Чарльз Кингсли - Ипатия

• Название: Ипатия
• Автор: Чарльз Кингсли
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-86906-051-6

Предлагаемый читателю роман Чарльза Кингсли описывает реальное историческое событие, произошедшее в Александрии в 415 г. н. э. Обезумевшая толпа христианских фанатиков затащила в церковь красавицу-философа Ипатию и растерзала язычницу острыми устричными раковинами. Книга Кингсли не единственное, но безусловно самое популярное произведение о трагической судьбе Ипатии – ученого-астронома, математика, философа, одного из последних и самых ярких представителей неоплатонической школы.

В романе описана Александрийская философская школа, возглавляемая Ипатией и ее отцом-ученым Теоном – сосредоточение поздней эллинской культуры, представлены такие значительные фигуры, как глава Александрийского христианства Кирилл, птоломейский епископ Синезий, бывший наставник императора, монах Арсений и другие.

В оценке исторических событий и лиц сказалась, конечно же, личность автора – англиканского епископа, духовника королевы Виктории, и время создания романа – середина прошлого века.

Однако, мы надеемся, что захватывающий сюжет, острота и драматизм борьбы завоевывающего мир христианства и уходящего язычества, мастерский современный перевод сделают роман интересным для сегодняшнего читателя.

---

– А вместе с тем готов подтвердить и многое другое для вечной славы церкви. Прочь с дороги, долговязый мерзавец! Лучше не попадайся мне на глаза. Я тебя уже давно заприметил. Прочь!

– Его владелец требует покровительства закона, будучи римским гражданином, – продолжал Петр, толкая вперед Арсения.

– Если он римский гражданин, то пусть завтра в установленной форме предъявит жалобу в суд. Но не мешало бы тебе, почтенный старец, не упускать из виду, что я потребую доказательства твоего римского гражданства, прежде чем разбирать вопрос о купле невольника.

– Этого не требуется по закону, – задорно вмешался Петр.

– Прогоните этого молодца, – обратился префект к страже.

Петр мгновенно исчез, а в толпе монахов поднялся зловещий ропот.

– Что мне делать, благородный повелитель? – спросил Филимон.

– До завтра – что тебе угодно, если ты настолько глуп, чтобы явиться в суд. В противном случае последуй моему совету: растолкай этих негодяев и спасайся бегством.

Орест поехал дальше.

Филимон, понимая, что это единственное средство спастись, с точностью выполнил совет наместника. Не прошло и секунды, как он бросился под арку, в ворота дома Пелагии. Дюжина монахов преследовала его по пятам.

К счастью, наружные двери дома были еще открыты, так как готы только что вернулись домой. Внутренние двери, ведущие в дом, оказались запертыми. Юноша попытался открыть их, но неудачно. В это мгновение в щель неплотно притворенной калитки он увидел Вульфа и Смида, которые, как истые воины, сами расседлывали и кормили своих лошадей. Филимон бросился к ним.

Быстро пробежав длинный ряд конюшен, он очутился перед удивленными готами.

– Клянусь душами предков, – воскликнул Смид, – ведь это наш молодой монах! Что привело тебя к нам, парень? Чего ты несешься, сломя голову?

– Спасите меня от этих презренных!

Филимон указал на монахов, столпившихся возле ворот.

Вульф сразу все понял. Он схватил увесистый кнут, бросился на врага и, очистив двор от монахов, запер за ними наружные ворота.

Филимон хотел объяснить в чем дело и выразить свою признательность, но Смид зажал ему рот.

– Не стоит благодарности, паренек! Ты теперь наш гость, и мы тебе рады, как и всегда. Ты понимаешь, что ничего такого не случилось бы, если бы ты тогда не убежал от нас.

– Да, кажется, ты ничего не выиграл, променяв нас на монахов, – сказал старый Вульф. – Пойдем через внутренние ворота. Смид! Выгони монахов из-под арки!

Толпа, яростно стучавшая в наружные ворота, наконец уступила тревожным просьбам Петра, уверявшего, что ни один христианин не уцелеет в Александрии, если на них обрушатся готы, эти воплощенные дьяволы; оставив на страже несколько человек, чтобы следить за Филимоном, монахи, обманутые в своих надеждах, обратили свой гнев на префекта и, готовые на все, окружили его экипаж.

Бедный правитель тщетно пытался продолжать свой путь. Стража боялась диких отшельников и отступила назад, а без ее помощи пробраться сквозь сплошную массу грозно поднятых рук и страшных всклокоченных бород было невозможно. Дело принимало серьезный оборот.

– Это самые отъявленные негодяи во всей Нитрии, высокородный префект, – шепнул последнему один из телохранителей, побледнев от ужаса.

– Если вы не хотите пропустить меня, святые отцы, то, вероятно, я не нарушу церковных постановлений, повернув обратно, – заговорил Орест, пытаясь сохранить спокойствие. – Оставьте лошадей в покое. Чего же вам надо, во имя Создателя?

– Не считаешь ли ты, что мы забыли Гиеракса! – крикнул чей-то голос из толпы.

Этот возглас был подхвачен со всех сторон, и толпа, все более возбуждаясь от собственных криков, перешла к прямым угрозам.

– Месть за святого мученика Гиеракса! Возмездие за все оскорбления, нанесенные церкви! Долой друга язычников, евреев и варваров! Долой любовника Ипатии! Тиран! Мясник!

– Зарезать мясника!

Какой-то бешеный монах попытался взобраться на колесницу префекта, но его сбросил солдат, которого тут же начала избивать толпа. Монахи наступали все решительнее, а стража, убедившись, что враг превосходит ее раз в десять, побросала оружие и в паническом ужасе обратилась в бегство. Еще мгновение – и надежда богов и Ипатии погибла бы, а Александрия лишилась бы удовольствия состоять под управлением самого утонченного патриция на юге Средиземного моря, если бы не явилась неожиданная помощь.

Глава XVII МИМОЛЕТНЫЙ ЛУЧ

Последняя голубоватая скала Сардинии скрылась на северо-западе, и крепкий попутный ветер гнал корабли, оставшиеся от военного флота Гераклиана. В беспредельном просторе моря, под безоблачной лазурью неба сверкали белые паруса. Но смелые воины, измученные страхом и страданиями, смотрели не так радостно, как месяц тому назад, когда они тронулись в путь со смелыми надеждами и отважными планами. О, кто мог бы подвести итог всем бедствиям этого страшного бегства!

На одном из судов унылого флота царили мир и спокойствие – спокойствие среди позора и страха, среди стонов раненых и вздохов умирающих от голода. Большие трех– и пятиярусные галеры бешено проносились мимо транспортных кораблей, и экипаж их забывал, что, спасаясь от опасности, они оставляли своих товарищей без всякой защиты. Только на этой небольшой рыбачьей барке не раздавалось ни просьб, ни горьких проклятий, когда мимо нее, под мощными ударами весел, мелькали суда более счастливых беглецов. Быстро скользили галеры, обгоняя друг друга. Однажды с кормы проносившегося мимо корабля кто-то крикнул, что неаполитанский флот императора послан в погоню. У всех сердце замерло от страха. Путники, находившиеся на небольшой барке, безмолвно взглянули в сосредоточенное и бледное лицо префекта. Виктория заметила как он вздрогнул и отвернулся. Она быстро встала и, войдя в толпу суровых воинов, воскликнула:

– Бог не оставит нас!

И солдаты верили ей и не теряли спокойствия духа, верили даже тогда, когда маленькая барка со своим жалким парусом осталась позади всех в открытом море, отстав от торговых и грузовых кораблей.

Рафаэль Эбен-Эзра находился на ней.

Держа голову Бран на коленях, он сидел у входа в кубрик на рулевой части судна, где под тентом лежали раненые, спасаясь от солнечного зноя.

Отсюда молодой еврей слышал ласковые голоса Виктории и ее брата, ухаживавших за больными или читавших им вслух слова божественного писания, на которые не в силах было откликнуться его ожесточенное сердце…

«Клянусь жизнью, я бы охотно поменялся местами с одним из этих несчастных калек, но с тем условием, чтобы этот голос повторял мне такие же слова, а я мог бы им верить», – думал Рафаэль, снова принимаясь за чтение своей рукописи.

– Да, – со вздохом произнес он, – это самое приятное, если не самое утешительное воззрение на наше предназначение, с которым я когда-либо встречался с тех пор, как перестал верить в россказни моей няньки.

На плечо Рафаэля легла чья-то рука, и знакомый голос спросил:

– А в чем же заключается это утешительное воззрение?

– Откровенно признаюсь тебе во всем, но не выдавай меня своему сыну или дочери, а также не предполагай, что я пришел к каким-то окончательным выводам. Я размышлял о взглядах Павла из Тарса на историю и судьбы моего упрямого народа. Посмотри-ка, что твоя дочь убедила меня прочесть, – и он указал на рукопись послания Павла[106] к евреям. – Оно написано очень плохим греческим языком, но должен сознаться, что оно содержит в себе много здравой философии. Автор послания знаком с Платоном лучше всех мудрецов Александрии вместе взятых, если только я вправе судить об этом.

– Я простой воин и ничего не смыслю в подобных ведах. Не знаю, изучил ли он Платона, но я уверен, что он познал Бога.

– Не торопись, – с улыбкой прервал его Рафаэль, – тебе, быть может, неизвестно, что последние десять лет моей жизни я провел среди людей, которые считались очень сведущими по части философии.

– Августин[107] тоже провел лучшие десять лет своей жизни в такой же обстановке, но теперь опровергает теории, которым прежде поучал других, – сказал префект.

– Потому, вероятно, что нашел нечто лучшее?

– Несомненно! Но ты сам должен побеседовать с ним и основательно обсудить все эти пункты. Для меня эти вопросы недоступны и непонятны.

– Хорошо… Может быть, в один прекрасный день я последую твоему совету. Новообращенный философ – довольно диковинное зрелище. Да, почтенный префект, мне нужна вера, которая возносится над всеми доказательствами, вера, которую я воспринял бы слепо и без рассуждений и согласно которой я мог бы действовать. Я не хочу обладать верой, – я хочу, чтобы вера обладала мной. Если я когда-либо достигну такого счастья, то, уверяю тебя, это случится благодаря наглядному примеру, который я вижу под тентом.

– Под тентом?

– Да! Под этим тентом, где ты и твои дети совершаете подвиги, которые мне, еврею, столь же новы, как и Ипатии, язычнице. Я не без пользы наблюдал за тобой много дней подряд. Сначала я только удивлялся, что ты, опытный воин, оставил заботы о собственном спасении и стал ухаживать за ранеными. Потом я видел, как ты и твоя дочь и, что самое замечательное, твой сын, этот молодой, веселый Алкивиад, терпите голод ради того, чтобы накормить этих несчастных. Со временем я убедился, что все это делается вполне искренне, а затем в книге, данной мне твоей дочерью, я натолкнулся на теорию того самого учения, с которым вы сообразуете ваши поступки. Тогда я начал подозревать, что вера, приводящая к такому образу действий, не только отличается большей доказательностью, но и вдохновляется тем, что мы, евреи, называли когда-то могучей силой Бога.