Джон Барт - Конец пути

• Название: Конец пути
• Автор: Джон Барт
• Жанр: Юмористическая проза

Джон Барт (род. 1930 г.) — современный американский прозаик, лидер направления, получившего в критике название школы «черного юмора», один из самых известных представителей постмодернизма на Западе. Книги Барта отличаются необычным построением сюжета, стилистической виртуозностью, философской глубиной, иронией и пронзительной откровенностью

---

— Что он сделает, если ты скажешь, что не можешь с ним согласиться в одном-единственном данном конкретном случае?

— Что угодно. Он может просто встать и уйти — навсегда, а может застрелиться или перестрелять нас всех. Я даже могу себе представить, как он везет меня обратно к тебе, сразу же, и сам приходит вместе со мной, чтобы убедиться…

— Чтобы убедиться, что ты проделаешь все то, что должна хотеть проделать? Ренни, это же смешно!

— Он подумает, что я окончательно его предала. Сдалась и опустила руки.

— Господи ты боже мой, ну пойдем тогда в постель. Если уж ты не можешь притвориться, что принимаешь его всерьез, давай и в самом деле примем его всерьез. Я тебе гарантирую, что больше он тебя сюда посылать не станет. — Я встал. — Давай-ка, милая моя: ты сможешь пересказать ему все то, что я нарисовал тебе раньше, и говорить будешь чистую правду. Закатим старине Джо урок с наглядной демонстрацией материала.

— Да как ты и думать-то об этом можешь? — закричала Ренни. Честно говоря, чувства у меня — впрочем, как обычно — были самые разноречивые. Ренни переживала классический конфликт между тем, чего тебе хочется, и тем, что ты считаешь должным, — вернее, между нежеланием дальнейших супружеских измен и нежеланием врать Джо Моргану; в моем же конфликте оба варианта, во-первых, были для меня вполне приемлемы, а во-вторых, мне разом хотелось и того и другого. Я был бы рад навсегда отделаться от всякого дальнейшего участия в этой истории, разрушившей нестандартные отношения между Морганами (каковыми отношениями, кстати говоря, я был готов восхищаться, но примерить их всерьез на себя, при моей-то смене настроений — нет уж, увольте), и в то же время в данном случае я был готов помочь Джо: потому, что обещал свою помощь, а также потому, что одна добрая доза этого лекарства должна была заставить его выписать другой рецепт. Кроме того, хотя по временам я ничего не имею против толики садизма в сексе, у меня был не тот настрой, чтобы устраивать Ренни пытку, а постель для нее была бы сейчас пыткой; но при этом, как я и сказал уже раньше, меня к ней тянуло, и тянуло всерьез. Чувство вины — так уж вышло, хотя в его уместности я до сих пор ничуть не сомневался — куда-то подевалось в суматохе, вызванной мелодраматическим жестом Джо. Я был слишком удивлен и заинтригован развитием событий, чтобы вспоминать лишний раз о своей виновности.

— Я не стану занимать позиций, — твердо сказал я. — Я тоже ухожу от темы, но только через задницу. Что бы ты ни сделала, я — за.

— Я не могу в постель! — взвыла Ренни.

— Тогда поехали домой.

— Я не могу\ Пожалуйста, ну пожалуйста, Джейк, спусти меня с лестницы или изнасилуй! Я ничего не могу сделать сама!

— А я не собираюсь принимать за тебя решения, — сказал я. И это тоже, наверное, был своего рода садизм, зато все по-честному; я и в самом деле не смог бы от всей души сделать ни того, ни другого, а вполдуши лучше сидеть тихо, нежели делать драматические жесты. Ренни, скорчившись на стуле, заливалась слезами полных две минуты; ей было по-настоящему плохо.

Твою мать, а сколько всяких иных путей можно было придумать. Очень может быть, подумал я, что в конечном счете Морганы погибнут просто от недостатка воображения. Я глянул на Лаокоона: гримаса была отстраненной и безо всяких намеков.

Глава десятая Сентябрьское самоедство Ренни зрелище собой являло не самое приятное

Сентябрьское самоедство Ренни зрелище собой являло не самое приятное — по большей части, ибо хоть она и говорила, что, мол, личность не является ценностью в силу одной только своей уникальности, но я-то чаще всего не получаю удовольствия, усугубляя несчастья ближних, в особенности когда они на самом деле ближние. Гуманизмом здесь и не пахнет: на человечество как общность мне в высшем смысле наплевать, и душевное состояние отдельных знакомых индивидов, ну, скажем, Пегги Ранкин, также нимало меня не волнует. Это просто описание моих реакций — выстраивать аргументацию в защиту данного положения я бы никак не взялся.

Беда, наверное, в том, что, чем больше мы знаем о конкретном человеке, тем труднее становится приписать ему тот или иной характер, который позволил бы в пиковых ситуациях эффективно с ним взаимодействовать. Короче говоря, практиковать Мифотерапию становится все труднее, поскольку закрывать глаза на явную неадекватность предписанных ролей уже не получается. Экзистенция не просто предшествует эссенции: в случае с человеческими существами она скорее бросает эссенции вызов. И едва ты узнаешь человека настолько близко, что можешь составлять о нем противоречивые суждения, Мифотерапия приказывает долго жить и воскресает ненадолго, лишь когда ты не совсем в себе, забыл с утра проснуться.

Бывало и такое, но редко. Заключительная часть описанного выше вечера складывалась следующим образом: когда я наконец отнес Ренни в постель (подивившись, какая она все-таки тяжелая), мне это удалось по той простой причине, что, к худу или к добру, острота и ясность чувств сильно померкли, и оттого я смог драматизировать ситуацию как эпизод в романтической мистерии смыслов. Джо был Разум, или Бытие (в качестве сценической площадки я использовал космос Ренни); я был Иррациональное, или Не-Бытие; и мы сражались не на жизнь, а насмерть за обладание Ренни, как Бог и Сатана за душу Человека. Это чистой воды онтологическое манихейство не выдержало бы, конечно, никакой серьезной критики, зато обладало тремя достоинствами: можно было не наделять Ренни специфической, ей одной — а не всякой Душе Человеческой — присущей эссенцией; можно было попирать законы брака с поистине мефистофельским наслаждением; и, наконец, можно было не задумываться о мотивах, поскольку я осуществлял, так сказать, суть сути, эссенцию эссенции. Не станете же вы требовать, чтобы Сатана анализировал свои поступки?

Что же касается Ренни, она к тому времени была едва ли не в параличе и, кажется, с некоторым даже облегчением позволила мне навязать ей роль Человечества; какая там разыгрывалась драма у нее в душе, я понятия не имею. После я отвез ее домой.

— Не зайдешь на минутку? — деревянным голосом спросила она. Но мое желание играть в мистерию ушло за сексуальным пылом вслед, и я был холоден как овощ.

— Да нет. Как-нибудь в другой раз.

А в общем, я испытывал к Морганам некое расплывчатое чувство жалости, особенно к Ренни. Джо в конечном счете весьма последовательно отстаивал собственную позицию, а это всегда как-то успокаивает, даже если данная позиция не ведет ни к чему иному кроме проигрыша, кроме беды, как в случае с игроком в бридж, когда он блестяще разыгрывает безнадежную партию, или в случае с Отелло, любовь которого лишена мудрости, но все же это любовь, и какая! Но у Ренни-то вообще не было больше никакой позиции, чтобы, отталкиваясь от нее, она могла вести себя последовательно или непоследовательно, а по складу своему, в отличие от меня, в твердой точке опоры она нуждалась для элементарного самосохранения.

Она приходила ко мне три раза в сентябре и один раз в октябре. Первый визит я уже описал. Второй, на следующей неделе, в среду, был совершенно в ином роде: Ренни казалась разгоряченной, сильной, не без толики радостного этакого куража. Мы сразу же, с юным пылом, бухнулись в постель — и она до того распоясалась, что принялась надо мной подтрунивать, мол, почему это муж у нее энергичней в сексе, чем любовник, — а потом выставила принесенную с собой кварту калифорнийского мускателя и оживленнейшим образом монологизировала целый час или около того.

— Бог ты мой, какая я все это время была дура! — смеялась она. — Тоже, развесила сопли, ну прямо как школьница!

— В смысле?

— И с чего это я вообще всю эту бодягу приняла близко к сердцу? Знаешь, что со мной случилось прошлой ночью?

— Нет.

— Я подскочила в три часа утра — сна ни в одном глазу, у меня так каждую ночь, с тех пор как все тут у нас закрутилось. Обычно меня сразу начинает трясти, и я либо сижу до утра в поту и в корчах, или бужу Джо, и мы с ним начинаем по сотому разу перебирать все заново. Ну вот, прошлой ночью я проснулась как обычно, луна сияет, Джо спит — он прямо как подросток, когда спит, — и, черт его знает почему, пока я на него смотрела, он начал во сне ковырять пальцем в носу! — Она хихикнула, а потом рыгнула, нечаянно и тихо, от вина. — Извини, пожалуйста.

— Ничего страшного.

— Ну, и я вспомнила про ту ночь, когда мы подглядывали за ним в окошко гостиной, только тут меня это никак не задело, а, наоборот, показалось смешным, ну прямо до чертиков! Вся эта чертова кутерьма показалась мне смешной до чертиков — и то, как мы ее воспринимаем. Джо показался мне недорослем, который пытается из ничего раздуть трагедию, а ты, ты — просто полным неудачником. Ты сердишься? — Она рассмеялась.