Стив Эриксон - Явилось в полночь море

• Название: Явилось в полночь море
• Автор: Стив Эриксон
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05036-1

В полночь 31 января 1999 года две тысячи человек прыгают в море с калифорнийской скалы. В полночь 31 января 999 года тысяча жителей бретонской деревушки сидят в лодках, установленных высоко над землей, и ждут нового всемирного потопа. А человек по имени Жилец составляет Апокалиптический Календарь; он уверен, что новое тысячелетие – эра Хаоса – началось не 1 января 2000 года, а 7 мая 1968 года, и его уверенность заразна. В прихотливом калейдоскопе образов, в водовороте сталкивающихся и разбегающихся персонажей, на пересечении взаимозависимых и сложносочиненных историй любви читателю открываются панк-сцена конца 1970-х и экстремальная порноиндустрия, токийские отели воспоминаний – где в отличие от отелей любви девушки торгуют не своим телом, а воспоминаниями – и утративший реальность, насыщенный кинематографическими символами Лос-Анджелес...

---

Так случилось – у Вселенной странное чувство юмора, – что Луиза нашла Мари из Миннеаполиса, уже после того, как давно потеряла надежду ее найти. Когда Билли дал наконец знать о себе открыткой, она была отправлена из какого-то маленького городишка на Западе, о котором Луиза никогда не слыхала, и после смерти Митча она на автобусе доехала до Сакраменто, а оттуда поймала пару машин до дельты одноименной реки. Билли содержал небольшой бар, который приобрел в заброшенном чайнатауне на острове, куда добраться можно было только на пароме, – подальше от своей развеселой обкуренной юности, ныне затопленной спиртным и все возрастающим непонятным ужасом за свою смертную душу. В Давенхолле Билли проводил время, пропивая прибыль, которой никогда не получал, и пытаясь залить память о своем жутком соучастии в фильмах вроде «Черной девственницы», что снимали его сестра и лучший друг. Луиза добралась до Давенхолла, вошла в бар и увидела за стойкой Мари из Миннеаполиса, протирающую стаканы из-под виски. Девушка не выразила ни малейшего удивления, как будто ждала ее.

Тогда Луиза пошла в туалет, и там ее вырвало – не оттого, что она наконец разыскала Мари, а потому что ее тошнило уже около месяца, с той последней ночи, когда она переспала с Митчем, который, вероятно, даже если бы не лишился головы посреди нью-йоркских уличных пробок, так и не был бы готов стать отцом.

– Господи, как я ненавижу сюрпризы, – пробормотала Луиза в унитаз в баре Билли.

Ее все так же тошнило следующие пять недель, пока не начало казаться, что не только ей самой нечего больше исторгнуть из себя, но и ребенку внутри нее. Истерзанная и истощенная, она провела пять недель в постели в задней комнате бара, куда Мари приносила ей суп, хлеб и сок. Луизу то успокаивало, то тревожило спокойствие маленького чайнатауна, где всегда стояла тишина, разве что иногда раздавался голос какого-нибудь туриста или доносился звук транзисторного приемника из гостиницы напротив. Иногда ей нравилось представлять, что из-за деревьев слышен шум реки, но река была не так близко, чтобы ее можно было услышать.

Мари была с Билли последние три года, он прихватил ее в свой фургон рядом с полицейским участком за день до того, как полицейские отпустили Луизу и Митча.

– Боже, сестренка, – только и смог воскликнуть Билли, обнаружив в своем туалете Луизу в обнимку с унитазом и Мари в обнимку с ней.

Со своей постели Луиза видела, как он смотрит то на нее, то на Мари, и сама смотрела то на Билли, то на Мари; оба искали какого-то ответа в пространстве между ними, и только Мари не искала никакого ответа, возможно потому, что уже знала его.

Насколько позволял рассмотреть сумрачный свет в дельте, Мари словно озаряла блаженная доброта, от которой у Луизы бежали мурашки по коже. Она приготовилась жить с укором со стороны Мари, а не с ее прощением, тем более что о прощении никто не просил. Проходили недели, а Мари продолжала ухаживать за Луизой, которая была серьезно истощена и слаба. Мари кормила ее, обтирала ей лоб, меняла простыни, открывала и закрывала окна, и в Луизе нарастала точащая силы злоба.

– Ты не обязана этого делать, – бормотала она на каждый акт милосердия со стороны Мари.

Часто, когда Луиза спала, Мари сидела с ней в комнате, тихо читая книжку. Когда Луиза просыпалась, они не разговаривали друг с другом, Мари только справлялась о Луизином состоянии здоровья, а Луиза злобно протестовала против жалкого великодушия Мари. Билли же избегал обеих женщин – лишь время от времени заглядывал в заднюю дверь бара и тут же снова скрывался из виду. Как-то раз Луиза, очнувшись от послеобеденного сна, увидела, что Мари сидит на стуле у кровати. Хотя она сидела прямо, ее глаза были закрыты, и ветерок ворошил страницы лежавшей на коленях книжки. Не зная, спит ли Мари, Луиза сказала:

– Я все время вижу это во сне.

Не открывая глаз, Мари ответила:

– Вам не нужно больше видеть это во сне.

И улыбнулась. Ей едва исполнился двадцать один год. Она выглядела старше и проще, чем в тот день три года назад, когда так старательно напустила на себя обольстительный вид на заброшенном автовокзале в Бруклине, непосредственно перед тем, как сутки провисеть в темноте нагишом на крюке.

– Как Билли? – спросила Луиза.

– Он слишком много пьет.

Чуть погодя Луиза сказала:

– Я пыталась избавиться от этих снов, но не могу.

– Мне ни разу это не снилось, – ответила Мари. – Довольно странно, правда? По сути дела, с тех пор, как все это случилось, мне ничего не снилось. Дело не в том, что я не запоминала снов, – даже когда забываешь сны, остается чувство, что что-то снилось, верно? Ты все же знаешь, что что-то снилось. Если подумать, после всего случившегося мне должно бы было сниться много снов.

Луиза лежала на спине, уставившись в потолок.

– Тогда я висела в темноте, – продолжала Мари, – и все эти часы я думала, что умру, а потом вдруг что-то случилось. Когда я висела в темноте – а может, мне было темно, потому что у меня были завязаны глаза, – меня вдруг охватил какой-то огромный свет, и страх прошел. Билли потом говорил, что, когда меня выпустили, я была в истерике. Он потом говорил, что, когда пришла полиция, я была в истерике. Я не помню, чтобы я была в истерике. Я не помню никакой полиции, вообще ничего не помню, только какое-то расплывчатое пятно – может быть, как меня везли в патрульной машине, а я смотрела в окошко на улицу; может быть, как меня привезли в полицейское отделение. Я просто не помню. – Она увидела выражение Луизиного лица. – Простите.

– Ты просишь прощения? – Окаменевшая и взбешенная, Луиза закрыла лицо руками. – Боже мой. – Она взглянула Мари в лицо. – Я была там. Я была там, когда мы вытащили тебя из склада. Я была там, когда мы снимали сцену.

– Я знаю.

– Я была там, когда ты рыдала. Я была там, когда ты вопила. Это все была моя идея. Можешь поверить мне на слово, ты была в полной истерике. Можешь мне поверить, ты была в полном ужасе. Мы были очень компетентны в тот день, поверь мне. Если у тебя есть душа – а я не очень-то в это верю, точно так же, как не верю, что она есть у кого-нибудь вообще, – но если у тебя есть душа, мы очень компетентно забрались в самое твое нутро, вырвали ее наружу и размазали по стене. Мы тогда здорово повеселились, поверь мне.

– Я вам не верю, – спокойно, без всякой злобы сказала Мари, – и не нужно мне этого рассказывать. Хотя, может быть, это вам нужно. Когда тебя охватывает такой огромный свет, как меня, когда я висела в кладовке, возможно, в этом есть какой-то смысл, возможно, это проход сквозь все то, что отныне ты будешь понимать без слов. Что-то открылось и впустило меня, и, возможно, иногда это происходит само собой, – так что не нужно ничего говорить мне, по крайней мере ради меня же самой, – все равно, и не надо пытаться убедить меня, что вы – чудовище, как уже убедили себя. Можете так считать, если вам хочется, но я в это не верю, и то, что вы мне говорите, не заставит меня в это поверить. – Она помолчала. – Там, в темноте, когда я висела на крюке, случился Момент.

– Вроде того, когда слышишь выстрел в ночи, – проговорила Луиза, мертвенно побледнев, – отдаленный выстрел.

– Может быть, – сказала Мари, словно прекрасно знала, о чем говорит Луиза, – а может быть, и нет. Может быть, ваша ошибка в том, что вы всегда верили, будто Момент пришел, когда вы услышали тот выстрел. Но может быть, Момент настал, когда звук выстрела затих и наконец снова наступила тишина. Может быть, это и есть Момент.

Скатываясь по нисходящей спирали своего проклятия, Луиза никак не могла решить, какое проклятие больше – сделать аборт или произвести на свет ребенка от Митча. Если бы она поверила в искупление, то могла бы, наоборот, встать перед выбором, что искупит ее вину больше – спасение ребенка или спасение мира от него. Сначала у Луизы не было сомнений. Собрав все свои силы, на следующий день после первой беседы с Мари она встала и попыталась одеться, когда в комнату вошла Мари.

– Я не могу родить этого ребенка, – попыталась объяснить ей Луиза.

Мари кивнула. Она забрала у Луизы одежду, а саму ее уложила обратно в постель.

– Вам нужно больше отдыхать, – сказала она, – и время еще есть. На следующей неделе, если вы не передумаете, я поеду с вами в город, и мы найдем какую-нибудь клинику.

И вот через неделю ранним утром на маленьком пароме они переправились через речку туда, где стоял фургон Билли, и за два часа добрались до Сакраменто.

Сидя у входа в кабинет вместе с тремя другими женщинами, всего за минуту до того, как медсестра вызвала ее, Луиза вдруг повернулась к Мари и горестно вскрикнула:

– Я не знаю, что делать!

– Можно еще денек подождать, – сказала Мари, взяв ее за руку, – если вам нужно еще подумать.

– Я не могу родить этого ребенка! – воскликнула Луиза.

Ее крик разнесся по помещению. Одна из женщин продолжала смотреть прямо перед собой, а двух других явно взволновал Луизин крик. Медсестры за столом приготовили каменные лица.