Лариса Кондрашова - Умница, красавица

• Название: Умница, красавица
• Автор: Лариса Кондрашова
• Издательство: АСТ Москва
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-059706-2

В наше время никто не бросается под поезд от любви… Но ведь у каждого свой личный поезд, правда? В наше время никого не шокирует развод… если он чужой. В наше время никого не волнует измена. А если это НАМ изменили?

История современной Анны Карениной, нашей близкой знакомой, умницы и красавицы, читается на одном дыхании, волнует и заставляет подумать о своем, личном, а присущая автору ирония делает ее не только увлекательной, но и трогательно-смешной.

Соня Головина – счастливица. У нее есть все, трудно даже перечислить, сколько у нее всего есть, и все на удивление замечательно: и муж, и любовник, и свекровь, и положение в обществе, и работа в Эрмитаже, и обеспеченность – она даже забывает получать зарплату. Соню Головину любят двое: ректор петербургской академии и московский пластический хирург. Все трое – современные люди, так почему же классический любовный треугольник приводит Соню Головину туда же, куда привел Анну Каренину?

---

У Сони был план – Эрмитаж, домой, на вокзал, но уже на Невском оказалось, что невозможно быть рядом и не увидеть

Антошу, хоть перед школой, на минутку, и, поймав такси, она поехала домой, раздраженно поглядывая на часы и нарочито громко вздыхая, когда таксист останавливался на желтый свет.

Дядя Коля, который ждал Головина в машине у подъезда, не поздоровался с ней, демонстративно не заметил ее, а может быть, ей показалось, потому что она так гордо прошла мимо его машины, что сама с ним не поздоровалась. И, оглянувшись, Соня крикнула: «Дядя Коля, привет!» – и послала воздушный поцелуй. Охранник посмотрел на нее косо, как на чужую, а может быть, и это ей показалось, потому что она уже чувствовала себя чужой, но это было не печально, не грустно, а просто – никак.

– Пожаловала, – шепотом сказала тетя Оля.

Тетя Оля так сердито смотрела на Соню, будто это не она заботилась о ней столько лет, будто это не она в любую, самую жаркую погоду непременно давала Соне зонтик, потому что та легко простужалась, будто Соня преступница, прокравшаяся в дом, будто Алексей Юрьевич был ей дороже… Хотя конечно же Алексей Юрьевич был ей ДОРОЖЕ – ведь платил ей он, а не Соня.

– Иди-иди себе, только тихо, он еще спит… Тихо, говорю, а то разбудишь…

– Как спит?! Почему не разбудили, ему же в школу? – ужаснулась Соня и, обогнув стоящую заслоном на ее пути тетю Олю, помчалась к Антоше.

– Да Алексей Юрьич спит, – буркнула ей вслед тетя Оля, – ты давай скорей, а то он еще проснется, погонит тебя…

Соня, не оборачиваясь, фыркнула и, не оборачиваясь, покрутила пальцем у виска – с ума сошла…

«Не боится… – удивилась про себя тетя Оля, – ну надо же… Хотя, с другой стороны, чего ей бояться, она же тут прописана… »

Антоша, уже одетый, в куртке и шапке, сидя на незасте-ленной кровати, задумчиво всматривался в раскрытый портфель, словно ожидал увидеть в нем что-то совершенно ему неизвестное. Соня подкралась сзади, закрыла ему глаза руками, прижалась, замерла.

Она тормошила его, смеялась, целовала, гладила, отстранившись, разглядывала нежно. Ее взгляд словно проникал ему под кожу, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. «Маленький мой, солнышко, котенок, – быстро шептала она, не дожидаясь ответа, спрашивала: – Ты соскучился по мне, как дела, что в школе, куда ты ходил в выходные, что ты ел на завтрак, почему ты опять портфель собираешь утром, ты же все забыл… » – И, не глядя, без разбора запихивала в его портфель тетради и учебники, все, что попадались под руку.

С той же мгновенной скоростью, с которой Антоша был отправлен в школу, Соня, не отвлекаясь на кружившую вокруг нее с «выраженьем на лице» тетю Олю, собралась сама – приняла душ, оделась, взяла ключи и документы… Что еще?

– Что еще? – не обращая внимания на тети-Олино предостережение, громко сказала Соня. – Тетя Оля, у меня такое чувство, что я что-то забыла или потеряла…

– Потеряла. Совесть ты свою потеряла, – мрачно изрекла тетя Оля и тут же, раскаявшись, добавила: – Ну ладно-ладно, не плачь…

Соня будто нечаянно двинула локтем, сбросив с высокого столика горку ключей – от дома, от машины. Взяла с высокого стола на витой ножке вазочку – место было неудобное, она через день разбивала вазочки, а тетя Оля называла ее «очумелые ручки» и упорно ставила новую, – медленно повертела в руке и разжала пальцы. Вазочка полетела на пол. Соня смотрела на тетю Олю – не уплывающим взглядом, а прямо, внимательно.

– Оля. Я-не-желаю-НИЧЕГО-слушать. И поз-вольте-мне-впредь-обойтись-без-ваших-замеча-ний, – отчеканила она тем же тоном, каким Головин когда-то сказал ей «кто здесь хозяин». И скомандовала: – Оля, на ужин бараньи котлеты с зеленым горошком, как Алексей Юрьевич любит. Все.

Тетя Оля так изумилась, что впервые позволила Соне обойтись без своих замечаний. Впервые подумала, что Соня тоже хозяин, то есть хозяйка… и только и сказала, что «да»… А хозяин-то спит как ангел и не знает, что она тут…

Алексей Юрьевич не спал. Он услышал, как пришла Соня, не столько услышал, сколько почувствовал по беспокойной тишине, тщательно охраняемой Олей. Он лежал на диване в кабинете – так и не вернулся в спальню, даже после Сониного отъезда, глядел в потолок и, старательно отгоняя лишние, непродуктивные мысли о жене, обдумывал свои неприятности.

Головин и сам не мог решить, были ли эти неприятности значительными или же затрагивали лишь его самолюбие, и тогда ими можно было бы пренебречь.

Приглашения на пятилетний юбилей Академии всеобщего образования были заблаговременно разосланы всем сорока шести ректорам сорока шести вузов. На приглашения откликнулись три. ТРИ. Из сорока шести. Из всех государственных вузов с ним остались в хороших отношениях всего три, остальные его игнорируют.

Догадаться о причине было нетрудно. Они обвиняли его – не в печати, конечно, а между собой, в кулуарах, в том, что, создавая Академию, он нарушил принципы корпоративной этики.

Не вставая, Алексей Юрьевич сделал несколько дыхательных упражнений, потянулся… Да, возможно, их обвинения справедливы. Пытаясь задавить конкурентов, он действительно утверждал в СМИ, что только ЕГО Академия является университетом двадцать первого века, а в государственных вузах сидят ретрограды, не понимающие тенденций современного образования и законов рынка…

Нельзя сказать, что он не понимал тогда, какие принципы корпоративной этики можно нарушить, а какие нет, просто шел к своей цели, посчитав эту их допотопную этику не стоящей внимания ерундой… Но все это уже вчерашний день, он ДАВНО НАРУШИЛ. Но, оказывается, ретрограды ничего не забыли – до сих пор скрежещут зубами…

Так, и что же? Доходы и престиж Академии от этого не меняются. Юбилей Академии нужно будет провести в другом формате, к примеру как праздник студентов, нет, всей молодежи города. Так что все к лучшему: молодежный праздник – прекрасная рекламная акция.

Что еще?.. Остается вопрос самолюбия. Но что такое осуждение конкурентов, как не признак его успеха? И что вообще есть самолюбие? Ничего не значащая для получения оптимального результата условность.

Алексей Юрьевич поморщился – пора вставать. Представлять домработницу Олю, с жалобным лицом снующую за ним по дому, было неприятно. Сама же Соня больше не была ему ни приятна, ни неприятна – она больше не занимала места в его мыслях, во всяком случае, он очень старался, чтобы она НЕ ЗАНИМАЛА.

Однако привычка анализировать все, в том числе и мотивы собственных поступков, то и дело возвращала Головина к тому постыдному времени. Теперь-то он понимал, что, простив ее, постоянно мысленно отступал на шаг: сначала назвал для себя ее предательство легкомыслием, а затем и вовсе неправильно – ошибкой. За легкомыслие он предполагал ее пожурить, а за ошибку, и вовсе неправильно, – пожалеть. И Головин мысленно корчился от смущения за собственную растерянную глупость: какое-то время он действительно думал, что ее раскаяние и его прощение – это начало, а оказалось – это конец.

Теперь, по здравом размышлении, он оценивал свое тогдашнее поведение правильно, и то, прежнее прощение представлялось ему теперь в точности тем, чем оно и было, – нелогичностью, попыткой прикрыть глаза и вообразить ситуацию такой, как ему хотелось. Стыдно…

Уезжая в Москву, Соня быстро проговорила по телефону, что вернется за Антошей, и Алексей Юрьевич не собирался более выяснять отношения, никакого «ты меня», «я тебя». А все практические вопросы, касающиеся раздела имущества и Антоши, он разрешит с ней через юристов.

Раздела имущества и Антоши… Раздела Антоши – неудачная формулировка, словно Антоша – квартира или дача.

Хотя в его бывшей жене и открылись неизвестные Головину прежде черты, он был уверен, что в отношении сына она не сможет повести себя нечестно, – уж настолько-то он ее знает. Он будет участвовать в воспитании сына столько, сколько найдет нужным… И Алексей Юрьевич мысленно поздравлял себя с тем, что так предусмотрительно не впустил Антошу в свое сердце, как будто предвидел все варианты, как будто заранее знал, что НЕ СТОИТ им по-настоящему дорожить…

Соня громко давала указания в прихожей, затем громко, со вкусом, что-то разбила. Она и сама не знала, что хочет всей этой нарочитой громкостью показать, и кому показать – мужу, себе, тете Оле?.. Выйдя из своего бывшего дома, она на секунду прислонилась к стене, закрыла глаза. Вкус ее смелости был похож на терпкую сладость перезревшей черной рябины – и сладко, и горько, и странно.

БОЛЬНО, ЕЩЕ БОЛЬНЕЕ

Соня купила в кассе Эрмитажа билет – хотела посмотреть, КАК это будет, просто прийти, просто купить билет, просто войти. Как все. Оказалось, ничего – мир не перевернулся, земля не разверзлась, когда Соня прошла сквозь контроль, отвернувшись от служительницы, как чужая. Поднялась по главной лестнице, остановилась на площадке, подняла глаза на плафон Дициани «Боги на Олимпе» и быстро, незаметно перекрестилась.