Хамза Есенжанов - Яик – светлая река

• Название: Яик – светлая река
• Автор: Хамза Есенжанов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.

Роман «Яик – светлая река» в 1968 году получил Государственную республиканскую премию имени Абая.

---

Подпольная организация собиралась в доме Кисляка.

Время было смутное и тревожное. Зашевелились кулаки, стали поговаривать о том, чтобы выбрать своего старосту. Опасаясь, что власть на селе возьмет в свои руки враг, подпольщики на сходке предложили сельчанам выбрать старостой Моисея Кисляка. Большинство крестьян согласилось с таким предложением. Кисляк пользовался уважением у всех за прямоту, честность, хозяйственность.

И вот староста Кисляк должен был отвечать за всех.

Он хорошо помнил, как пришли казаки весной в село.

Белов тогда вызвал его, приказал:

– Завтра к шести утра чтобы было сдано сто пятьдесят пудов хлеба и пятнадцать лошадей. Не выполнишь – прикажу выгрести весь хлеб, что есть в селе, до последнего зернышка, и заберу лошадей.

Белов сказал это очень спокойно, не повышая голоса, но Кисляк понял, что офицер не пощадит ни вдов, ни сирот и дотла разорит село.

Тогда смогли сдать сто пятьдесят пудов зерна потому, что взяли хлеб взаймы у богатых Савенко и Полторацкого до осеннего урожая.

И вот теперь снова пришел в село отряд карателей, и снова Кисляка вызвал к себе Белов.

«У кого же теперь просить взаймы? – с горечью думал староста, направляясь к дому Петровны. – Где взять хлеб, чтобы избавиться от этих живодеров?»

Кисляк, спотыкаясь в темноте, шел все медленнее и медленнее. На уме было только одно – хлеб. Всю жизнь он испытывал в нем недостаток.

А казаков это не касается. Заберут хлеб – и все.

Как могли безоружные люди противостоять отряду вооруженных грабителей? Скажи слово против. – расстреляют. Откажись отдать хлеб – заберут силой.

С такими думами вошел Кисляк в дом Петровны.

Капитан сидел на стуле и усердно ковырял спичкой в зубах.

На приветствие Кисляка он не ответил. Только мельком взглянул на него и продолжал свое занятие.

Кисляк, стоя у порога, ждал.

Несколько минут в доме царило молчание. Это, видимо, надоело пьяному хорунжему, и он заговорил первый:

– Эй, старик, видать, с гулянки идешь? – Хорунжий забыл, что Кисляк староста, и сказал, что в голову взбрело. – Или ж-жаловаться пришел? Посмотрим, как ты сейчас запоешь, птич-чка.

Кисляк посмотрел на него с удивлением. У старосты на уме была только одна мысль: сколько хлеба потребуют солдаты? А тут пьяный хорунжий мелет какую-то чушь. Он вопросительно взглянул на Белова, но тот по-прежнему, не глядя на него, продолжал ковырять спичкой в зубах.

Вошла Петровна. Увидев Кисляка, неловко топтавшегося у дверей, сказала:

– Что стоите, Моисей Антонович? В ногах правды нет. Проходите, садитесь.

– Спасибо, Петровна. Я зашел узнать, есть ли какое дело… Сегодня посевы смотрел. Плохая пшеница уродилась. Все лето не было дождей. Колос пустой, стебель ниже колена. А хлеб у крестьян уже кончился. У вдовы Богданихи вон да у деда Елисея дома не наскребешь и горсти муки. Сидят голодают. Занять не у кого. У всех туго с хлебом, – сказал он и подумал: «Хитрая ты баба. Знаешь, что офицер утром шкуру с людей сдирать будет, и угощаешь его самогоном да пирогами. Заранее метишь на свою выгоду».

– Заговорил… А я думал, что у тебя язык отнялся, – снова забубнил хорунжий. – Ты тоже комитетчик? А? Говоришь, в Богдановке нет хлеба? Пантелеевна, Моисей Иванович комитетчик?

Кисляк посмотрел в мутные от самогона глаза хорунжего и ничего не сказал. Ответила пьяному казаку Петровна:

– Я не Пантелеевна, господин хорунжий, Петровной меня кличут. А это Моисей Антонович, а не Иванович.

– Он комитетчик?

Петровна не ответила.

– Я знаю. Комитетчик. Комитетчики всегда говорят: вдов много, хлеба мало.

– Господин хорунжий, я крестьянин, – ответил наконец пьяному казаку Кисляк. – Грамоте не обучен. А чтоб знать вдов в нашем селе, та хиба ж их кто не знает, – Кисляк нарочно прикинулся простачком и начал мешать русские слова с украинскими. – Щоб буты комитетчиком, ум треба, а у нас його нема.

– А большевиков ты тоже всех знаешь? Ну-ка скажи, сколько их. Больше десятка? А?

– Хто знает, может, и больше. Тильки говорилы, що бильшовиков усих зничтожили. Слыхав, що их вишають зразу по десятку, а по одному ни. Так, може, и осталось с десяток, – мысленно усмехаясь, ответил Кисляк, глядя на осоловевшего хорунжего. Тело его обмякло и расслабло, как квашня. – Так что, ваше благородие, господин хорунжий, всяк разумие по-своему. А може, вы сами бачилы бильшовиков? Яки они есть? В недилю, балакають, якась старушка заустрила його. Каже, що вин з двумя рогами. Я ий не повирив. Каждый болтае свое…

Капитан, закончив ковырять в зубах, хмуро посмотрел на хорунжего, и тот, испугавшись, подобрался как мог, сел попрямее и разгладил усы, намереваясь ответить глупому крестьянину.

А Кисляк шмыгнул носом и как бы весь обратился в слух, подавшись к хорунжему.

– Сколько у вас лошадей? – не поворачивая головы и не меняя позы, спросил капитан. Глядел он в это время на хорунжего, и Кисляк в первую минуту не понял, кому Белов задал этот вопрос.

– Сколько все-таки у вас лошадей? – снова спросил Белов и поднял глаза на Кисляка.

– Как это сколько лошадей, господин капитан?

– Ты что по-русски не понимаешь?

– Ваше благородие, господин капитан. Какой из меня староста? Сельчане попросили временно побыть старостой, а я не посмел отказать. Откуда мне знать, у кого какой скот. Что я, хозяин ему, что ли? Я занимаюсь своим хозяйством, хоть у кого спросите.

Белов внимательно оглядел крепкую, ладно сбитую фигуру Кисляка, его умное озабоченное лицо и подумал: «Хитрый староста. Прикидывается тупицей. Но у тупицы никогда не бывает такого лица. Его не сравнишь с этим остолопом хорунжим».

– Как же так, живешь здесь всю жизнь и не знаешь, у кого сколько лошадей?

– У некоторых, конечно, знаю, которые по соседству. А в селе – кто их считал…

– Не знаешь? Ну так я знаю. Только не понимаю, почему ты не хочешь сказать правду Войсковому правительству. Интересно, если бы сюда пришли большевики, ты так же молчал бы?

Кисляк потупился и стоял, не поднимая глаз.

– Так вот, слушай: через два часа сообщи мне, сколько в селе фургонов, трудоспособных людей, не считая женщин, и сколько хлеба. Дальнейшие распоряжения будут потом. А сейчас – иди…

– Господин капитан… – начал было Кисляк, но его оборвал резкий окрик Белова:

– Никаких разговоров! Иди и выполняй приказание.

Кисляк молча побрел к выходу.

«С ним ни о чем не договоришься, – хмуро подумал он, выйдя на улицу. – Какие это ему нужны фургоны? Тележки, видимо… Сколько в селе трудоспособных… Что он еще задумал?»

Иван пересек улицу и направился к оврагу; он бежал, прячась за домами, перелезал через заборы и плетни, прыгал через канавы, не разбирая дороги, бежал прямо по огородам, оступался в темноте и зло сквозь зубы ругался. Но вот уже и дом Довженко. За домом огород и потом овраг. «Добрался», – облегченно вздохнул он и, чтобы немного передохнуть, пошел медленнее. Внезапно до его слуха донесся какой-то непонятный звук. Он присел и стал вглядываться в темноту. И сразу же различил силуэты всадников, подъезжавших к дому Довженко. И кони и люди в темноте казались огромными.

– Стой! Кто здесь? – окликнул грубый голос.

Белан понял, что казаки заметили его. Он пригнулся еще ниже и замер.

– Выходи! Буду стрелять! – раздался тот же голос.

Всадники объехали баню и приближались к высокому плетню, за которым притаился Белан.

«Что делать? – лихорадочно думал Иван. – Бежать – уложат на месте. Ждать – тоже нельзя». И вдруг ему в голову пришла спасительная мысль.

– Кого вам треба? – нарочито растягивая слова, громко спросил он.

– Тебя!

– Сейчас я. Только справлю нужду и встану.

– Брешешь! Куда это ты так бежал?

– С квасу меня. Пронесло. Думал – не добегу. И зачем я его пил? Провались он пропадом, чтоб я еще когда стал его пить. Сырой водой, видно, разбавили… Ох, – застонал Иван. – Прямо рвет в животе.

Ухватившись за свою спасительную мысль, Иван говорил и говорил, чтобы оттянуть время, а сам в это время оглядывался по сторонам, не зная, что делать.

«Неужели они нашли мешок? – холодея, подумал он. – Тогда конец. С двоими не справлюсь. Если уложить одного из винтовки, другой поднимет на ноги всю деревню. Нельзя».

Иван торопливо разрывал руками грядку, кое-как забросал землей винтовку и шашку. Подтягивая на ходу штаны, направился к казакам.

«Не сожрут же они меня, – подумал он. – Если арестуют, там видно будет, что делать».

– Покойник аль живая душа? – пробасил один из казаков. – Ты здешний?

– Сельский.

– Куда бежал? Что делаешь тут ночью?

– Я уж толковал вам, – заканючил Иван, – бежал по нужде, на двор то есть торопился. А сам я из этого дома. Ввечеру напился было квасу… Поначалу-то меня все пучило, а потом вот и пронесло. Просто спасения нет, а резь в животе, прямо невмоготу. Отродясь не пивал такого проклятого квасу.