Ричард Олдингтон - Все люди — враги

• Название: Все люди — враги
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

В романе английского писателя повествуется о судьбе Энтони Кларендона, представителя «потерянного поколения». Произведение претендует на эпический размах, рамки его действия — 1900 — 1927 годы. Годы, страны, люди мелькают на пути «сентиментального паломничества» героя. Жизнеописание героя поделено на два периода: до и после войны. Между ними пролегает пропасть: Тони из Вайн-Хауза и Энтони, травмированный фронтом — люди разного душевного состояния, но не две разомкнутые половины…

---

— Кэти, Кэти! Еще только одна ночь в одиночестве.

Herz, mein Herz!

Отраженный солнечный свет разбудил Тони, но он лежал еще несколько минут в полусне, следя за золотыми лучами, змеившимися на белом потолке каюты.

Разумеется, у него были достаточно веские основания, чтобы он проснулся, как ребенок в день рождения, с уверенностью, что его ждет счастье — Кэти. Он вскочил с постели и выглянул в иллюминатор. Утро было безветренное, безоблачное, и солнце горело в небе, как сказочный золотой дракон, — настоящая погода Эа. За гребнем пенистой волны, которую рассекал пароход, вода лежала гладкая, без морщинок, чутьчуть зыблющаяся изнутри. И яркая павлинья синева, хрусталь, изумруд переливались, сливались друг с другом, как прозрачная, цветная, стеклянная масса.

Какое великолепное предзнаменование для такого дня! Право, боги иногда бывают великодушны! Тони насколько мог высунул голову в иллюминатор и увидел известняковые скалы. Уже Эа! Он поспешно взглянул на часы, почти половина восьмого. Значит, надо поскорей приводить себя в порядок, но — действовать осторожно: у мужчины, порезавшегося во время бритья, ужасно жалкий вид — точно у кошки, попавшей в воду. Была ли Джиневра признательна Ланселоту [167] за то, что он измазал всю постель кровью?

Стюард, который, как все итальянцы, имел весьма упрощенное представление о настоящем джентльмене, с презрением смотрел, как Тони, уходя с парохода, сам нес свой багаж. На кой черт приезжают иностранцы в такую скучную страну, как Италия, если не для того, чтобы оставить в ней свои деньги? Не обращая внимания на трескотню комиссионеров, которые теперь встречали приезжих криком, но выстроившись в ряд и не смея выхватывать багаж из рук, что было строго-настрого запрещено, Тони пошел по набережной, чтобы взять экипаж. Пройдя несколько шагов, он почувствовал, что все мускулы дрожат и что ему становится дурно, — сказывались, по-видимому, длительное нервное напряжение и вчерашняя усталость.

Он присел на чемодан и несколько минут сидел, не двигаясь, с закрытыми глазами. Ему стало лучше. Тут он вспомнил, что еще ничего не ел, и подумал, как смешно будет, если он явится к Кэти и как какой-нибудь герой викторианского романа тотчас же жадно набросится, на еду. Надо пойти выпить кофе.

Сидя на узкой террасе кафе, помещавшегося на самом краю маленькой пристани, и дожидаясь, когда подадут завтрак, Тони вдруг почувствовал какой-то панический страх. До сих пор он действовал не рассуждая, подчиняясь внезапному импульсу, вызванному неожиданным сообщением Филомены о том, что Кэти на Эа; он совсем не думал о том, что он скажет или сделает, когда встретится с ней; не задумывался он и над другим, гораздо более важным вопросом, — чем стала теперь Кэти, что она делает, чего она хочет. Слова Филомены привели его в состояние и настроение довоенного Тони, который, не думая, бросился как сумасшедший искать довоенную Кэти. Но ведь они теперь — послевоенные Кэти и Тони. Возможно, что Кэти замужем и у нее целая орава детей и супруг — немец. Правда, Филомена рассказывала, что она приезжала одна и спрашивала о нем, но женщины, даже замужние, сохраняют в сердце странные мечты, которым они не позволяют влиять на повседневную жизнь. Ежегодное паломничество на Эа может быть в ее супружеской жизни просто предохранительным клапаном. И если уж на то пошло, то ведь и сам он женат — что бы сказала обо всем этом Маргарит? Благословляю вас, дети мои? А потом — о боже! — вдруг Кэти изменилась, как Эвелин? Что тогда?

Появился, наконец, завтрак и подтвердил худшие опасения Тони. Это был обычный завтрак, принятый в итальянских кафе, он состоял из отечественного лакричного кофе, бесцеремонно разбавленного консервированного молока, масла, не помнящего никакой коровы, и грубо нарезанных ломтей черствого хлеба.

Тони смотрел на этот завтрак с отвращением и испытывал сильное желание отослать его обратно и заказать бренди с сельтерской, но воздержался, зная, что бренди окажется итальянского производства с сильным привкусом подслащенного керосина. Он положил в кофе такое количество сахару, какое могло убить всякий вкус, и выпил несколько глотков этого так называемого caffe latte [168], который не был даже горячим, заев его куском сухого хлеба. Боги не предусмотрели завтрак. Absit omen [169].

Вот момент проявить себя суровым реалистом и практиком, сказал себе Тони. Начнем с самого жизненного вопроса.

— Официант!

— Синьор?

— В котором часу открывается банк?

— В девять часов, синьор.

— Благодарю.

Странно, чем меньше у них дела, тем длиннее рабочий день. Он выждал момент, когда официант перестал следить за ним и коситься в его сторону, и пересчитал свои деньги. Немного меньше двух тысяч лир плюс семьдесят два фунта в аккредитиве. Пошарив в рюкзаке, он нашел блокнот и конверты и написал в банк, где держал деньги, чтобы ему выслали, новый аккредитив на сто фунтов, подлежащих уплате на Эа.

Что, если Кэти стала страшилищем? — Но как может Кэти стать страшилищем? — Какая карикатура на любовницу! — А может, она крепко прикована к своим младенцам. Тогда ему нужно придумать что-то, чтобы вытащить ее из нужды. Если же ничего такого ужасного нет, — ну, тогда мало ли что может ей понадобиться! Какое счастье, что он оставил на текущем счете эти четыреста фунтов и почти нетронутый годовой доход, хотя в банке его уговаривали вложить часть денег в военный заем. У Тони было только одно финансовое правило — никогда не делать того, что советуют в банке. Он тут же решил, что разделит свои деньги на три равные части и положит их в банки во Франции, Голландии и Швейцарии.

А дальше? Ясно, что он не мог ничего решить, пока не увидит Кэти. Лучше всего было бы постараться встретить ее не в отеле, а во время прогулки, — почему он, черт возьми, не догадался послать ей телеграмму, вместо того чтобы свалиться как снег на голову.

Положим, в пути между Римом и Неаполем некогда было это сделать, а на пароходе он забыл о беспроволочном телеграфе. Вечно забываешь об этих устаревших изобретениях. Было уже без десяти девять, он уплатил по счету, поморщившись от грабительских цен, подошел к кучеру, который крепко спал на козлах, бессознательно являя собой чудо равновесия, и велел ему ехать на площадь нижней деревни.

Он заметил, что табличка с проездным тарифом была накрепко привинчена внутри фиакра. Видно, извозчиков пытаются сделать честными, хотя бы внешне.

Поездка несколько восстановила счастливое утреннее настроение Тони; невозможно было мучиться сомнениями или беспокойством среди такой красоты.

Эа в своем весеннем наряде был свеж и прекрасен.

На виноградных лозах распускались листья; под ними уже высоко поднялась молодая крепкая пшеница и цвели бобы. Там и сям на склоне холма красовались то цветущая груша, как хрупкая белая пирамида, то яблоня, цветы которой напоминали рой бледно-розовых мотыльков, остановившихся во время полета.

И — какое чудо! — пели птицы, а вдоль всей дороги росли молодые олеандры. Наверно, здесь новый подеста [170], человек со вкусом и с железной волей, иначе птицы были бы съедены, а олеандры срублены на дрова.

На площади Тони отпустил кучера и снес свой багаж в кафе, где выпил вторую, более вкусную, чашку кофе. Оставив чемодан на попечение официанта, он пошел бродить по маленькому городку, отмечая происшедшие перемены и распространение англосаксонской цивилизации, представленной безграмотными плакатами: «Висски, Жин, Чай, Коктайл». Он купил себе губку, но от пижамы решил отказаться — они были безбожно дороги и очень плохого качества, Выждав, приличия ради, некоторое время после девяти, Тони вошел в банк, и, после того как предъявил паспорт, свидетельство о рождении, свидетельство об увольнении из армии, старый пропуск в читальный зал Британского музея и подписал два документа в трех экземплярах — ему (с большим недоверием)

разрешили взять остаток денег по аккредитиву — счастье, что не потребовалось еще доставить двух местных жителей, чтобы засвидетельствовать его личность, — Тони здесь никого не знал. Часы на площади показывали уже без четверти десять, и Тони решил, что теперь можно отправиться в старый отель в верхней деревне с полной гарантией, что Кэти, когда он приедет, не будет дома.

Сказать, что Тони сидел, откинувшись, в фиакре и наслаждался открывавшимися перед ним видами, было бы отступлением от истины. Спокойствие, к которому он с таким трудом принуждал себя с самого утра, сменилось лихорадочным нетерпением; теперь он уже бранил себя за то, что потерял столько времени. Ведь все эти минуты и часы он мог провести с Кэти. Как он всегда возмущался, что в наше время все куда-то торопятся, а сейчас проклинал кучера и его лошадь за то, что она еле тащится. Ну, беги же скорей, ленивая кляча! Трух, трух, неужели тебя никогда не учили бегать рысью!

Какая же стала Кэти, что она скажет, как она его встретит? О Кэти, если они изломали тебя и сделали такой же, как они сами, лучше мне умереть. О боги, сделайте, чтобы все было так, как раньше, так же чудесно…