но я ещё не знаю, что делать. Однако так продолжаться не может. Я не могу переходить из постели в постель, ублажая этих господ с их „штучками“, а взамен получая лишь ломоту во всём теле и испорченную причёску, не говоря уже о ботинках – холодных, а порой и мокрых, так что неприятно их надевать… И на что я похожа? Ирен Шолье говорит, что нужно беречь себя, если не хочешь выглядеть на пятьдесят лет; она уверяет, что если вскрикивать „Ах! Ах!“, сжимать кулаки и притворяться, будто тебе не хватает дыхания, то им этого вполне достаточно. Возможно, им, мужчинам, этого достаточно, но мне – нет!»

Горькие размышления Минны прерывает пневматическая почта.

«Это от Жака. Уже!..»

«Дорогая Минна, невыразимо любимая Минна, Минна моих снов и грёз, я жду тебя сегодня у нас. Не могу объяснить тебе, моя изумительная маленькая королева, что именно внесла ты в мою жизнь, но со вчерашнего дня я знаю, знаю с абсолютной точностью, что если мне не дано будет видеть тебя столько, сколько я захочу, то всё рухнет. Не смейся надо мной, Минна, я готов покорно признать, что не ожидал ничего подобного. Может быть, ты – это любовь? Или душевное наваждение? Одно бесспорно, я не могу назвать тебя счастьем, Минна, дорогая…

Жак.»

Она с мстительным тщанием разрывает на мелкие кусочки белый листок.

«А его я могу назвать своим счастьем? Какой эгоизм! Он говорит только о себе. Нет, этот совсем молоденький мальчик не станет для меня убежищем, и не ему смогу я открыться, чтобы молить: „Излечите меня! Дайте мне то, чего я лишена, о чём так униженно прошу, что должно поднять меня до уровня всех прочих женщин!..“ Все женщины, которых я знаю, рассказывают об этом, едва остаются одни, пачкая словами и взглядами своими любовь… И все книги также! В некоторых это даже так недвусмысленно! Да хотя бы во вчерашней…»

Она открывает томик, ещё влажный от свежей типографской краски, и перечитывает:

«В их объятии соединились пароксизм страсти и высшее успокоение. Алида с рычанием вонзила ногти в плечо мужчины, и их пылающие взоры скрестились, словно два кинжала, закалённых огнём сладострастия. В последнем конвульсивном усилии он ощутил, как сила его перетекает в неё, тогда как она, зажмурившись, возносилась к неведомым вершинам, где сливаются в одно грёзы и чувства…»

«Разве возможны здесь какие-то недомолвки? Всё совершенно ясно! – заключает Минна, захлопнув книгу. – Я порой спрашиваю себя, на что потратил Антуан годы холостяцкой жизни, если он остался таким… таким невежественным!»

Обычно Минна мало думает об Антуане. Бывает, что она о нём просто забывает; бывает также, что встречает его с радостью, как если бы он по-прежнему оставался кузеном и товарищем по играм. Но сегодня, когда он возвращается голодный, пахнущий лаком и палисандровым деревом, его счастливая болтовня утыкается, будто в стену, на молчание Минны, на этот маленький рот с поджатыми губами, на эти нахмуренные брови…

– Что с тобой?

– Ничего.

Вот именно – ничего. Она злится на Антуана из-за того, что Жак назначил ей свидание сегодня днём. Этот мальчик требует внимания, напоминает о себе, умоляет, пишет… Можно ли этим гордиться? Конечно, это маленький барон Кудерк, но… «Большое достижение! – думает Минна. – Я могла бы позабавиться, если бы отбила его у кого-нибудь или если бы мне позавидовала Ирен Шолье. А так… что барон Кудерк, что угольщик из подвала – для меня нет разницы, результат один и тот же!»