Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни

• Название: Шесть записок о быстротечной жизни
• Автор: Шэнь Фу
• Издательство: Издательство «Наука» Главная редакция восточной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Автобиографическая повесть китайского художника конца XVIII-начала XIX в.— уникальное произведение китайской литературы, которое может быть поставлено в один ряд со знаменитым «Жизнеописанием» Бенвенуто Челлини. Книга Шэнь Фу (она переведена практически на все европейские языки) — не только интересный образец автобиографического жанра, она содержит любопытные подробности семейного и жизненного уклада китайцев.

---

Лодочник предложил нам:

— Неподалеку, в двух-трех ли, есть селение — деревня над песками. Правда, народу там много, но можно отыскать и свободные земли. У меня там свояк Фань, не зайти ли к нему?

Я с радостью согласился и сообщил своему другу:

— На исходе династии Мин наставник Сюй Сы-чжай удалился в те места и предался уединению. Сам я в тех местах не бывал. Но говорят, тамошний парк на редкость тих и красив.

Следуя за лодочником, мы направились в деревню.

Деревня расположилась в горной расселине. В парке, упиравшемся в подножие горы, не было искусственных камней, а старые деревья переплелись и спутались ветвями, создавая впечатление полного уединения. Надстройка над террасой, окна и перильца были безыскусно просты. Террасу окружала бамбуковая изгородь и мальвы. Поистине, это было место, где подобало бы поселиться отшельнику. Посреди парка под сенью японской гледичии — огромного дерева, в два обхвата, была беседка. Справа от парка — гора, в народе ее называют Горой петуха и дракона, на ее совершенно вертикальной вершине висела глыба, наподобие того камня, что в Древней пещере, однако от глыбы не исходило сияние, как от канчэнской горы. В стороне от беседки лежала темная плита. Хун-гань лег на нее и сказал:

— Смотришь вверх — любуешься вершинами, глядишь вниз — видны беседки и парки, и чем дальше — тем интереснее вид. По этому случаю стоило бы выпить по чарке вина.

Мы позвали лодочника выпить с нами, а потом пели, насвистывали мелодии, веселились от души. Местные жители по ошибке приняли нас за тех, кто ищет место для погребения, и наперебой стали предлагать разные места, благоприятные, по их понятию, с точки зрения расположения вод и направления ветров[134]. Хун-гань сказал:

— У вас, я вижу, одно на уме. Не говорите мне о водах и ветрах.

Увы! Но его слова оказались пророческими[135].

Наконец, бутыль с вином опустела, каждый из нас нарвал полевых хризантем, коими мы украсили волосы. Солнце садилось, когда мы тронулись в обратный путь, к следующей страже я был уже дома. Гости, однако, не разошлись.

Юнь по секрету шепнула мне:

— Среди актрис — Лань Гуань, Повелительница орхидей. Держится с достоинством, можешь позвать.

Я сделал вид, что передаю указание матушки, и окликнул ее, потом вошел в комнату, взял ее за локоток, скосив при том на нее глаза: и вправду, пухлый подбородочек, густо вымазана белилами. Я обернулся и шепнул Юнь:

— Красива-то красива, однако, думаю, что ее слава не соответствует правде.

Юнь заметила:

Но пухлость — ведь знак счастливой судьбы. В ответ я возразил:

Вспомни беду в Мавэе[136]. Уж какое счастье выпало на долю Юй-хуань — Нефритового браслета?!

Под каким-то предлогом Юнь отослала певицу обратно. Она спросила:

— А что, сегодня господин опять сильно пьян?

Я стал подробно описывать ей наше странствие, и она в воображении своем долго путешествовала с нами.

Весной года гуй-мао[137] я сопровождал своего учителя Сы-чжая в Янчжоу — так впервые я увидал горы Цзиньшань и Цзяошань[138] — Золотую и Опаленную. Золотую гору надо рассматривать издали, на Опаленную лучше глядеть вблизи. За все случаи, что я бывал в тех местах, мне ни разу не удалось совершить на них восхождение. Мы переехали через Янцзы и повернули на север. Поэт Юй-ян[139] сказал о Янчжоу: «Зеленые ивы вдоль городской стены — это Янчжоу». И это соответствовало действительности.

Пиншаньтан[140] (пиншаньский храм) отстоит от города на три-четыре ли, однако по дороге пришлось пройти все девять. Хотя весь комплекс — плод рук человеческих, вычурность замысла увязана с природным ландшафтом, так что даже легендарно знаменитые сады[141], пышно называемые «высокие врата обители бессмертных», «белояшмовые пруды богини Сиванму», «нефритовые терема и лунные дворцы», не могли бы спорить в красоте с Пиншаньтаном. Прелесть Пиншаньтана заключена в единстве, с коим сады, разбросанные вокруг строений и беседок, располагаются в пространстве от городской стены до самых гор. Ведь в искусстве пейзажа самое трудное — создать непосредственный переход от города к горам.

Город расположен на широкой равнине, на фоне скалистых гор и весьма живописен. Хотя рощицы и парки вокруг города разбиты довольно бестолково, путешественник, глядя на беседки, башни, стены, камни, наполовину скрытые зеленью бамбука или другими деревьями, не в состоянии оторвать взгляд от этой красоты. Поистине, только художник, в сердце выносивший эти холмы и пади, мог исполнить сей замысел!

От городской стены начинается Сад радуги. К северу от него — каменный перекидной мост — это Мост радуги. Не знаю, от названия ли моста пошло название сада или, наоборот, сад дал название мосту. Дамба весенних ив — на самой стремнине реки. Сад разбит за городской стеной, но композиция в целом не получилась, а то дамба выглядела бы еще живописнее. На запад от дамбы — насыпной холм — Малая золотая горка. Да, вот тут действительно чувствуется, что живописная гармония пространства — творение незаурядной личности. Я слышал, что в этих местах сплошь песок и возведение строений затруднено, поэтому под фундамент в несколько слоев кладут бревна, а поверх дополнительно насыпают землю. Затраты на такие работы составили не один десяток тысяч монет в золоте. Если бы не купцы[142], вряд ли удалось бы построить Пиншаньтан. Потом мы прошли мимо Башни триумфального сияния, сюда из года в год приходят жители Янчжоу смотреть состязания на лодках, переправляющихся через реку, поскольку река в этом месте достаточно широка. Через реку перекинут Лотосовый мост. Мост стоит на восьми опорах, на нем построены пять беседок, янчжоусцы называют мост Четыре блюда к одному котлу[143]. Я силился постичь замысел сооружения, но тщетно, до такой степени мост пришелся мне не по душе.

К югу от моста Храм лотосовой завязи. Посреди храмового двора устремилась ввысь белая ламаистская ступа, навершье на золотом ее шпиле казалось выше облаков в небе. Кипарисы и сосны заслоняли красные стены храма, по временам из-за ограды доносились звуки гонга и колокола. В Поднебесной не найти другой такой уединенной беседки и сада. Мы миновали мост и увидели терем в три этажа: разрисованные балки, карнизы, которые, казалось, парили в воздухе, — от переливов цвета рябило в глазах. Подле громоздился окруженный беломраморной балюстрадой холм, он был насыпан из камней озера Тайху и именовался Приютом пятицветных благовещих облаков. Расположение его частей было строгим, словно в сочинении изящной словесности.

Затем мы прошли место под названием Утреннее солнце над Шуским холмом, это просто равнина, в композиции его нет ни выдумки, ни фантазии. Чем ближе к горам, тем уже русло, река несколько раз делает крутой поворот среди насыпных холмов, поросших бамбуком, и вдруг горы расступились, а воды иссякли — взору открылся широкий простор — перед нами в ряд выстроились сосны бора Десять тысяч сосен Пиншаня. Надпись: «Пиншаньтан» — «Пиншаньский храм» — сделана рукой поэта и каллиграфа Оуян Сю. Пятый источник, что к востоку от реки Хуай, на самом деле колодец в насыпной горе, но вода в нем на вкус словно из настоящего горного ручья. Источник близ Лотосовой беседки обнесен железной оградой с шестью отверстиями. Сад под названием Девять пиков расположен в укромном месте за Южными воротами, он полон самобытной прелести. Я думаю, что это один из лучших парков Поднебесной. Это лишь краткое описание садов Пиншаньтана. Правда, я не видел парков Каншаня, поэтому не могу сравнить их. В целом стоит заметить, что лучше лицезреть красавицу, чем созерцать смазливую деревенскую девку, стирающую на берегу реки.

Случилось так, что я посетил здешние места сразу после инспекционной поездки государя на юг: тогда было объявлено об окончании всех работ и доложено государеву выезду о приведении строений в надлежащий вид, дабы доставить удовольствие высокой особе насладиться необозримыми видами, — так что мне выпала редкая удача.

Весной года цзя-чэнь[144] я сопровождал отца в Уцянскую управу[145], где в ту пору начальствовал минфу Кэ. Моими сослуживцами оказались Чжан Пин-цзян, уроженец Шаньиня, Чжан Ин-му из Улиня и Гу Ай-цюань, родом из Таоси. Нам было поручено почетное благо-устроительство в Наньдоуюй дворца и подворья для его светлости государя — так мы удостоились лицезреть его небесный лик второй раз.

Однажды, когда завечерело, меня вдруг потянуло домой. Я нанял небольшую быстроходную лодку с парой весел на носу и корме — эти челноки резво, словно бы на летящих веслах, носятся по озеру Тайху[146] (у нас в местности их прозвали «взнузданными скакунами, выходящими из вод») — будто на аисте я взвился в поднебесье и в мгновение ока был уже подле моста Ворота в У, но это не придало мне бодрости духа. Домой я прибыл перед ужином.

Издавна мои земляки отличались тягой к пышному великолепию, и по сей день они гонятся за вычурностью и состязаются в роскоши, и стали даже еще более расточительны. Напрасно древние мудрецы восторгались склонностью моего народа к яркому — «жемчужными занавесями и расшитыми пологами», «яшмовыми перилами» и «парчовыми шатрами». А что стоят раскрашенные до ряби в глазах фонари? Напрасно песни, что по обычаю принято оглушающе орать под звуки шэна[147], высокопарно именовали «мелодиями, вьющимися меж расписных стропил и резных кровель». Друзья не раз просили меня помочь расставить цветы или по случаю радостных событий вывесить разноцветные ленты, и я не отказывался. В целом же я пребывал в праздности, созывал друзей по духу, и мы развлекались выпивкой, горланили песни, с великим удовольствием бродили или любовались окрестностями. В молодые годы ты силен и воодушевлен, не ведаешь ни усталости, ни недугов. Я родился в счастливый год, но случись мне жить в глухом углу, довелось бы тогда много странствовать и увидеть?