Виктор Афанасьев - «Родного неба милый свет...»

• Название: «Родного неба милый свет...»
• Автор: Виктор Афанасьев
• Издательство: Дет. лит.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

В книге рассказывается о жизни В. А. Жуковского в Туле, Орле и Москве.

---

Вещь была задумана грандиозная. Жуковский завел тетрадь с названием «Мысли для поэмы» и вносил туда всё, что придумывалось: сюжетные ситуации, всевозможные детали, стихотворные наброски. По прочтении плана поэмы может показаться, что задумана была не более как большая сказка, но за этим планом стоит поэтический талант Жуковского, который, если бы поэма была написана, изобразил бы древний Киев, нравы и обычаи народа, русскую природу — как он и хотел, — сам бы вышел к читателю со своими размышлениями, окутал бы все эти сказочные события волшебной атмосферой своей поэзии. Жуковский долго и серьезно готовился к этой работе, чувствовал огромную серьезность задачи, ощущал своевременность такой вещи. Он верил, что Андрей Тургенев, будь он жив, одобрил бы этот его замысел.[92]

Продолжая готовиться к работе над поэмой, Жуковский принялся изучать Гомера: он стал особенным образом читать «Илиаду» и «Одиссею» — параллельно на английском и немецком языках. «Эти два перевода, — писал он Тургеневу, — по-настоящему надобно читать вместе: один увеличит цену другого; Попова щеголеватость сделает приятнее Фоссову простоту,[93] а Фоссова сухость сделает еще приятнее Попову блистательную поэзию». Жуковский занимался при этом и древнегреческим языком, мечтая прочитать Гомера в подлиннике.

Жуковский ни минуты не теряет даром и все-таки жалуется: «Время летит, а я всё еще грубый невежда во всём… Когда подумаю, сколько погибло драгоценного времени по пустякам, сердце обливается кровью. Брат, надобно возвратить сколько-нибудь потерянное».

«Авторство почитаю службою отечеству… Авторство мне надобно почитать и должностью гражданскою, которую совесть велит исполнять со всевозможным совершенством», — пишет он.

В это же время печаталась его антология «Собрание русских стихотворений», — два раза в неделю он получал корректуру, правил ее и отправлял в Москву, в типографию.

Между тем Белев опустел для него — Протасовы переехали в Муратове В Мишенском оставалась, кроме Марьи Григорьевны и Елизаветы Дементьевны, только Анюта Юшкова. Жуковский иногда наезжал в Муратово, чтобы помочь Екатерине Афанасьевне в устройстве. Пятьдесят верст от Белёва до Волхова и еще пятьдесят по бывшему «свиному шляху» — Нугорскому тракту. Места очень похожи на белёвские, мишенские: далеко-далеко — с косогора на косогор — тянутся поля, белеют на холмах церкви, шумят дубовые рощи, золотою желтизной радуют взор заросли пахучего донника. Только лесов меньше. Волхов — на высоких берегах впадающей в Оку реки Нугрь; на самом взгорье — грузная Троицкая церковь, в которой, по преданию, венчался Иван Грозный. Над садами и крышами — множество золотых луковок: здесь церквей больше двух десятков. Жители одеваются по-старинному, выговор у них особенный — картавый. До сих пор висит в Волхове древний вечевой колокол, но пользуются им теперь только во время пожара.[94] Коляска, вздымая пыль, кренясь на поворотах, спускается на мост и вылетает на Нугорский тракт. Колеи глубокие, ехать становится труднее. Но вот уже проехали и Голдаево, и пустынное, безлесное Бунино, показалась муратовская дубовая роща… Сердце Жуковского начинает обмирать от волнения. Он просит Максима ехать потише.

Засинел сквозь редкую еще зелень парка большой пруд, осененный корявыми мелколиственными ракитами. Вот и дом — фасад его выдается по сторонам широкого, украшенного четырьмя колоннами крыльца двумя «фонарями»… Заслышав стук колес, первой выбегает Саша. Потом выходит Екатерина Афанасьевна. А там, в дверях, застенчиво медлит Маша с книгой в руке. Она даже не спускается со ступенек.

Всего в полуверсте от Муратова — на другой стороне пруда — деревенька Холх. Жуковский решил купить там клок земли для собственного дома. С большим трудом он собрал деньги. В короткое время был построен небольшой, но уютный дом, разбит садик, проложена аллея к пруду.[95] К лету 1811 года он туда переехал.

Печальным было это переселение, так как незадолго до него, умерла в Мишенском, восьмидесяти трех лет, Марья Григорьевна Бунина, а десять дней спустя после ее кончины умерла Елизавета Дементьевна — во время своего краткого приезда в Москву. Жуковский похоронил ее на кладбище Девичьего монастыря и поставил над могилой камень с буквами «Е. Д.».

СЕЛО МУРАТОВО. ВИД ИЗ ДЕРЕВНИ ХОЛХ НА ХОЛМ, ГДЕ НАХОДИЛАСЬ УСАДЬБА Е, А. ПРОТАСОВОЙ. НА ПЕРЕДНЕМ ПЛАНЕ БЫЛ ПРУД (ПЛОТИНА, ПЕРЕГОРАЖИВАВШАЯ РУЧЕЙ, РАЗРУШЕНА).

…Встав ни свет ни заря, Жуковский шел к пруду, сквозь рассеивающийся утренний туман смотрел на зеленую крышу муратовского дома и ясно понимал, что под этой крышей и есть самое главное из того, что заставило его тут поселиться. Потом работал. День проводил с Протасовыми — снова стал давать уроки сестрам. Грустен, печален был Жуковский: он вдруг понял, что ему так мало привелось пожить вместе с матерью. В сущности, он так и не узнал ее по-настоящему.

Горе еще более сблизило его с Машей. Ей было уже восемнадцать лет. Она была рядом с ним — он ежедневно видел ее, говорил с ней, сидел за обеденным столом, у фортепьяно, гулял в парке и в то же время чувствовал, что она становится все более недостижимой для него. К Екатерине Афанасьевне и вообще-то подступиться было трудно, а теперь она была в двойном трауре — мрачная, строгая, недоступная.

Горькие мысли одолевали Жуковского; печальные стихи писал он в это время. Вот «Пловец»:

Вихрем бедствия гонимый.
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря чёлн мой занесла.

В тучах звездочка светилась;
«Не скрывайся!» — я взывал;
Непреклонная сокрылась;
Якорь был — и тот пропал…

«Песня», обращенная прямо к Маше:

О, милый друг, нам рок велел разлуку:
Дни, месяцы и годы пролетят,
Вотще к тебе простру от сердца руку —
Ни голос твой, ни взор меня не усладят.

Но и вдали моя душа с твоей согласна;
Любовь ни времени, ни месту не подвластна;
Всегда, везде ты мой хранитель-ангел будь.
Меня, мой друг, не позабудь.

 СЕЛО МУРАТОВО. ВИД НА ДЕРЕВНЮ ХОЛХ ОТ УСАДЬБЫ Е. А. ПРОТАСОВОЙ. СЛЕВА ВИДНЫ ОСТАТКИ ПЛОТИНЫ.

Вянет цветок («С тебя листочек облетел — от нас веселье отлетает»), жалуется юноша на берегу ручья («К ней стремлю, забывшись, руки — милый призрак прочь летит»), счастье любви — волшебная страна («Полечу туда… напрасно! Нет путей к сим берегам»), при взгляде на солнечные часы поэт говорит с грустью:

Прости, любовь! конец мечтам и заблужденью!
Лишь дружба мирная с улыбкой предо мной!

Эти стихи — оригинальные и переводные — складывались в поэму прощания с надеждами, но трудно было с ними распрощаться, легче было умереть. И герой этой поэмы умирает — в стихотворении «Певец»:

Он дружбу пел, дав другу нежно руку, —
Но верный друг во цвете лет угас;
Он пел любовь — но был печален глас;
Увы! он знал любви одну лишь муку;
Теперь всему, всему конец;
Твоя душа покой вкусила;
Ты спишь; тиха твоя могила.
Бедный певец!

Маша стала еще печальнее. Зато Саша была необыкновенно весела, ее смех раздавался по всему дому; она всех обыгрывала в шахматы и шашки, лучше всех скакала верхом на лошади, выше всех взлетала на качелях и постоянно затевала игры. Она была — в отличие от Маши — настоящая красавица. В суете она, как казалось, не замечала, что творится с ее сестрой и с Жуковским. Даже траур почти не помрачил ее искрящихся жизнью глаз. Нет-нет да засмеется Маша, глядя на сестру, оживится Жуковский — оба они души не чаяли в Саше. Одно из стихотворных посланий к Саше Жуковский закончил так:

С тобой явилась в свет
Веселость, бог крылатый;
Она твой провожатый;
При ней несчастья нет.

СЕЛО МУРАТОВО. ОКОЛИЦА

3

Иногда в Муратово приезжал из Большой Черни двоюродный брат Маши и Саши Александр Алексеевич Плещеев, умный, образованный и вместе с тем веселый и шумный человек. Жена его Анна Ивановна была очень красива и замечательно пела.[96] Плещеев был смугл, толстогуб, и в кругу друзей его, шутя, называли негром. Он писал стихи на французском языке, актерски-искусно декламировал, сочинял музыку — романсы, песни, — страстно любил театр и у себя в имении устраивал спектакли и маскарады. На эти увеселения к Плещеевым стали ездить и обитатели Муратова.

Жуковский особенно подружился с Плещеевым: «негр» умел расшевелить его, зажечь своим весельем А вообще-то Жуковский и сам был горазд на выдумки. Так, ко дню рождения Саши, в 1811 году, Жуковский выпустил шуточную рукописную газету «Муратовская вошь (Периодическое издание, посвященное чувствительным душам)», в которой назвал Сашу «кометой». «Муратовская комета, — говорилось там, — ходила на пруд ловить рыбу и ничего не поймала… Ввечеру сего дня, т. е. 20-е число августа, была иллюминация; комета прохаживалась по зале и по хорам и светила безденежно; денежные свечки сияли как рублевые; огненные фонтаны собирались бить высоко да раздумали; ракеты ползли окарячь; а учредитель фейерверка плюнул да и прочь пошёл». Далее был описан обед в саду и следовали стихи — шуточная здравица в стиле русских народных — всем трем Протасовым. Другая юмористическая газета Жуковского называлась «Муратовский сморчок (Ежедневное издание политического, литературного, экономического, исторического и географического содержания)». Описывая фантастическую войну в «Муратовской империи» между «печенегами» и «пупистами», Жуковский придумывает смешных до нелепости героев: «Маршал Василий Высокий, кавалер орденов трех печенок, кардинал и настоятель аббатства старых париков»; «Мария, королева и самодержавный обладатель всех прелестей, наследник и великий князь Малой, Средней и Большой Любезности (земли мало населенные, но весьма важные), маркиз Добродетели и кавалер Рыжей Коровы». Сообщения были такие: «Григорий Дементьевич[97] ходил целый день в тулупе и башлыке»; «Козловский поп впервые от роду пил воду, и астроном его прихода предсказывает наверное светопреставление». Эта газета тоже кончалась стихами: