Теодор Фонтане - Эффи Брист

• Название: Эффи Брист
• Автор: Теодор Фонтане
• Жанр: Классическая проза

Перевод Ю. Светланова (гл 1-18) и Г. Егерман (гл. 19-36)

Примечания С. Гиждеу

---

– Это твои слова?

– Они могли быть и моими. Так говорит Нимейер...

– Нимейер! О небесный отец, вот это пастор! Нет, здесь таких нет. Но как пришел к этому он? Эти слова должны бы принадлежать какому-нибудь сокрушителю сердец, какому-нибудь донжуану.

– Весьма вероятно, – засмеялась Эффи. – Но кто там идет, не Крампас ли? И с пляжа. Не купался же он двадцать седьмого сентября?..

– Он часто проделывает подобные фокусы. Пустое хвастовство.

Между тем Крампас подошел ближе и приветствовал их.

– Доброе утро, – прокричал ему Инштеттен. – Идите, идите сюда!

Кампас приблизился. Он был в штатском и поцеловал руку Эффи, продолжавшей раскачиваться в качалке.

– Простите меня, майор, что я так плохо соблюдаю этикет дома;, но веранда – не дом, а десять часов утра, собственно, не время для визитов. Отсюда такая бесцеремонность, или, если хотите, интимность. А теперь садитесь и дайте отчет о своих действиях. Судя по вашим волосам – я пожелал бы им быть погуще, – вы явно купались.

Тот кивнул.

– Как безрассудно! – сказал шутливым тоном Инштеттен. – Четыре недели тому назад вы сами были свидетелем истории с банкиром Гейнерсдорфом, который тоже полагал, что море и величавые волны пощадят его во имя его миллионов. Но боги ревнуют друг к другу, и Нептун безо всякого стеснения восстал против Плутона, или по крайней мере против Гейнерсдорфа.

Крампас рассмеялся.

– Да, миллион марок! Дорогой Инштеттен, будь у меня столько, я бы не отважился купаться; хоть погода и хороша, температура воды не превышает девяти градусов. У нашего брата, простите мне это маленькое хвастовство, миллион дефицита, почему бы нам не позволить себе подобную роскошь, не опасаясь ревности богов. А потом, утешает пословица: «Рожденный для виселицы в воде не утонет».

– Но, майор, не хотите же вы, осмелюсь вас спросить, подобным прозаизмом намекнуть на собственную шею. Некоторые, конечно, думают, что... – я имею в виду ваши слова – что виселицы в той или иной степени заслуживает каждый. Все же, майор... для майора...

– ...это необычная смерть. Согласен, сударыня. Необычная и, что касается меня, маловероятная, – и, таким образом, сказанное – всего лишь речение, fa on de parler. Но должен заметить: за всем этим кроется доля правды. Море действительно не причинит мне никакого вреда. Дело в том, что мне предстоит настоящая и, надеюсь, честная солдатская смерть. Так предсказала цыганка, и это нашло живой отклик в моей душе, в это я твердо верю.

Инштеттен рассмеялся.

– Трудная задача, Крампас, если вы, конечно, не намерены пойти на службу к султану или служить под знаменем с китайским драконом. Там воюют, здесь же, поверьте, воевать прекратили лет на тридцать, и тот, кто пожелает умереть солдатской смертью...

– ...должен заказать себе войну у Бисмарка. Все это я знаю, Инштеттен. Ведь вам это ничего не стоит. Сентябрь уже на исходе; самое позднее недель через десять князь снова будет в Варцине, и поскольку он питает к вам liking (расположение (англ.)) – я воздерживаюсь от более ходкого выражения, чтобы не попасть под ваше пистолетное дуло, – вы сумеете обеспечить старому товарищу по Вионвиллю[56] немножко войны. Князь тоже всего лишь человек, а уговоры помогают.

Между тем Эффи катала хлебные шарики, играла ими и складывала из них фигурки, чтобы показать свое желание переменить тему разговора. Несмотря на это, Инштеттен явно намеревался ответить на насмешливые замечания Крампаса, что» заставило Эффи вмешаться прямо:

– Я не вижу причины, майор, обсуждать вопрос, какой смертью вы умрете; жизнь нам ближе и к тому же – гораздо серьезней смерти.

Крампас кивнул.

– Вы правильно делаете, что соглашаетесь со мной. Как жить на этом свете? Вот пока вопрос, который важнее всех других. Гизгюблер писал мне об этом, и если бы я не боялась быть нескромной, потому что там идет речь и о всяких других вещах, я – показала бы вам это письмо... Инштеттену его читать не надо, он не разбирается в подобных предметах... почерк, кстати, каллиграфический, а обороты такие, как будто наш друг был воспитан не вблизи кессинского старого рынка, а при каком-нибудь средневековом французском дворе. И то, что он горбат, и то, что носит белые жабо, которых ни у кого более не увидишь – не знаю, где он только находит гладильщицу, – все это превосходно гармонирует. Так вот, Гизгюблер писал мне о планах вечеров в «Ресурсе» и о некоем антрепренере, по имени Крампае. Видите, майор, это мне нравится больше, чем смерть, солдатская или какая другая.

– Мне лично не меньше. Мы чудесно проведем зиму, если вы, сударыня, позволите надеяться на поддержку со своей стороны. Приедет Триппелли...

– Триппелли? Тогда я не нужна.

– Отнюдь, сударыня. Триппелли не может петь от воскресенья до воскресенья, это было бы слишком и для нее и для нас;, прелесть жизни – в разнообразии: истина, которую опровергает всякий счастливый брак.

– Если существуют счастливые браки, кроме моего. – И она подала руку Инштеттену.

– Итак, разнообразие, – продолжал Крампас. – Чтобы обеспечить его на наших вечерах, вице-президентом которых я имею честь быть в настоящее время, для этого требуются испытанные силы. Объединившись, мы перевернем весь город. Пьесы уже подобраны: «Война в мирное время», «Мосье Геркулес», «Юношеская любовь» Вильбрандта, возможно «Эфросина» Гензихена[57]. Вы – Эфросина, я – старый Гете. Вы изумитесь, как хорошо я буду играть патриарха поэтов... если «играть» – подходящее слово.

– Без сомнения. Из письма моего тайного корреспондента-алхимика я, между прочим, узнала, что вы, наряду со многим другим, иногда занимаетесь поэзией. Вначале я поразилась...

– Потому что не поверили, что я способен...

– Нет. Но, с тех пор как я узнала, что вы купаетесь при девяти градусах, я изменила мнение... Девять градусов на Балтийском море – это превосходит температуру Кастальского источника...

– Которая никому не известна.

– Кроме меня. По крайней мере меня никто не опровергнет. Ну мне пора подниматься, идет Розвита с Лютт-Анни.

И она, быстро встав, пошла навстречу Розвите, взяла у нее ребенка и подняла вверх, гордая и счастливая.

Глава шестнадцатая

До самого октября стояли прекрасные дни. Результатом этого явились возросшие права шатрообразной веранды, на которой регулярно проводилась добрая половина утра. Около одиннадцати обычно приходил майор, чтобы, во-первых, осведомиться о здоровье хозяйки и немного посплетничать с ней, что у него удивительно получалось, а во-вторых, договориться с Инштеттеном о верховой прогулке, иногда – в сторону от моря, вверх по Кессине, до самого Брейтлинга, но еще чаще – к молам. Когда мужчины уезжали, Зффи играла с ребенком, перелистывала газеты и журналы, неизменно присылаемые Гизгюблером, а то писала письма маме или говорила: «Розвита, поедем гулять с Анни». Тогда Розвита впрягалась в плетеную коляску и в сопровождении Эффи везла ее за какую-нибудь сотню шагов, в лесок. Здесь земля была густо усыпана каштанами. Их давали играть ребенку. В городе Эффи бывала редко. Там не было почти никого, с кем бы она могла поболтать, после того как попытка сблизиться с госпожой фон Крампас снова потерпела неудачу. Майорша была нелюдима и оставалась верной своей привычке.

Так продолжалось неделями, пока Эффи внезапно не выразила желания принять участие в верховой прогулке. Ведь это ее страсть, и от нее требуют чересчур много, когда заставляют отказываться от того, что ей так нравится, из-за каких-то пересудов кессинцев. Майор нашел идею превосходной, и Инштеттен, которому она понравилась гораздо меньше, – настолько, что он постоянно отнекивался невозможностью достать дамское седло, – был вынужден сдаться после того, как Крампас заверил, что «об этом он уж позаботится». И действительно, седло скоро нашлось, и Эффи была счастлива, получив возможность скакать по морскому берегу, на котором не красовалось больше отпугивающих надписей: «Дамский пляж» и «Мужской пляж». В прогулках часто принимал участие и Ролло. Поскольку иногда возникало желание отдохнуть на берегу или пройти часть пути пешком, решили брать с собой соответствующую прислугу, для чего денщик майора старый трептовский улан по имени Кнут и кучер Инштеттена Крузе были обращены в стремянных, правда, не совсем настоящих: напяленные на них ливреи не могли, к огорчению Эффи, скрыть основного занятия обоих.

Была уже середина октября, когда они впервые стали выезжать на прогулку целой кавалькадой в таком составе: впереди Инштеттен и Крампас, между ними Эффи, затем Крузе и Кнут и, наконец, Ролло, вскоре, однако, обгонявший всех, так как ему надоедало плестись в хвосте. Когда отель на берегу, теперь пустовавший, оставался позади и они подъезжали по дорожке пляжа, куда долетала пена прибоя, к насыпи мола, у них появлялось желание спешиться и прогуляться до его конца. Эффи первая соскакивала с седла. Широкая Кессина, стиснутая камнем набережных, спокойно изливалась в море, а на морской глади, простертой перед ними, под солнцем вспыхивали кудрявые всплески волн.