Александр Вельтман - Странник

• Название: Странник
• Автор: Александр Вельтман
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1977

"Странник" – пестрая, многоплановая картина, объединяющая множество лиц: строевых офицеров и квартирмейстеров, солдат и крестьян, молдавских и валашских бояр и трактирщиков, бессарабских дам и слуг. Это в свою очередь вызывает языковую пестроту: на страницах романа звучит немецкая, греческая, молдавская, турецкая речь. Но в то же время это роман одного героя – Александра, Странника. Все остальные лица, появляющиеся эпизодически, создают фон, на котором развертывается рассказ о жизни и поисках молодого офицера, о становлении его личности.

Тема "Странника" – история молодого человека – была подсказана временем. Большое влияние на замысел Вельтмана оказали те семь глав "Евгения Онегина", которые вышли к лету 1830 г. Если произведение Пушкина явилось энциклопедией российской действительности, то из-под пера Вельтмана вышла энциклопедия бессарабской столичной и провинциальной жизни.

---

Альмэ была причиною этой беды, и вот как рассказывал Эмин [407].

Она хорошая была,
Была такая молодая,
А! ля-иль-лях-аллах-алла!
[408]Другой получше уж не знай я!
Паша любился на она,
А что такой!… какой мне дела!
Есть многа у паша жена
В харэм [409], хорошая и бела,
А мой Альмэ ему не пар,
Как мой пистоли с твой пистоли,
Цалуй попрежде мой ханджар [410],
И видим, сила чей поболе!…

Тут молодой турок стал бранить на своем языке пашу; я не понимал. А между тем день кончился.

CCLXXVIII

И расточает каждый год
Богатства жизни понемногу;
Все больше, больше наш расход,
Все ближе, ближе мы к итогу!

День XXXIX

Celui qui n'a pas un grain de chimère dans la tête, pour se consoler de la réalité, je le plains. [411]

Dolomieu

CCLXXIX

Настал новый день, но я, все еще грустный, как будущность безнадежного человека, не знал, в какую часть света удалиться от тоски, и – бросился в пустыню, лежащую между Сенегамбией, Нигрицией [412] и Северной Америкой.

Не боясь ни хищных арабов, ни хищных зверей, ни хищных птиц, ни бурных вихрей, вздымающих валы песчаного моря, я сел на высокую насыпь в самом центре Заары63 и стал смотреть на медное небо.

Тут видел я все богатство солнца и неуместную щедрость его.

Сыплет лучи без меры, не позволяет пронестись над пустыней ни облаку, утоляющему жажду земли, ни ветру, разносящему прохладу. Одно хочет быть добрым и щедрым.

Кто же скажет, что излишество благодеяния не есть истинное зло?

Смотрите, может ли эта пустыня быть благодарного солнцу за то, что оно щедростию своею обращает ее в ад?

Прощай же, бедная Заара, земля бесплодная и пустынная! ты ли виновна в излишестве и в недостатках своих, которые на пространстве 5 895 760 квадратных верст не дают приют бедному человечеству: ему так тесно на земле!

CCLXXX

Когда я еще был ребенком и, сердитый, с досады, отказывался от пищи, тогда няня тщетно уговаривала меня. Что ж сделал бы я теперь, рассерженный на медное небо Заары и в таком же расположении духа, как Ксеркс во время наказания Геллеспонта и вызова горы Атоса на 6ой [413], На слова:

Милый друг, послушай,
Хоть немножко скушай!

я отвечал бы:

Не хочу я хлеба!
Дайте мне неба,
Южного неба!

CCLXXXI

Так отвечал бы я няне и всем, кто вздумал бы мне давать пустопорожнюю землю, например, посреди Гоби.

Как житель Гоби, человек может не знать наслаждений жизни, может даже не понимать, что на земле существует благополучие. Виноват ли он, что родился посреди пустынной степи? Нет лесов, нет воды, утоляющей жажду. Летом тщетные молитвы о дожде, зима грозит истреблением стад Вода соленая, как море, ядовитая трава сули – вот украшения природы, в которой суждено обитать иногда существу, одаренному разумом.

Но это ничего. Человек, который похож на жителя Гоби, должен думать и чувствовать, как житель Гоби: «Некогда утолю я жажду из чудесного, священного ключа Арашана, сладостно журчащего посреди рая, предназначенного праведным монголам; некогда буду я нетленен, как злато, и буду сиять, как драгоценный камень; некогда перегоню я на своем! тарпане [414] три тысячи скакунов и получу от Кутухтвы в награду: ружье, панцирь, 15 быков и коров, 15 лошадей, 100 баранов, одного верблюда, 1000 кирпичей чаю, 20 кусков атласу и несколько шкур лисиц и выдр!» [415]

Воображая иметь такое несчетное богатство, житель Гоби украша им всю свою будущность, строит мысленно Жэхэ [416] и – счастлив.

День XL

Celui qui est assis, travaille pour se lever; celui qui est dans le mouvement, travaille pour être en repos. [417]

Hippocrate

CCLXXXII

Du, lieber Berg! [418]

(Gesangbuch für Kinder, von Stoh)

Возвратясь из степей африканских, чрез пустыню Гоби, в лагерь, я был встречен объятиями доброго моего товарища.

– Что ты так пасмурен? – спросил я его.

«Проклятый жид опять насолил мне!»

Понимаю!

Свой своему, к твоей беде,
Невольно друг, что же на поверку:
Разумный рок тебя преследовал везде,
А счастье глупое преследовало, Берку!

CCLXXXIII

Мы вошли в палатку.

CCLXXXIV

(В палатке.)

А сердце бедное…

Сбитенщик (за палаткой)

Кипит!

Денщик

Монета мелкая, как женщина злодейка,
Недолго и в руках надежных наживет,
Ну, встань ребром, моя последняя копейка,
Которую берег на денежный развод!
Горячий! ходь сюды!

Сбитенщик

Вот кипяток!

Денщик

Налей-ка!
Почем?

Сбитенщик

Есть в разную цену;
А сбитенек, что – чай твой, чрезвычаен!

Денщик (поет)

Не черт ли сам тебя занес, брат, на войну?

Сбитенщик

Какой-те черт, не черт, Савельич, мой хозяин.

Денщик

Что, борода, видал секим-башку?

Сбитенщик

А как же, вишь: с Каменским [419] мы ходили
В Силистру, под Рущук, да был в Базарчику,
Потом под Ботиным в большом сраженье были.

Денщик

Эгэ-гэ-гэ! так ты, брат, послужил!

Сбитенщик

Пять лет все при одном полку был маркитантом [420],
Да при дивизии год целый; с ней ходил
Под Шумлу, крепость за Балкантом!

CCLXXXV

Уже было около полуночи. Мне должно было отправиться на левый фланг. Казак, Ермак безымянный, подвел мне коня, подал нагайку, я вскочил на седло и помчался широкою тропинкой около лагеря. Кто-то ехал передо мной рысцой и бормотал что-то про себя. Я тихо следовал за ним. Любопытство прислушивалось к словам его. Это были жалобы самому себе, военная зависть:

У нас орудий вечный говор,
Свист ядер, пуль и треск гранат,
И наши головы трещат.
А здесь на полной кухне повар
Готовит барину бивстек [421]!…
Как славно пахнет теплым супом!…
А как бурчит в желудке глупом!…
Как нежен здесь военный человек!…
Под кровом парусных палаток
Приятные летают сны…
На всем здесь виден отпечаток
Довольствия и тишины,
И в неге тонет петербургство!…
Но между тем, как говорят,
Где два фонарика горят,
Найду я главное дежурство!

Отрядный офицер свернул влево, а я вправо; таким образом мы, никогда не встречаясь друг с другом, расстались. Мог ли он догадаться, что я преступным ухом подслушал те слова, которые он говорил сам себе, и выдал их в свет, приделав к ним бахрому из рифм?

CCLXXXVI

Темнота ночная застлала дорогу. Призадумавшись, я ехал полем; вдруг раздался в ушах моих вопрос, на который всякий (хотя бы он был голодная собака) обязан отвечать: солдат!

Этот вопрос, сделанный мне ночью часовым на передовой цепи, я считаю за самый счастливейший и умнейший из всех тех, на которые я должен был отвечать. Без него, под покровом ночи, в предположении, что и плотный некрасовец [422], с густою бородой, в русском перепоясанном кафтане, в высокой мерлушковой, цилиндрической, перегнутой на бок шапке, стоя на турецкой передовой цепи, также не заметил бы меня, и я, блуждая между передовыми неприятельскими укреплениями, верно, ударился бы лбом обо что-нибудь, принадлежащее султану Махмуду.

Какое неприятное чувство наполнило бы душу мою, если б уроженцы Булгарии, Румилии, Албании, Боснии, Македонии, Анатолии, Армении, Курдистана, Ирак-Араби, Диарбекира [423] и всех мест и всех островов, принадлежащих блистательной Порте [424], окружили меня, воскликнули: ля-илъ-лях-алла! Гяур! [425] и повлекли бы в ставку Гуссейна.

Сидя на пространной бархатной подушке, сераскир [426] спросил бы меня, каким образом попал я в турецкий лагерь.

– Заблудился, – отвечал бы я.

«Не заблуждения, а путь правый ведет под кров Аллаха и его пророка», – сказал бы Гуссейн и велел бы меня отправить в Константинополь.

CCLXXXVII

Снабдив по доброте души
Каким-нибудь негодным мулом,
Какой-нибудь Ахмет-баши
Меня бы вез под караулом.
И долго он меня бы вез
Чрез Карнабат, или Айдос,
Чрез Кирккилиссу, до Стамбула.
Прощай бы молодость моя!
И сколько раз вздохнул бы я,
И сколько раз бы ты вздохнула
И сколько слез бы пролила,
Но мне ничем не помогла!…

CCLXXXVIII

К счастию, этого не случилось; вздохи и слезы остались целы. А между тем время было отправляться на зимние квартиры. И я, вслед за историческими лицами 1828 года, скакал на почтовых от Варны чрез Мангалию… Tс! За пересыпью, между небольшим озером и морем, показался на отлогом скате к морю небольшой, пустынный азиатский городок; кроме одной или двух мечетей, из-за домов белела башенка с крестом; это была церковь.