Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

• Название: Флорентийский волшебник
• Автор: Эндре Мурани-Ковач
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1963

Э. Мурани-Ковач в своей книге хотел показать читателям в наиболее доступной форме эпоху Возрождения, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов. Одним из таких титанов и был Леонардо да Винчи – живописец и скульптор, инженер и архитектор, анатом и естествоиспытатель, певец и музыкант. Формированию этого многостороннего человека и посвящена эта книга. В ней читателя познакомится с прославленным городом искусств Флоренцией, с мастерской знаменитого Верроккио, у которого учился Леонардо и другие великие художники той эпохи. Именно здесь закладывались основы будущих творений Леонардо, именно отсюда, спасаясь от придворных интриг дома Медичей, флорентийскому волшебнику пришлось бежать в Милан.

---

Друг детства синьора Кортенуова, Лоттино, жил в Пизе, У него было старое суденышко, кочующее с тканями от Флоренции до Генуи.

Однажды вечером, сбежав из дома сестры, голодный и запыленный, Никколо явился к Лоттино и, рассказав, чей он сын, попросил принять его на судно; он-де желает изучить профессию моряка. Друг отца пообещал сделать все возможное, но той же ночью послал в Винчи нарочного с запросом, как ему поступить.

На другой день синьор Кортенуова сам прибыл верхом в Пизу. Видимо, взбудораженный влагой осушенных еще на заре кубков, вместо приветствия и советов, он так ударил сына, что в глазах Никколо накренился весь мир, подобно знаменитой пизанской башне.

Но ощущение это продолжалось недолго. Гораздо больше пострадал отец-обидчик. Достигнув предела раздражения, он ощутил страшную боль в пояснице и лопатке. Скривившись, оп остался таким на всю жизнь. Он не смог забраться больше на своего коня, и его, еле живого, уложили на повозку, которая доставила больного домой, в городок Винчи. «Кривой Кортенуова» – это прозвище так и осталось за ним до самой смерти. Никколо, не дождавшись даже отъезда повозки, вскочил на отцовского коня и, ни с кем не простившись, ускакал. В Ливорно он коня продал и нанялся юнгой на одно неаполитанское судно.

Долгое время не имел Леонардо вестей от своего друга.

А годы шли то лениво, то с непостижимой быстротой. Юный ученик превратился в молодого художника, принятого в цех живописцев Флоренции.

Он снова поселился у мессера Андреа, но теперь уже не в качестве ученика, а как выдающийся его помощник, получивший здесь отдельную комнату и самостоятельную работу.

В одно утро, когда он возвратился со своей обычной прогулки, к нему явился какой-то бродячий торговец. Он вручил Леонардо письмо из Генуи.

Сердце Леонардо сильно забилось: на печати он тотчас узнал герб рода Чести. И после многих бурных лет, принесших столько горя и радости, вдруг перед Леонардо явился образ молодой девушки, сверкающая юность Франчески Чести, ее улыбка. Что же сталось с ней?

– Вы не ошибаетесь? Действительно ли мне адресовано письмо? – спросил он торговца.

– Оно прямо из дома Чести, – прошептал тот, зная, очевидно, что во Флоренции все еще нельзя вслух произносить имя дворянина-мятеяшика: и стены имеют уши.

А ведь Подагрик уже умер, и властителями своими склоненный перед тиранией город признал его сыновей. Умерла и «другая» мать – юная Франческа, которую так трудно было считать матерью. Ее унесла неумолимая чума. Она ушла из жизни бездетной, так же, как и синьора Альбиера, вырастившая Леонардо. Сэр Пьеро, однако, очень скоро сообщил сыну, что собирается вновь жениться. В связи с этим молодой человек покинул дом отца. Мессер Андреа с распростертыми объятиями встретил возвратившегося назад любимого ученика. Через некоторое время окунувшийся в работу Леонардо узнал, что молодая Маргаритта, новая жена отца, родила ребенка. То был первый законный сын сэра Пьеро.

В какую минуту жизни становится мальчик юношей, а юноша мужчиной? Разве можно это точно определить?

Плотными слоями откладываются в нас яркие впечатления, невесомые чувства, переживания, слова и звуки, цвета и формы. Напрасно донимаем мы вопросами бессонные ночи. Когда же наконец успокаиваемся на том, что мечты наши несбыточны, что желания не обретают крыльев, что нет бальзама против слез и нет объяснений вспыхнувшему вдруг беспричинному веселью, тогда в одно прекрасное утро в нас что-то нежданно проясняется и мир начинает казаться иным. То, что вчера еще было нам в тягость, нынче радует нас, то, что считалось напрасной надеждой, вдруг становится реальным.

Тем не менее, в глубине сердца, в тайниках памяти мы сохраняем кое-что из чувств прошлого. И они порой неожиданно возникают вновь, как сочтенные умершими, но чудом уцелевшие родные.

Так и Леонардо теперь, взглянув на печать, осознал, что он не забыл давно исчезнувшей, освещенной пламенем свечи и погашенной затем занавесками паланкина улыбки. И именно эту улыбку – иногда невольно – оживлял он, увековечивая на лицах своих, полных очарования, мадонн, в углах губ кротких святых.

Леонардо с трепетом вскрывал конверт.

Но не о Франческе повествовало под гербом Чести прошлое. Письмо было от далекого друга детства, Никколо, исчезнувшего в безбрежье морей.

Мой славный Нардо!

Не знаю, чем ты теперь занимаешься, пишешь ли иконы для алтарей благочестивых монахов или, швырнув прочь кисть, заделался рыцарем, завоевывающим славу в единоборстве, – я прослышал, будто во Флоренции возобновили старый обычай. Строки эти я направляю в адрес мессера Андреа, надеюсь, они найдут тебя. И не как-нибудь, а в добром здравии, баловнем Мадонны или – ежели тебе угодней – Муз.

Сообщаю тебе, что блудный сын, как именуют меня, если еще не умерла память обо мне в стенах нашего затхлого замка Винчи, не растрачивал понапрасну ни времени, ни сил, ни бодрости духа, хоть и ушел самовольно из-под отцовской опеки. Как тебе, вероятно, стало тогда известно, мой план уговорить друга отца принять меня на судно не удался. И это обстоятельство, показавшееся мне в то время бедой, привело меня впоследствии на путь капризного счастья. Синьор Лоттино имел всего-навсего одно полуразвалившееся суденышко, болтавшееся лишь вдоль западных берегов Италии, меня же в Ливорно французский капитан по фамилии Бенуа принял на свое быстрокрылое двухмачтовое судно, на котором потом я и обучился морскому делу, побывав на берегах Испании, восточных стран и даже Африки.

Друг твоего детства, твой сверстник, пишущий эти строки, можно сказать, не только не оскандалился в своих странствиях, наоборот, смею уверить тебя, даже не раз отличался, в особенности во время нападения одного алжирского пиратского судна. После боя мой капитан, а также и матросы прозвали меня «Черным дьяволом». Это звучит, конечно, немного неблагочестиво, но не без лести для меня. Однако я вовсе не собираюсь неумеренным самохвальством толкать тебя на грех, именуемый завистью, хотя я хорошо знаю, что в прошлом ничто не было так чуждо твоему сердцу, как это чувство, которое, увы, так часто въедается в души в равной мере христиан и еретиков. И я надеюсь, в этом отношении ты не изменился. Ограничусь лишь сообщением, что, в сотый раз побывав в школе моряков – на море, не раз избежав смертельной опасности и спасшись при кораблекрушении близ чертовых берегов Сицилии, на днях в Генуе я нанялся помощником капитана на трехмачтовое судно синьора Андреа Чести, которое гордо рассекает волны между Марселем и языческим Востоком.

Но все пережитые приключения, масса узнанных, затем забытых людей, не смогли вытеснить у меня из памяти твоей юношеской поездки в Лукку, в то время как я по необдуманности и из чувства семейного долга пировал тогда на пистойской свадьбе. Я рассказал об єтом как-то синьору Чести, и он вспомнил о тебе с большой теплотой. Из его слов я понял, что он отлично знает верность твою мечте: ты и ныне переводишь краску, дерево, глину? Он шлет тебе привет, возможно, это именно и заставило меня написать сие письмо. Тебе, другу моего детства. Дело в том, что от одного придурковатого моряка, некоего Христофороса, я прослышал, будто во Флоренции проживает чудак, по имени Тосканелли, располагающий всевозможными картами. Нам, то есть мне и моему капитану, хвастуну Балтазару Болио, понадобилась карта, указывающая путь дальше, к эллинским островам. Синьор Чести оживился, узнав о римских раскопках – быть может, ты слышал, пару лет назад в Риме откопали огромную конную статую одного из императоров. Вот он и решил отправить нас на острова, не наткнемся ли и мы на удивительные статуи славных эллинов. Для твоего успокоения сообщаю, что синьор Чести находится в хороших отношениях и в постоянной коммерческой связи с Высокой Портой в Константинополе, так что мы могли бы в относительной безопасности прогуливаться там под парусами. (Безопасность рта обеспечена, увы, неверными!)

Итак, я тебя прошу, разыщи-ка ты этого самого доктора Тосканелли, попроси снять копию с названной карты, и пусть ее перешлют сюда. Расходы берет на себя банк Панда, где, по распоряжению синьора Чести, хранится для этой цели 100 дукатов.

И карту перешлют сюда сами Панда.

Не знаю, слыхал ли ты что-нибудь о моем отце? Бедняга уже десятый год разбит параличом, говорят, от недугов он размяк, как старуха. У своих пистойских родичей я узнал кое-что о нем, как видишь, я не подлинный, не отъявленный «Черный дьявол».

Дьяволу чужды порывы благодарности (так толковал мне один бродячий монах, фра Джулио, которому надоела обитель. В настоящее время он отличный знаток парусного дела). Я же существо благодарное. Благодарен и тебе за то, что в детстве ты пробудил во мне страсть к приключениям. Если встретишь дядю Франческо, передай: я премного обязан ему за его науку. Знание небесных светил моряку еще нужней, чем ночным всадникам в горах Монте-Альбано.