Виктор Афанасьев - «Родного неба милый свет...»

• Название: «Родного неба милый свет...»
• Автор: Виктор Афанасьев
• Издательство: Дет. лит.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

В книге рассказывается о жизни В. А. Жуковского в Туле, Орле и Москве.

---

«Надобно решиться сделать план своей жизни, — думал он. — План верный и постоянный».

Осенью поехал в Москву. Побывал в Остафьеве. Карамзин работал над первым томом русской истории: он похудел, заметно постарел, стал сосредоточенным, немногословным. От него отошли почти все знакомые, так как им сделалось скучно — Карамзин говорил только о русской истории и разучился вести приятные, но пустые светские разговоры… Приезжали друзья неизменные: Дмитриев, Василий Пушкин, Жуковский…

Кабинет Карамзина был во втором этаже: большое окно в парк, низкие книжные шкафы красного дерева, стол из некрашеных сосновых досок, второй стол в виде пюпитра — для чтения летописей и грамот; несколько жестких стульев. Карамзин вставал в 8 часов утра и до девяти в любую погоду гулял пешком или верхом, в девять завтракал вместе с семьей и потом работал в кабинете до четырех часов, не делая перерывов. Иногда работал и вечером. Ездил в подмосковные монастыри за старинными книгами, грамотами, в Москву… Все дивились: это был другой, новый Карамзин!

«Ах, как жаль, — думал Жуковский, — что Андрей Тургенев не дожил до этого! Теперь бы он не сказал, что Карамзин пишет только изящные мелочи. Ведь это он, именно он, взялся за постройку грандиозного здания! Один!»

6

В первых числах января 1805 года Жуковский опять приехал в Москву — нужно было побывать у Бекетова, готовившего к печати второй, третий и четвертый тома «Дон Кишота». Остановился у Прокоповича-Антонского, в его флигеле во дворе Университетского пансиона. Инспектор гордился своим бывшим учеником, верил в его литературное будущее и советовал ему отправиться в путешествие за границу, обещая дать на дорогу — в долг — три тысячи рублей. Жуковский посещал иногда — как гость — класс русской словесности, который теперь вел Николай Кошанский,[58] и пансионеры, узнавая его, говорили: «Это сочинитель Жуковский, переводчик Греевой элегии».

ОСТАФЬЕВО. ОКНО КАБИНЕТА Н. М. КАРАМЗИНА (ПОЛУКРУГЛОЕ).

13 января Жуковский был уже в Мишенском, так как одна из его многочисленных племянниц — Авдотья Петровна Юшкова — выходила замуж. Ее будущего мужа — Василия Ивановича Киреевского — Жуковский хорошо знал: это был несколько чудаковатый, но добрый человек, сосед по Мишенскому — его поместье Долбино находилось в нескольких верстах от Белёва.

16 января Жуковский снова в Москве. На этот раз он застал здесь Александра Тургенева, возвратившегося домой из Геттингена: они договорились весной съездить вместе в Петербург, где Тургеневу нужно было уладить свои служебные дела. Мерзляков был вызван в Петербург — его прочили в учителя к великим князьям, но это из-за чего-то сорвалось, и он вернулся в Москву.

Они втроем — Тургенев, Мерзляков и Жуковский — часто бывали у Дмитриева, который уговаривал их всех никуда не ездить, осесть в Москве и начать издание нового литературного журнала. Мерзляков между тем снова начал читать лекции в университете; Жуковский несколько раз ходил слушать: это были лекции по теории поэзии — о высоком и прекрасном, о гении, о выборе в подражании и т. д. Слушать его было большое удовольствие. Жуковский уговаривал его ехать с ним за границу. Эти разговоры были настолько серьезны, что Мерзляков начал хлопоты об отпуске для учения в Европе, а Иван Петрович Тургенев решился отпустить с ними своего третьего сына — Николая,[59] который оканчивал Благородный пансион. Жуковский писал в Петербург Блудову, приглашал и его ехать за границу: год учиться в Париже, год — в Геттингене, затем год или полтора путешествовать по Европе. Потом вернуться и начать издание своего журнала. Отъезд он намечал приблизительно на май. А в марте он вместе с Тургеневым поехал в Петербург, как писал Тургенев одному из своих приятелей: «Он прогуляться только едет, а я, бедный, на досаду и на поклоны».

В. А. ОЗЕРОВ. Литография.

В Петербурге Тургенев вынужден был ездить с визитами к должностным лицам, а Жуковский — вольная птица — сразу направился в дворцовую канцелярию, испросил разрешения и был допущен в Л а мотов павильон, то есть в Эрмитаж. Затем он побывал в Академии художеств, где, к своему удивлению, встретил на выставке картин не только «чистую» публику, но и купцов, и даже крестьян, что порадовало его. Посетил он и богатейшую галерею графа Строганова, в его дворце на Невском проспекте. С ним всюду ходил Дмитрий Блудов. Проголодавшись, они забегали в кондитерскую Лареды на Невском: у Блудова, который свои скудные средства тратил на ежедневное посещение театра, тут был кредит, но Лареда не подавал ничего, кроме мороженого и бисквитов. У Лареды они беседовали, читали «Петербургские ведомости», иностранные газеты. Возвращались домой голодные. Слуга Блудова — Гаврила — по вечерам делился с ними тем, что варил для себя: щами и кашей, и с доброй улыбкой смотрел, как они, по его выражению, «убирают». Когда они шли в театр, Жуковский облачался в запасной фрак Блудова, так как свой у него поизносился.

В Петербурге повеяло на Жуковского Европой.

На стрелке Васильевского острова шли работы — ее досыпали, одевали берега в гранит, делали причалы, съезды к воде.

Тут заготавливали материалы для гигантского здания Биржи, которую начал строить Тома де Томон. Остров окружен был плывущими и стоящими на якоре кораблями.

Жуковский любил смотреть на широкое пространство вод перед Зимним дворцом, на сады и сельские домики островов за Петропавловской крепостью. Петербург укреплял в нем желание путешествовать.

Почти каждый вечер он ходил с Блудовым и Тургеневым в театр. Сильное впечатление получил он от трагедии Владислава Озерова «Эдип в Афинах», поставленной с декорациями Пьетро Гонзаги и костюмами по рисункам Алексея Оленина. Антигона — Семенова, Шушерин в роли Эдипа были великолепны. После спектакля Блудов повел Жуковского за кулисы и там разыскал Озерова — скромного и печального человека с как бы удивленно поднятыми тонкими бровями. Так Жуковский познакомился с талантливым русским драматургом.

В Москву Жуковский повез выправленный автором список трагедии «Эдип в Афинах», который он передал управляющему московскими театрами князю Волконскому. Трагедия была поставлена в Петровском театре осенью того же года.

В апреле Жуковский приехал в Мишенское.

С холма, на котором находилась усадьба, снег сошел быстро. В парке стало сухо. На холодном весеннем ветру качались высокие ели, в ветвях толстых вязов и лип чернели гнезда, — грачи с шумом толклись над деревьями, словно ссорились.

Жуковскому хотелось охватить этот весенний мир душой — описать его в стихах, в поэме, создать портрет русской природы — наподобие «Времен года» Томсона, подражая также Клейсту, Сен-Ламберу и Делилю.[60] Уже пахари потянулись спозаранку на поля, врезались в землю острыми носами «андрёвны», как мужики называли сохи, замахали гривами сивки-трудяги… Ожили тихие булевские поля. Засверкала река на весеннем солнышке. Жуковский поднимался рано, шел в сапогах по непросохшей дороге, слушал птичий гомон, смотрел в небо до головокружения. Прислонившись на лугу спиной к сухому стогу, он наслаждался тишиной и вспоминал стихи Карамзина:

Ламберта Томсона читан.
С рисунком подлинник сличая,
Я мир сей лучшим нахожу:
Тень рощи для меня свежее.
Журчанье ручейка нежнее;
На всё с веселием гляжу.
Что Клейст, Делиль живописали;
Стихи их в памяти храня.
Гуляю, где они гуляли,
И след их радует меня!

В черновой тетради Жуковский набросал конспект будущего сочинения, которое должно было явить собой нечто новое — полуперевод, полуоригинальное произведение: «Приступ: утро; пришествие весны; весна всё оживляет; разрушение и жизнь — Андрей Тургенев… краткость его жизни, гроб его. Надежда пережить себя. Опять обращение к весне: главные черты весенней природы (из Клейста); жизнь поселянина (из Клейста); цена неизвестной и спокойной жизни; уединение; обращение к себе… к Карамзину; лес; черемуха; ручей; птицы, гнезда; конь… озеро, рыбак; первый дождь».

Начал поэму так:

Пришла весна!
Разрушив лёд реки
Прибрежный лес в волнах изобразила;
Шумят струи, кипя вкруг челнока…[61]

В другой тетради Жуковский изо дня в день составлял списки того, что ему хотелось в ближайшем будущем сочинить и перевести. Он собирался написать несколько повестей («Марьина роща», что-нибудь из «американской жизни» в подражание «Атала» и «Рене» Шатобриана[62] и другие), биографий великих людей (Жан-Жака Руссо, Лафонтена, Стерна, Фенелона), статей («О садоводстве», «О счастии земледельца», «О вкусе и гении»), романсов и од, посланий и мелких стихотворений. Вслед за этим списком в тетради следовал другой — перечень тех произведений мировой литературы, которые он хотел бы перевести на русский язык: «Эпическая поэзия: отрывки из „Мессиады“ и Мильтона; „Оберон“ Виланда; „Освобожденный Иерусалим“ Тассо; отрывки из Гомера, Вергилия, Лукана, Овидия…» и т. д. — в этом списке были еще «Дон Карлос» Шиллера, стихи Вольтера и Буало, оды Горация и Анакреонта. Этот список говорит о широте литературных интересов Жуковского. Практически на выполнение всех этих переводов потребовались бы долгие годы; но Жуковский не только мечтал, он немедленно принялся за переводческую работу — завел еще две тетради, озаглавил первую: «Примеры (образцы) слога, выбранные из лучших французских прозаических писателей и переведенные на русский язык Василием Жуковским», вторую: «Избранные сочинения Жан-Жака Руссо, перевод с французского, том первый». Обе начали заполняться переводами.