Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

• Название: Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: История

---

- Бейрон, - шепотом поправил старик, и вдруг самая веселая улыбка мелькнула на его губах. Потом он испугался, что обидел Николая этой улыбкой, и торопливо сказал:

- Прости, душенька... Старое вспомянулось... Бедовали мы в городе Париже с князем Ахметовым, - князинька все тот Бейрона этого читывал. "Иван! - крикнет, бывало, а сам лежит на канапе с книжкой, - вот истинное понимание жизни, будь она проклята!" Ну, после, как воротились в Россию, дорвались до пищи-то сладкой, - куда тебе Бейрон. Все у цыганок пропадал, в Яру...

Этот некстати рассказанный анекдот поразил Николая даже до странности. Он с немым укором взглянул на старика, горько усмехнулся и, проговорив: "Стало быть, думаете, и я подобен вашему князьку?" - быстро ушел за перегородку и лег. Вскоре оттуда послышались заглушенные рыдания.

Иван Федотыч на мгновение задумался, потом встал, поднял ввысь глаза, они сияли каким-то твердым и восторженным блеском, - и тихо прошел за перегородку. День склонялся к вечеру; зимнее солнце печально отражалось на бревенчатых стенах, умирающими лучами озаряло комнатку. Николай лежал ничком, уткнувшись в подушку, содрогаясь от невыносимых приступов отчаяния. Вдруг он почувствовал, что прикоснулись к его плечу, обернулся...

Иван Федотыч стоял над ним, но с каким-то странным, не прежним выражением.

- Никто нас не услышит, Николай Мартиныч? - спросил он шепотом.

- Никто.

- Ну, душенька, слушай. Пришел час воли божией...

Хочу тебе рассказать историю...

Николай вскочил. Его встревожила необыкновенная торжественность вступления, взволновал вид Ивана Федотыча, глубокий и таинственный звук его голоса. Вскочил...

но ничего не сказал и, как прикованный, с легкою дрожью во всем теле, стал смотреть на старика и ждать. Из-за окна едва достигал шум базара, слышались отдаленные голоса, скрипели полозья по морозу. И эти спутанные, невнятные звуки, этот печальный свет заката, проникавший сквозь обледенелые стекла, и выделявшееся до мельчайшей черточки лицо старика чем-то особенным наполняли душу Николая, каким-то смутным воспоминанием... Он будто видел давно-давно такой же точно сон, и вот этот сон повторяется и захватывает его в свою власть, уводит куда-то, томит неизъяснимым предчувствием.

- Был старый человек, - тихо выговорил Иван Федотыч, - и имел старый человек единое благо на свете: молодую жену... И еще имел благо: книги, мечты о превозвышенном, красоту божьего мира да юношу-друга... И возомнил старый человек: "Я ли не счастлив? Я ли не блажен в своей жизни?.." Слушаешь, Николушка?

- Да... - прошептал Николай, леденея от внутреннего холода.

Иван Федотыч страдальчески усмехнулся.

- И пришло время, - продолжал он таким же тихим голосом, - ополчился Велиар на старого человека... отуманил молодую жену... сладостью греха плотского соблазнил друга... Слышишь?

- Слышу, Иван Федотыч.

- Случилось, приметил старый человек некоторую печаль в супруге... думал рассеять темные женские мысли сказанием, подбирал мудрые слова из книг, рассказывал, что есть страдание и что есть смерть... А был вечер, и прекрасен божий мир казался человеку... и сгорало его сердце любовью ко всякой твари... - Иван Федотыч всхлипнул и помолчал, точно собираясь с силами. - И пришел друг...

и в друге приметил старый человек некоторую скорбь...

и захотел восхитить дух его от земного, возжечь огнем любви ко всему живущему: раскрыл свою душу старый человек... выложил все заветное на поучение жене и другу...

И отвел Велиар слова любви от друга и от жены, влил в них постыдный яд желания... соловьиною песней отнял у них разум...

- Отнял разум... - повторил Николай как во сне.

- Помнишь ли, душенька?

- Помню, Иван Федотыч... Говорите...

- Тем временем послушался старый человек влечения любви, спохватился, что есть у него враг, поспешил испросить прощения у врага и оставил дом свой... оставил жену и друга, как сестру с братом.

Несколько секунд длилось молчание. Николай слышал, как билось его сердце, и этот тревожный звук странно сливался и соЁпадал с его беспокойными и фантастическими ощущениями. Смеркалось. В углах вырастали таинственные тени.

- Узнал старый человек свою беду, узнал скоро... - продолжал Иван Федотыч. - Изведал, что есть дружба и... что есть горького во лжи вкусил... И заскорбел, смутился духом... Велиар нашептывал дурные мысли... учил взять нож и заколоть жену... насытиться отмщением. Отринул старый человек наветы Велиара!.. И обратился сатана в старинного друга, который помер, и повел человека в поле, водил в буре и молнии всю ночь.

- Иван Федотыч...

- Не веришь, душенька? Знаю, что не веришь...

И привел к омуту... Понимаю горечь жизни, - говорил сатана, - в дружбе - ненависть, в любви - коварство, и правда в неправде, и нет истины под солнцем, и все до единого исполнены обмана и скверны... Истреби себя...

утопись!.. В этом только и есть благо... Все забудешь, все погибнет с шумом... и прекратятся муки проклятой жизни...

И жене будет лучше, и юный друг возрадуется твоей смерти... Совершенное во грех увенчается законом, и не станешь помехой на их пути...

- Ах, какой ужас, если бы случилось это! - вырвалось у Николая.

- Человеческий голос спас... крикнули из-за реки, очнулся старый человек, опомнился... И пошел... и принес покаяние... За струпом греха обрел чистую душу в жене, сердце, очищенное страданием, просветленный разум... Но не уставал Велиар тревожить человека, подсказывал ревновать, напускал тоску... И случилось тем временем бедствие в народе, зачала ходить лютая смерть... расплодилось сирых и страждущих, что песку морского... Напал на разум старый человек, роздал имение, покинул привольную жизнь, подвигся жалостью к людям даже до мучительной скорби... И отошел от него Велиар!..

Иван Федотыч опять всхлипнул и вдруг возвысил радостно зазвеневший голос:

- Притупился соблазн на старого человека. Отпала похоть... И возлюбил он жену, как брат сестру... ребеночка она родила - принял, как сына... и всему радуется в своей жизни, потому что воссияла его новая жизнь, как свеча перед богом! - И вслед за тем добавил, не возвышенным тоном "истории", а простым, обыкновенным тоном: - Вот, душенька, Николай Мартиныч, каким бытом некоторый человек препобедил Велиара!.. - и застенчиво улыбнулся.

И эта застенчивая улыбка переполнила все существо Николая давно не испытанным чувством умиления. Странное ощущение сна сменилось в нем каким-то распаленным, восторженным состоянием, - тем состоянием, в котором искренне говорятся высокопарные слова, совершаются театральные поступки поступки и слова, делающие впечатление искусственности на тех, кто остается холоден и благоразумен. Быстрым движением Николай опустился наземь, обхватил ноги Ивана Федотыча и поцеловал край его грязного, затасканного пальто.

- Прости меня, святой человек, - выговорил он запекшимися губами, безмерно я виноват пред тобою!..

- Что ты? Что ты, душенька?.. - залепетал Иван Федотыч, растерянно простирая руки. - Разве я к тому... разве я к тому веду?.. Бог через тебя жизнь мне истинную указал... обратил на путь разума...

Когда совсем стемнело и зажгли свечи, пришел Мартин Лукьяныч. Николай с Иваном Федотычем сидели за столом и с оживлением разговаривали, лица у обоих были веселые. Мартин Лукьяныч, по обыкновению, находился под хмельком, но сразу узнал столяра, который при его появлении почтительно поднялся с места.

- А, старичок божий! - крикнул Мартин Лукьяныч, останавливаясь среди комнаты. - Откуда?.. Эка волосом-то оброс... Видно, и ты забыл господские порядки?.. Похож, похож на бывшего княжеского слугу... нечего сказать похож!

- Садитесь, Иван Федотыч, - с особенною ласковостью проговорил Николай.

- Да, брат... что уж садись! - вздыхая, сказал Мартин Лукьяныч. - Нонче все сравнялись, все господами поделались... - и с строгим и озабоченным видом обратился к сыну: - Как выручка?

- Не знаю еще, папаша. Завтра сочту.

- То-то завтра! Ты, брат, все на Павлушку оставляешь, а он, анафема, заслонку продешевил. Я иду по базару, вижу - попов работник заслонку несет. "Где купил?" - "У Рахманного..." (Не знает, дурак, что я Рахманный и есть!) "Сколько отдал?" - "Два двугривенных". - "А хозяйский сын сидит в лавке?" - "Нет, не сидит..." А! Разве эдак торгуют?.. Что ж, мне самому остается не отходить от прилавка?.. Эх, плачет по тебе матушка плеть!..

Николай улыбнулся.

- Да не горячитесь, папаша, - сказал он мягко, - заслонка стоит себе тридцать пять копеек, пятачок пользы.

Чего ж вам еще?

- Пятачок, - презрительно воскликнул Мартин Лукьяныч. - С эдакими барышами скоро, брат, в трубу вылетим... Потом закурил и с небрежною снисходительностью обратился к столяру: - Сиди, сиди, Иван Федотов... (Тот на этот раз и не думал вставать). Ну, как?.. Что жена?..

Как бишь ее...

- Татьяна Емельяновна, - торопливо вставил Николай и с беспокойством взглянул на Ивана Федотыча.

- Благодарю покорно, Мартин Лукьяныч, - ответил тот, - Татьяна моя ясна, как день. Ничего, слава богу, живем-с...