Михаил Бубеннов - Орлиная степь

• Название: Орлиная степь
• Автор: Михаил Бубеннов
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Смело открывайте эту книгу, читатель, и перед вами встанут необъятные просторы алтайских степей, где вечная юность нашего века совершает чудеса; вы услышите взмахи орлиных крыльев, нежнейший звон колосьев, биение влюбленных сердец и музыку богатого и прекрасного русского языка.

Роман-газета № 9(213) 1960 г.

Роман-газета № 10(214) 1960 г.

---

— Да вон, чудак, гуси!

Огромная стая гусей, поднимаясь с озера и выстраиваясь для полета, гоготала на всю степь…

Часа два, они носились на мотоцикле по влажной, обдуваемой ветром- степи: осмотрели границы бригадного массива да заодно побывали — ради знакомства — на соседних полевых станах целинников, в том числе у Виктора Громова, который обосновался на голом месте, километрах в пяти на запад от Заячьего колка. Везде сегодня, точно по сговору, началась работа, и, конечно, тоже не гладко: одни все еще мучились, пытаясь дисковать землю, другие рстревоженно метались вокруг тракторов и плугов, устраняя разные неполадки. Посмотрев, как идет дело у соседей, поговорив с ними, Леонид убедился, что разные неполадки подрядцу всех и нет ничего страшного в том, что они начались в первые, священные минуты работы на целине. Эта поездка окончательно успокоила его и вернула ему то состояние, какое он испытал, шагая первой бороздой.

Вместе с тем эта поездка внесла и что-то новое в его отношение к Хмельно. К тому удивлению, какое он с удовольствием испытывал сегодня перед ней, когда она говорила о деле, все чаще и чаще примешивалось бездумное любование ею как редкостной девушкой. В одном случае он любовался ее поразительным умением с необычайной лёгкостью заводить знакомства и всем немедленно нравиться своей простотой и неистощимой веселостью; в другом случае — смелостью в решении различных вопросов, поставленных жизнью; в третьем — ее бесстрашной ездой на мотоцикле, презрением к опасности; и во многих других случаях — ее счастливым, певучим голосом, ласково-озорной улыбкой и знойной, сияющей, зовущей морской синью глаз… В те секунды, когда Леонид ловил себя на этом, ему становилось нестерпимо стыдно, будто он вдруг осознавал, что нечаянно стал вором, и тогда он, словно защищая что-то святое в себе, готов был нагрубить Хмелько. Но такое безотчетное сопротивление ее очарованию почему-то неизменно и незаметно сменялось еще большим, чем прежде, любованием удивительной казачкой.

На пригорке они остановились, чтобы осмотреть куртинки карагайника, — низенький, но необычайно крепко сидящий в земле кустарничек был очень опасен для плуга. Вокруг лежала изрытая сусликами, засоренная бурьяном целина.

— Крепкое место! — покачав головой, сказал Леонид.

— Хлебнете здесь горя, хлебнете! — очень весело, задоря Леонида, подтвердила Хмелько и, приплясывая, прошла между кустами карагайника.

Вероятно, она и знать-то не хотела ничего плохого на свете. До этого дня она каждому встречному всем своим видом говорила, что ей легко, приятно и весело жить; теперь она добавляла, что ей, кроме того, жить стало бесконечно радостно. Стая гусей, которая поднялась с Лебединого озера, точно унесла с собой все остаточки ее мельчайших тревог. В тот самый чудесный момент, когда она, спохватившись, увидала, что прижимается к руке Леонида, и поняла, что он терпит это и не отстраняется, она как бы зажила совсем новой жизнью, заполненной одной только надеждой на счастье.

— Ой, взревете здесь! У-ужас! — обернувшись, закричала она счастливым голосом, и, оттого что встала против солнца, белозубое и синеглазое лицо ее засияло ослепительной улыбкой.

Не надо бы Леониду смотреть на нее в эти секунды, ой, не надо бы! Но он не знал еще, как опасно любоваться женщиной, которая живет даже не счастьем, а только надеждой на счастье. Он взглянул на Хмельно, освещенную солнцем, и вдруг что-то странно дрогнуло в нем, какое-то тревожное чувство пронзило и ожгло его всего, до последней кровинки, и некоторое время, точно в веселом опьянении, он не мог оторвать от нее лихорадочного взгляда.

Трезвел он медленно, весь сгорая со стыда.

— Чему же вы рады? — крикнул он грубовато.

— Всему на свете! — долетело в ответ. Хмельно тут же двинулась было дальше, но тотчас же впереди, за кустами карагайника, почти одновременно поднялись, тяжело хлопая рыжими крыльями, орел и орлица. Они медленно отлетели недалеко в сторону и вновь опустились на землю, прискакивая по ковылю. Хмельно повернула обратно и, встретясь с Леонидом, забавно щурясь, заговорила приглушенно, но восторженно:

— Здесь у них гнездо, да? Вот посмотреть бы! С нестерпимым чувством стыда и в полной растерянности Леонид вынужден был признаться себе, что отныне Хмельно нравится ему неотвратимо и тревожно. Теперь ему тем более хотелось быть жестоким с нею, и он, криво усмехаясь, заговорил иронически:

— Удивительны вы сегодня, просто чудо!

— Чем же именно? — весело насторожась, спросила Хмелько.

— Без всякой видимой причины счастливы.

— Ой, что вы! — воскликнула она. и засмеялась влюбленным смехом. — Я ведь уже говорила вам: я только жду свое счастье!

Леонид вспомнил первый разговор с Хмелько в степи и невольно повторил вопрос, который задавал ей тогда:

— Ну, а что же, в самом деле, будет с вами, когда вы дождетесь своего счастья?

— Вы это можете легко узнать, — быстро ответила Хмелько.

— Я? Каким же образом?

Леонид произнес это в каком-то минутном бездумье, но тут же спохватился и понял, что Хмелько давно уже любит его и что теперь, не заметив этого раньше, позволив ей любить себя, он был в тяжком ответе за ее страстное ожидание счастья.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

В середине марта матерая волчица вернулась с брачного гона в родное логово; следом за ней пришел могучий и свирепый волк; он недавно загрыз насмерть ее прежнего друга. Логово было старое, хорошо обжитое в прошлые годы — просторные норы на сухом пригорке, среди густых тарначей; рядом пресное Лебединое озеро — чудесный водопой на все лето, вокруг в бескрайной степи — вволю мелкого зверья, гнездящейся на земле птицы и всякого гулевого скота.

Вскоре у волчицы появилось потомство: восемь темно-бурых головастых волчат. Недели три заботливый отец семейства в одиночку промышлял по ближайшей степной округе. Он всегда возвращался с туго набитым брюхом, и стоило только волчице лизнуть его в губы, отрыгивал ей добрую порцию мяса. Неделю назад волчата прозрели, а вчера волчица вместе с волком впервые ненадолго покинула свое гнездо, чтобы полакомиться только что вылезшими из нор после спячки жирными сурками да молодыми зайчатами. И вот тут-то она узнала; почему волк, хотя и возвращался всегда сытым, вел себя в логове беспокойно: вокруг в степи поселились люди…

Сегодня утром волчью семью напугал непривычный гул в степи. Его доносило с разных сторон. Весь день волчица, прислушиваясь, скулила в своем гнезде и поминутно облизывала щенят, а волк ошалело метался вокруг логова и, случалось, рвал когтями дернину. Когда же наступила ночь, звери осторожно вышли из крепи тарначей на чистень и тут же припали к земле от ужаса: вокруг, по всей нестерпимо гудящей степи, в кромешной мгле двигались в разные стороны огни, словно бы захватывая их в кольцо. Волчьей чете стало так жутко и тоскливо, что захотелось взвыть.

Через минуту, опомнясь, волчица была уже в логове. Схватив в зубы одного волчонка, она выскочила из тарначей и бросилась наметом из огненного ада на восток, в единственный прогал, за которым лежала темная ночь. Она хорошо знала здешние места. Остановилась она лишь километрах в трех восточнее Заячьего колка, на залежи, заросшей густым бурьяном, невдалеке от низинки с полой водой. Облюбовав место для нового гнезда, волчица покаталась по земле, обтерла о примятые травы соски, а затем уложила и облизала детеныша. Волк, прискакавший следом, почему-то с виноватым видом стоял в стороне. Когда волчица бросилась обратно к старому логову, он вновь решил следовать за ней, но тут же был сбит с ног и впервые узнал, какие острые клыки у его подруги. Застонав, волк отбежал к волчонку и с ощеренной мордой, осторожно рыча, лег на землю.

До полуночи металась по степи матерая волчица, перетаскивая детенышей в новое гнездо…

II

Вечером Анька Ракитина уехала в Лебяжье, чтобы на следующее утро быть у Дерябы, а вместо нее на прицеп сел сам Леонид Багрянов. Здесь он впервые узнал, как тяжела работа прицепщика. Он следил за плугом почти безотрывно: очень часто попадались то впадины, то неоттаявшие места, то участки со слабым гумусовым слоем, и по этим причинам приходилось без конца регулировать заглубление корпусов. Нельзя было оторваться от штурвала и дать отдых онемевшей спине. Руки Леонида к полуночи огнем горели от натуги. Сиденье было жестко и неудобно, штурвал — тяжел в действии. Вдобавок от нестерпимого холода, осевшего с вечера в степи, коченело все тело н больше всего — ноги в сапогах. Стараясь размяться и согреться, Леонид раза три все же соскакивал с плуга и, горбясь, тяжело волоча непослушные ноги, бежал рядом по целине или бороздой. Ванька Соболь зазывал его погреться в кабине трактора, предлагал сменить на прицепе, но Леонид от всего этого категорически отказался — должно быть, работал не только по нужде, но и с какой-то особой целью. Он не задержался, даже увидев во тьме Корнея Черных, который вернулся из МТС с новой осью для сломанного плуга. Приказав ему немедленно пустить трактор Кости Зарницына, он тут же бросился бегом догонять свой плуг.