Юрий Ефремов - Тропами горного Черноморья

• Название: Тропами горного Черноморья
• Автор: Юрий Ефремов
• Жанр: Путешествия и география

---

На этот раз мне повезло. Ивану Ивановичу Пузанову хотелось провести на гребне хребта ночь, чтобы затем располагать целым днем для коллекционирования птиц на горных лугах (право "научного отстрела" было дано ему заповедником).

Вышли после обеда, когда гора уже нахлобучила на свои лбы густейшие облака. Я уверенно обещал профессору, что к вечеру тучи уйдут, и мы будем вознаграждены панорамами заката... Правда, я и сам еще не был вечером на Ачишхо, но знал, что так обычно бывает, а значит, должно быть и в этот раз. С нами шел юноша-коллектор, стрелявший зоологу птиц, и еще один турист, по фамилии Петюнин, сухой и постный блондин в пенсне, назвавший себя преподавателем географии.

Уже вскоре после Сосновой скалы мы погрузились в скользкий туман. Ни одна панорама не окрылила нас на подъеме. Петюнин начал ворчать, зачем и для чего мы идем. На полянке с камнем я напряг все свои способности, чтобы поярче рассказать, как замечательна при ясной погоде открывающаяся отсюда перспектива. Петюнин несколько раз вступал со мною в спор, заявляя, что высотные зоны леса должны сменять одна другую не на тех отметках, которые называл я, а на тех, которые он запомнил из учебника. Профессор вступился за меня и пояснил, что цифры высот зон могут меняться на различных склонах - на южных, на припеке, подниматься выше, а на северных, теневых, спускаться ниже. Петюнин начал возражать и профессору, сварливо доказывая ему какими-то примерами из Альп и Гималаев, какова должна быть природа на Кавказе.

Я в те дни был еще далек и от страноведения, так что не мог судить, насколько справедливые вещи высказывал о столь дальних горах наш спутник: помню только, что Иван Иванович Пузанов очень терпеливо выслушивал нотации Петюнина и лишь изредка мягко ему возражал, про Альпы и Гималаи, в частности.

О, как тоскливо и утомительно лезть в этой сырости - кажется, поневоле и не так разворчишься. Вот и верхние поляны с озерцами, вот метеостанция - а уже наступает вечер, без намека на закатные краски и панорамы, и туман в сумерках становится особенно тягостным, угнетающим, беспросветным.

Я просто в отчаянии, что мой чудесный Ачишхо, а с ним и я сам так скомпрометированы, и все еще пытаюсь внушить спутникам, как в действительности хорошо на этом хребте... Но тут не удерживается от ворчливой фразы и Иван Иванович:

- Все вы, экскурсоводы, такие - вас только и слушай. На какую вершину ни пойдешь - всегда так же вот красно обещают, а приходишь - и не видать ничего. Довелось мне на Цейлоне на Адамов пик подниматься, там тоже гиды были, сулили-сулили панорамы самые волшебные, а пришли и сидели вот в таком же тумане, как этот... Только представьте, как это обидно, Адамов пик - ведь один же раз в жизни...

Растерянный от неожиданности, спрашиваю:

- Это правда? Вы сами были на Цейлоне? (Надо вспомнить, какими небывалыми казались в тридцатых годах зарубежные экспедиции наших натуралистов, да еще в такие невероятные страны, как Цейлон.)

Уже совсем стемнело, когда облака стали исчезать, и нас наградила за все наше терпение дивная звездная ночь. Иван Иванович не захотел ночевать в здании метеостанции, и мы разложили костерок неподалеку от Северного кругозора.

Тут только я узнал, в каких дальних странах бывал этот человек. Как о простом и реальном рассказывал он о Малакке и Японии, Китае и Сингапуре, об Аравии и Египте, о своем путешествии в Судан.

- О такой провинции, как Европа, я уже и не говорю. Для натуралиста ее столицы и комфортабельные дороги с отелями давали несравненно меньше, чем эти азиатские и африканские страны.

Поучавший нас Петюнин, поняв наконец неуместность своих нравоучений, пожаловался на холод и отправился спать под крышу метеостанции. Мы остались с Иваном Ивановичем и его коллектором, втроем у пылающего костра. Как сказки Шехерезады, звучали рассказы профессора о роскоши экваториальной природы, о ее лианах и пальмах, обезьянах и крокодилах. А для меня чудом был сам человек, который видел все это, реальный, живой путешественник (до того путешественники были для меня только книжными персонажами).

С особенным волнением Иван Иванович рассказал о прославленной талипотовой пальме Цейлона, о чудо-дереве, раз в жизни цветущем и после этого умирающем. С каким-то смущением профессор добавил:

- Об этом у меня даже стихи написаны... И он прочитал свой сонет о "красе всех пальм цейлонских - талипоте".

- Так, значит, вы еще и поэт!

Этот человек все более вырастал в моих глазах. Какое же это счастье столько объездить и так сочетать в себе страсть к науке, путешествиям и искусству... Столько видеть и уметь об этом поведать людям! Иван Иванович рассказал, что писать стихи начал поздно, но с большим увлечением, что решающее влияние на него оказал в этом отношении крымский поэт Волошин...

Долго, долго, чуть не до рассвета просидели мы у костра, читая друг другу стихи - и свои и чужие.

В остром холоде ночи весело трещал костерок, разрывая тьму. Небо сияло мириадами искр, пылью Млечного Пути, крупными гвоздями ковша Медведицы... По двум передним "гвоздям" легко отыскивалась Полярная звезда. Глядя на нее, Иван Иванович сказал:

- А на Цейлоне она лежит на самом горизонте, так что из-за дымки ее и не разглядишь...

Этот человек видел места, где даже небо, наше северное небо, как бы опрокинуто набок, так что и Полярная звезда, над полюсом красующаяся в зените, укладывается на горизонт... Значит, реальны, достижимы и не просто формально занимают место в учебниках эти несбыточно далекие страны...

АЧИШХО В ПЕТЛЕ

Наутро, взбодренные холодом, проспав всего каких-нибудь три-четыре часа, мы чувствовали себя окрыленными, сильными, легкими на подъем. А холодная ночь у костра с рассказами о жарких странах и пальмах, со стихами Волошина и самого Пузанова уже сейчас становилась словно приснившейся, невероятной.

Петюнин, ночевавший под крышей, вышел, чертыхаясь и ворча. Он и в комнате не мог спать, ему было одновременно и холодно и душно.

Утро в горах. Мое первое утро на гребне хребта. Сколько в нем обновляющей свежести! Как чеканны все грани вершин, как росисты луга, каким безграничным выглядит вставшее, кажется выше всякого горизонта, море...

Позавтракав у костра, идем к водопадам. Берсенев меня еще на базе раздразнил рассказом о том, что, переночевав на метеостанции, можно успеть обойти Ачишхо вкруговую, с заходом на главную его вершину и со спуском через западную часть хребта, мимо так называемых Греческих балаганов. Теперь это можно было осуществить.

Уже через час мы были у водопадов и начали подниматься левее верхних каскадов. Коварный снежник, по которому я когда-то падал, оставили справа от себя - нашли в рододендронах подобие тропки и вскоре вышли над водопадными отвесами. Оказалось, что мы попали еще не на самый верхний этаж ступенчатых верховьев Ачипсе. Новая пологая ступень ее днища была ограждена сзади столь же крутой стеной отвесов. С них речка низвергалась еще одним водопадом. Значит, две группы водопадов, которые я посещал до сих пор, нужно считать не нижними и верхними, а нижними и средними, верхним же можно называть только этот одинокий каскад.

Так начались открытия. Не будем бояться этого громкого слова. Конечно, я знал, что окружающие горы давно открыты, нанесены на подробные карты. Даже на дореволюционной одноверстке, наверное, можно отыскать и пересчитать все эти водопадные уступы.

И все же здесь начинались мои собственные поиски, открытия для себя, которые я старался скорее превратить в радость для других. Каждый пик, кругозор, водопад, самостоятельно мною найденный или хотя бы только оцененный в качестве туристского объекта, был награждающей находкой, вырастал в своей ценности, приносил счастье мне и обещал приносить его многим...

На площадке ниже каскада почему-то стоит палатка. В ней два медовеевских пастуха, рядом стадо овец. Оказывается, на этой окраине заповедника разрешен выпас.

Ачишхо и в прошлом служил для выпаса скота медовеевцев и даже назывался у черкесов "Медозюи-Кушх" (пастбище медозюев).

Поднимаемся еще на одну ступень. Над одиноким каскадом расположен крутостенный амфитеатр с плоским днищем и осыпями под скалистыми склонами. Вознесенная к небу скальная чаша - мир таинственного уединения, торжественного и сурового. В конце июня цирк был еще весь полон снега. Снежники несколькими полотнищами спускались к "арене" цирка по склонам, сходясь на ней в едином снежном пятне. Отсюда и рождается Ачипсе. С днища чаши совсем нетрудно подняться на зубцы главных вершин Ачишхо. Жаль только, что вокруг них уже толкутся космы рождающихся туманов.

Где же мы находимся? Пожалуй, можно попробовать определиться по вершинам хребта. Перед нами тыльная по отношению к Красной Поляне сторона Ачишхо. Значит, видные из Поляны зубцы этого хребта можно пересчитать отсюда в обратном порядке.