Ричард Олдингтон - Все люди — враги

• Название: Все люди — враги
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

В романе английского писателя повествуется о судьбе Энтони Кларендона, представителя «потерянного поколения». Произведение претендует на эпический размах, рамки его действия — 1900 — 1927 годы. Годы, страны, люди мелькают на пути «сентиментального паломничества» героя. Жизнеописание героя поделено на два периода: до и после войны. Между ними пролегает пропасть: Тони из Вайн-Хауза и Энтони, травмированный фронтом — люди разного душевного состояния, но не две разомкнутые половины…

---

Первым побуждением Энтони было поскорей перебраться из своего претенциозного отеля, который, помимо всего прочего, раздражал его своим помпезным сходством с пансионом, где жила Маргарит, — второклассным, пытавшимся имитировать первоклассный отель. В одном из переулков, на левом берегу Сены, довольно высоко под крышей, он нашел маленькую комнатку в каких-то не особенно грязных меблированных номерах.

Правда, это была очень маленькая комната только с одним крошечным оконцем, но из него был виден весь Париж и стоила она всего один франк в сутки. Тони был доволен и даже ставил себе в особую заслугу, что живет в комнате, которая стоит всего только франк. Какой смысл платить в шесть или в десять раз дороже за какое-то подобие обстановки и холуев в ливреях, только и ждущих чаевых. Он убрал свою одежду в ящики небольшого желтого комода, разложил на столе книги, купил цветы и почувствовал себя так романтично, как если бы был героем Луизы.

Только у него не было никакой Луизы, чем он не особенно огорчался. Если бы только Маргарит… Но раз Маргарит не хочет или не может быть с ним, то лучше уж остаться одному.

В конце концов он, вероятно, почувствовал бы себя довольно одиноко, если бы не случайная встреча. Энтони явился с письмом отца к профессору, который пригласил его в кафе, торжественно распространялся об исследованиях его отца, называл Энтони «молодым человеком» и, по-видимому, обрадовался, когда тот отказался от приглашения к обеду. Энтони не пытался поддерживать это знакомство и, опасаясь встретить такой же прием, вовсе не пошел к графу Руссиньи.

Маргарит при следующей их встрече была мила, но чересчур требовательна и слишком разорительна для него. Ему пришлось повести ее в большой ресторан около Елисейских полей, где, конечно, было восхитительно, но где ему пришлось заплатить в десять раз больше, чем он обычно тратил на еду. После концерта они поехали в Булонский лес, и Энтони на столько забыл свою напускную сдержанность, что держал Маргарит за руку. Расстались они на этот раз гораздо сердечнее, и Маргарит обещала поехать с ним как-нибудь на целый день в Версаль.

Он старался не думать о ней, а главное, не возлагать особых надежд на поездку в Версаль, но все же постоянно ловил себя на мысли о ней: был ли он в Лувре, или в Карнавале, сидел ли под сенью деревьев в малом Люксембургском саду, или бродил по набережной после захода солнца. И все же, несмотря на ощущение радости, которое доставляло ему все это, и на веселую жизнь Парижа, он начинал понемногу тяготиться своим одиночеством. Энтони чувствовал, что одиночество среди всей этой толпы неестественно, и хотя толпа представляла собой непрерывно сменяющееся зрелище, ему недоставало спокойствия лесов, холмов, полей и пугливых движений диких зверьков, чтобы чувствовать себя вполне счастливым наедине с самим собою.

В этот вечер он долго сидел в кафе, время от времени поглядывая на публику и перелистывая томик Бодлера, купленный в одном из киосков под Одеоном, потом долго гулял по набережным Сены, глядя на отражающиеся огни, которые, как светлячки, вспыхивали над водой, и слушая тихий шелест темной листвы.

На следующий день утром, отчасти под влиянием сонета Россетти, он, наслаждаясь от души, внимательно рассматривал картину Джорджоне «Сельский праздник». Ощущение некоего совершенного мгновения в жизни, полная гармония между пейзажами и обнаженной женщиной, все еще прислушивающейся к игре на лютне, хотя последний звук уже замер в полуденной тишине, навели его на мысль, что Джорджоне передал здесь в красках нечто, подобное его собственному состоянию, — немой восторг перед красотой, которая открывалась ему, когда он оставался наедине с природой. Это был неуловимый и загадочный поэтический замысел; однако с присущей молодости уверенностью Энтони решил, что нашел ключ к ней… Он вздрогнул, почувствовав, что кто-то стоит рядом и смотрит на него. Подняв глаза, он увидел высокого молодого человека чуть-чуть постарше себя, с копной светлых волос и удивительно голубыми глазами, одетого в поношенный костюм с каким-то невероятно высоким воротничком. Тони уже готов был отвернуться со свойственным англичанам высокомерием, но молодой человек вдруг улыбнулся, и что-то в его улыбке — какая-то смесь дерзости, приветливости и грусти — заставило и Тони улыбнуться.

— Вам это очень нравится? — спросил молодой человек полудружелюбно, полунасмешливо.

— Да, — ответил Тони и вдруг, сам не зная почему, прибавил: — мне это будто объясняет меня самого, как будто и я тоже на миг постиг совершенство, которое этот живописец видел так ясно и полно.

Молодой человек снова улыбнулся, и снова Тони не был уверен, дружески или насмешливо.

— Да, да, — сказал он небрежно, продолжая смотреть на Тони, а не на картину. — Да, это прекрасно, конечно, но слишком нереально, идеализированно, слишком надуманно. Знаете, это, пожалуй, несколько похоже на «Королеву фей» Спенсера [28].

— Вы так думаете? — прервал Тони. — Но ведь то аллегория, а здесь нечто символическое. Это огромная разница.

— Совершенно верно, — отрывисто заметил странный молодой человек. — Мне было интересно, заметите ли вы это. Но ведь это пастораль, а всякая буколическая поэзия быстро надоедает, — хочется видеть грубую рабочую блузу, сапоги, подбитые гвоздями, хлеб с маслом вместо пышек с вареньем. Между прочим, меня зовут Робин Флетчер. А вас?

— Энтони Кларендон, — сказал Тони, улыбаясь непосредственности незнакомца, которая очень ему нравилась.

— Эн-тони Клар-ендон! Скажите? Звучит шикарно!

Тони не удержался и громко захохотал, но тут же остановился, заметив, что служитель кинул на них неодобрительный взгляд, а какая-то старуха, копировавшая портрет Тициана, даже затряслась от злобы.

— Не обращайте на них внимания, — сказал Флетчер, — они ведь живут за счет этих картин, как омела за счет дерева, только они не так красивы.

Пойдемте, посидим в каком-нибудь кафе.

Тони немножко поколебался, но согласился. Когда они подошли к выходу, он остановился, чтобы посмотреть на фрески Боттичелли [29] над лестницей и на статуи «Крылатая Победа» и «Возничий» на следующей площадке.

— Вам нравится Боттичелли? — спросил Флетчер. — Мне он тоже когда-то нравился, но теперь меня привлекает более примитивное раннее искусство.

Это уж как-никак начало нашего разложения. А мне хочется забраться подальше, туда, где никаким христианством еще и не пахнет. Но мы с вами еще об этом поговорим. Вы где остановились?

Тони сказал.

— Да это около меня, как раз за углом. Я живу в отеле «Дракон». Сколько вы платите за комнату?

— Франк в сутки.

— Да что вы! А вы надолго приехали?

— Нет, недели на две. А что?

— Я плачу за номер два франка в сутки, и я здорово сэкономлю, если вы передадите мне вашу комнату, когда будете уезжать. Вот бы никогда не подумал, что вы живете так скромно.

— Почему же? — с любопытством спросил Тони.

— Да так, знаете ли, судя по вашему костюму, по разговору, по всему… Ну как, передадите вы мне вашу комнату, когда будете уезжать?

— Конечно, я скажу мадам. А вы думаете остаться жить в Париже?

— Вот и кафе, — сказал молодой человек, подводя Тони к столику под большим полосатым навесом. — Что вы будете пить? Кофе со сливками? Я тоже. Garcon, deux cafes cremes [30]. Теперь слушайте, я вам расскажу все по порядку. Я увидел вас вчера в Лувре и сразу подумал, что вы англичанин. Мне понравилось ваше лицо и понравилось, как вы внимательно разглядывали картины, вместо того чтобы бегать, взад и вперед с «Бедекером» [31] в руках, вот я и решил заговорить с вами. Я писатель.

К величайшему удивлению Тони, молодой человек вдруг расхохотался.

— Курьезно, не правда ли? — сказал он, все еще давясь от смеха. — Я да вдруг писатель, каково?

— А почему бы вам не быть писателем? — спросил Тони.

— Ну конечно, почему бы мне не быть писателем? — ответил Флетчер насмешливо. Затем, ударив себя в грудь, воскликнул, обращаясь к самому себе: — Ну, полно, прояви хоть каплю самоуважения! — И вдруг сразу заговорил совершенно серьезным тоном. — Мне двадцать четыре года, я девять лет проработал в одном учреждении, ушел оттуда на прошлой неделе, приехал из Тилбери в Гавр на грузовом пароходе, а оттуда пешком пришел в Париж, — и все это потому, что я получил пятьдесят фунтов за мою первую книгу. Немножко опрометчиво, не правда ли?

Тони согласился, что это, пожалуй, немножко опрометчиво, но не сказал этого. Ему нравился молодой человек, который так откровенно говорил о себе; он восхищался его предприимчивостью — наконец-то ему повстречался хоть один человек, умеющий пользоваться жизнью. Флетчер, перегнувшись через стол, смотрел на него с любопытством.

— Мне кажется, что сейчас чувствуются какие-то новые веяния, — сказал он. — Вы не замечаете этого?

— Я замечаю, что люди, особенно здесь, Кажутся немножко растерянными, встревоженными, вы это имеете в виду?